втра похищение аббата, но я  непременно  должен  отдохнуть  часа  два.  Не
предоставите ли вы мне  в  вашем  доме  уголок,  где  я  мог  бы  хорошенько
выспаться, не опасаясь, что меня кто-нибудь увидит? В городе меня  мало  кто
знает в лицо, и я предпочел бы, чтобы меня  узнали  и  запомнили  попозднее.
Так вот, как бы мне зайти к вам в дом, не остерегаясь  любопытных,  особенно
женщин?
     - У  меня  как  раз  есть  молоденькая  и  прелюбопытная  сестричка,  -
улыбнувшись, отвечал Микеле, - да сейчас она, наверное, уже  спит.  Впрочем,
доверьтесь мне, как я доверяюсь вам. Я уступлю  вам  свою  постель,  а  сам,
если пожелаете, сяду рядом и буду стеречь ваш сон.
     - Согласен, - сказал разбойник. Говоря с Микеле, он все время  старался
вслушаться в те лишенные особого значения фразы, которыми, не  желая  мешать
беседе молодых людей, обменивались княжна и  маркиз.  Микеле  заметил,  что,
вопреки  своему  заявлению,  будто  он  не  может  делать  двух  дел  зараз,
Пиччинино, говоря с ним, не пропустил ни единого слова, ни единого  движения
Агаты.
     Успокоенный обещанием Микеле предоставить ему два часа полного  отдыха,
необходимые, по его словам,  чтобы  начать  действовать  немедля,  Пиччинино
поднялся, собираясь уйти.  Однако  кокетливая  неторопливость,  с  какой  он
облекал плащом свой стройный стан, его рассеянный вид  и  томная  грация  во
время этой важной церемонии и чуть заметное подрагивание черных  шелковистых
усов явно свидетельствовали, что он  уходит  с  сожалением;  так  человек  с
усилием преодолевает свое опьянение, возвращаясь к работе.
     - Вы не желаете, чтобы вас  видели?  -  спросила  его  Агата.  -  Тогда
садитесь с Микеле в карету маркиза. Вас  довезут  до  пригорода,  а  там  вы
проберетесь переулками...
     - Благодарю покорно, синьора!  -  возразил  разбойник.  -  Я  вовсе  не
собираюсь посвящать в свои дела слуг господина маркиза  и  вашей  светлости.
Завтра утром аббату Нинфо, проницательность которого может  поспорить  с  их
болтливостью, станет известно, что некий горец вышел из ваших  апартаментов,
хотя никто не видел, как он  входил  туда.  И  господин  аббат,  почуяв  мою
измену, оскорбит меня лишением доверия, которым  почитал  до  сих  пор.  Еще
двенадцать часов мне надо числиться его верным Ахатом  и  добрым  другом.  Я
уйду с Микеле тем же путем, что и пришел.
     - Когда же я вас увижу? - спросила Агата, смело  протягивая  ему  руку,
несмотря на жадный пламень, горевший в его упорном взоре.
     - Вы меня не увидите, - сказал он, опускаясь на колено  и  пылко  целуя
ее руку, что так не вязалось с этой смиренной позой, - пока  ваш  приказ  не
будет выполнен. Не назначаю ни дня, ни часа,  но  своей  жизнью  отвечаю  за
всех ваших друзей, даже за толстого доктора!  Я  запомнил  дорогу  к  вашему
дому. Когда я позвоню у садовой калитки - раз, три  раза  и  еще  семь  раз,
соизволит ли ваша светлость допустить меня к себе?
     - Можете быть в этом уверены, синьор, - отвечала она не  подавая  виду,
как ее страшит такая возможность.
     Маркиз Ла-Серра поспешил уйти вслед  за  молодыми  людьми.  Он  слишком
уважал  княжну  и  никак  не  хотел,  чтобы  его  сочли  ее  избранником   и
любовником. Однако он не был все же спокоен за нее и медленно  спускался  по
лестнице, готовый вернуться по первому зову.
     Выйдя из цветника, Пиччинино сам замкнул калитку и отдал  ключ  Микеле,
попрекнув его за беспечность.
     - Если б не я, - сказал он, -  так  этот  бесценный,  незаменимый  ключ
остался бы торчать в замочной скважине.
     А по пути в покои княжны разбойник с  присущим  ему  хладнокровием  уже
успел сделать для себя отпечаток этого ключа на  шарике  воска,  который  на
всякий случай всегда носил с собою.
     Едва они вышли на лестницу, как преданная Агате камеристка сказала ей:
     - Молодой  человек,  которого  вы,  ваша  светлость,   желали   видеть,
дожидается в картинной галерее.
     Агата приложила палец к губам в  знак  того,  что  в  подобных  случаях
следует говорить потише, и спустилась этажом ниже в картинную  галерею,  где
ее действительно уже более получаса ожидал Маньяни.
     С тех пор как бедный Маньяни прочел таинственное  послание  княжны,  он
был ни жив ни мертв. Но, в отличие от Пиччинино, он не  лелеял  ни  малейшей
надежды - и его осаждали самые дурные опасения.
     "Я совершил страшную ошибку. - думалось ему,  -  доверив  Микеле  тайну
своей безумной страсти. Он,  наверное,  рассказал  все  своей  сестре.  Мила
побывала у княжны, которая любит и балует ее.  Девочка,  которой  не  понять
было всей  важности  этого  рассказа,  своей  пустой  болтовней  напутала  и
возмутила княжну. Но почему было не прогнать  меня  без  всяких  объяснений?
Ведь все, что она может сказать  мне,  будет  только  смертельной  обидой  и
ненужной жестокостью".
     Час ожидания показался ему  столетием.  Когда  же  бесшумно  отворилась
скрытая в стене галереи дверь и он увидел приближающуюся к нему  Агату  -  в
белом платье, побледневшую от недавно перенесенного волнения,  в  прозрачном
белом кружевном покрывале, -  его  кинуло  в  озноб,  он  почувствовал,  что
умирает. В огромной  галерее  горел  лишь  один  небольшой  светильник.  Ему
казалось, что княжна не идет, а скользит навстречу, подобно тени.
     Она прямо подошла к нему и как близкому другу  протянула  ему  руку.  И
так так он медлил подать свою, то ли считая все это  сном,  то  ли  опасаясь
ошибиться в значении ее жеста, она сказала мягко, но решительно:
     - Дай руку, мой мальчик,  и  скажи,  сберег  ли  ты  еще  те  дружеские
чувства, что выражал мне когда-то? Помнишь, после того как я  вылечила  твою
мать, ты говорил однажды, что обязан мне горячей  признательностью?  Вспомни
свои слова! Я-то не забыла тот порыв твоего великодушного сердца!
     Маньяни не в силах был отвечать. Он не осмеливался поднести руку  Агаты
к своим губам и, низко склонив голову, лишь  слегка  пожал  ее  пальцы.  Она
заметила, что он весь дрожит.
     - Ты очень робок, - сказала она, - но если ты и боишься меня, все же  -
я  надеюсь  -  к  твоему  смятению  не  примешивается  недоверие.  Я  должна
спешить - отвечай же и  ты  не  раздумывая.  Готов  ли  ты,  рискуя  жизнью,
оказать мне великую услугу? Я прошу о ней именем твоей матери!
     Маньяни опустился на колени. Лишь в полных слез глазах выразились  весь
его восторг и преданность.
     - Возвращайся в Катанию, -  заговорила  она  вновь,  -  беги,  пока  не
нагонишь двоих мужчин, только что  вышедших  отсюда  -  они  опередили  тебя
минут на пять, не больше. Один из них - Микеланджело  Лаворатори,  ты  легко
узнаешь его при свете луны. Другой - горец в широком плаще. Следуй за  ними,
не давая заметить себя, но не теряй их из виду.  При  первом  подозрительном
движении этого человека будь готов кинуться на него и свалить  с  ног...  Ты
силен, - прибавила она, касаясь крепкой руки  молодого  рабочего,  -  но  он
ловок и коварен. Берегись! Держи, вот тебе кинжал, но примени его  только  в
целях защиты. Этот человек либо мой враг, либо мой спаситель - еще не  знаю.
Щади его жизнь. Лучше беги прочь вместе с  Микеле,  постарайся  не  доводить
дело до кровавой схватки. Ты живешь в одном доме с Микеле, не правда ли?
     - Почти так, синьора.
     - Держись поблизости, чтобы при малейшей тревоге броситься  к  нему  на
помощь. Не ложись спать: сторожи всю ночь, устройся как можно  ближе  к  его
комнате. На рассвете этот человек уйдет. Не  отлучайся  из  дому  и  смотри,
чтобы Микеле не выходил один,  будь  все  время  рядом,  понимаешь?  И  будь
начеку, пока я не отменю своего приказа. Я все объясню завтра,  мы  свидимся
с тобой. С этого часа считай меня своей второй матерью. Идем  со  мной,  мой
мальчик, я хочу тебя направить по следам Микеле и его спутника.
     Она взяла его под руку и, не говоря более ни слова, поднялась с  ним  в
Casino и быстро провела по своим покоям. Они вышли в  цветник,  она  открыла
калитку и показала на лестницу, вырубленную в застывшем потоке лавы.
     - Иди! - сказала она. - Поспешность, осторожность и  твое  великодушное
сердце сына народа - все на защиту друга!
     Быстрей стрелы и бесшумно, как она, слетел Маньяни  вниз  по  лестнице.
Он не терял времени на размышления, не гасил порыва своей  воли  мучительным
раздумьем. А вдруг Микеле - его счастливый соперник, а  вдруг  уже  назавтра
его настигнет соблазн пронзить Микеле грудь? Ни о чем этом он не думал:  его
гнали вперед волшебная сила слов Агаты и пожатие ее руки. Он готов был  идти
на смерть ради этого баловня, спешил пожертвовать собою и только пожалел  бы
о любой задержке. Более того - он был  горд  и  счастлив  повиноваться  той,
кого любил, и слова ее звучали в его душе, словно голос неба.
     Вскоре он миновал пригород и заметил впереди на тропинке двоих  мужчин.
Это был, без сомнения, Микеле и  с  ним  горец  в  плаще.  Маньяни  старался
остаться незамеченным,  но  наперед  определял  взглядом  расстояние  и  все
препятствия, которые ему придется преодолеть, чтобы настигнуть их  в  случае
нужды. Один раз, беседуя, горец приостановился. Сильным  и  ловким  броском,
который в иных обстоятельствах был бы не под силу  человеку,  Маньяни  почти
настиг их, но расслышал только, что незнакомец рассуждает о любви и поэзии.
     Потом он дал им уйти вперед и, проскользнув  по  узкому  проходу  между
бугров лавы, громоздившихся у самого предместья, раньше, чем  они,  очутился
в маленьком дворике, куда выходили смежные дома, где жила  семья  Маньяни  и
семья  Микеле.  Он  проследил,  как  мимо   прошел   его   друг   со   своим
подозрительным гостем, которого Микеле сразу  ввел  к  себе.  Тогда  Маньяни
обежал кругом дома и стал искать укромный уголок, где мог бы  провести  ночь
и откуда,  не  замеченный  никем,  мог  прислушиваться  к  малейшему  звуку,
малейшему движению внутри дома.


XXIX

НОЧНОЕ ВИДЕНИЕ

     Пьетранджело знал со слов и княжны и  монаха  из  Маль-Пассо,  что  ему
нечего беспокоиться из-за отсутствия сына и что  в  случае  опасности  юноша
проведет ночь либо в  монастыре  у  фра  Анджело,  либо  во  дворце  маркиза
Ла-Серра. Так сперва и предполагала распорядиться княжна.  Но  необходимость
доказать свое доверие разбойнику, о мнительности которого она много  слышала
от фра Анджело, взяла  верх.  Опасаясь  за  жизнь  Микеле,  она  послала  за
Маньяни, и читатель знает, что она оказалась вполне  права,  рассчитывая  на
преданность этого великодушного молодого человека.
     Оптимист по природе, успокоенный  к  тому  же  полученными  известиями,
Пьетранджело лег спать и, как  человек,  знающий  цену  времени,  постарался
крепким сном вознаградить себя за  труды,  понесенные  в  дни  подготовки  к
балу. Мила тоже ушла к себе, однако ей  не  спалось.  Накануне  она  провела
несколько часов у княжны, и та расспрашивала девушку  о  ее  друзьях.  Среди
прочих Мила вспомнила и Антонио  Маньяни,  и  притом  с  такой  горячностью,
которая выдала бы тайну ее сердца, будь Агата  даже  менее  проницательна  и
менее  внимательна  к  ней.  Похвалы  молодому   соседу   надоумили   княжну
обратиться в затруднительном положении к его помощи. Она рассудила, что  раз
Маньяни  в  один  прекрасный  день  может  стать  мужем  Милы,   то   вполне
естественно ему уже и сейчас  принимать  участие  в  судьбе  Микеле.  Княжна
поручила молодой девушке прислать его  вечером  к  ней,  и  бедный  Маньяни,
получив такой приказ, едва не лишился рассудка.
     Пожалуй, вернее было бы сказать - "бедная Мила". Но  смятение  молодого
человека Мила приписала всецело его робости. Она никак не могла  заподозрить
в княжне  соперницу,  и  не  потому,  что  Агата  казалась  ей  недостаточно
прекрасной, а потому, что в чистом сердце нет места  для  ревности  к  тому,
кого любишь. Наоборот, великодушная девушка лишь порадовалась  такому  знаку
доверия и уважения, которым любимая ею Агата почтила  Антонио  Маньяни.  Она
была горда за него и охотно согласилась бы ежедневно  передавать  ему  такие
поручения.
     Однако княжна не сочла возможным скрыть от Милы,  что  Микеле  нечаянно
оказался впутанным  в  дело,  грозившее  некоторой  опасностью,  от  которой
Маньяни поможет ему уберечься.
     И поэтому Мила очень беспокоилась. Отцу она ничего не сказала, но  сама
раз десять бегала  на  дорогу,  ведущую  к  вилле  княжны,  прислушиваясь  к
отдаленным звукам, вглядывалась в прохожих и каждый раз  возвращалась  домой
все в большей тревоге и печали. После  того  как  пробило  одиннадцать,  она
гуже не решалась выходить и оставалась в своей комнате; то  стояла  у  окна,
до  боли  в  глазах  всматриваясь  в  темноту,  то,  измученная   бесплодным
ожиданием, переходила к постели и опускала голову на подушку. Подчас  сердце
ее билось так сильно, что этот быстрый стук она принимала за  приближающиеся
шаги прохожих, вздрагивала, поднимала голову и, не услыхав ничего,  пыталась
молиться.
     Наконец около полуночи ей ясно послышались приглушенные звуки  неровных
шагов. Она выглянула, и ей показалось, будто какая-то тень скользнула  вдоль
стены и пропала во тьме. Это был Маньяни, но ей не удалось  разглядеть  его,
и она даже усомнилась, не было ли то пустой игрой ее воображения.
     Несколько минут спустя во двор тихо вошли двое и стали  подниматься  по
наружной лестнице. Мила как раз опять принялась жарко  молиться  и  услыхала
их шаги, когда они были уже под ее окном. Она подлетела  к  нему,  поглядела
вниз и, рассмотрев сверху лишь головы двух людей, решила, что это ее брат  и
Маньяни возвращаются вместе домой.  Поспешно  пригладив  пышные  распущенные
волосы, она побежала навстречу им в  комнату  брата.  Но  едва  она  вбежала
туда, как дверь раскрылась и она очутилась лицом к лицу с Микеле и  каким-то
другим человеком, который был на целую голову ниже Маньяни.
     Быстро  скрыв  лицо  капюшоном  плаща,  Пиччинино  отступил   назад   и
притворил за собою дверь.
     - Вы, верно, не ждали сегодня  своей  возлюбленной,  Микеле,  -  сказал
он. - При иных обстоятельствах я охотно познакомился бы с чей, сдается  мне,
она хороша, как сама мадонна. Однако сейчас  вы  очень  обяжете  меня,  если
спровадите ее так, чтоб она меня не видела.
     - Будьте спокойны, - ответил молодой художник,  -  эта  девушка  -  моя
сестра, и я сейчас же попрошу ее уйти к себе. Побудьте здесь, за дверью.
     - Мила, -  заговорил  он,  входя  снова  и  прикрывая  своего  спутника
створкой двери, - что за привычку ты завела не спать по ночам,  словно  сова
какая-то? Иди к себе, голубушка, я не  один.  Отцовский  подручный  попросил
приютить его на ночь, он будет спать у  меня.  Сама  понимаешь,  тебе  лучше
уйти поскорее: ведь не хочешь же ты, чтоб тебя увидели такой растрепанной  и
неубранной.
     - Ухожу, ухожу, - отвечала Мила. - Но скажи мне, Микеле,  Маньяни  тоже
вернулся?
     - А тебе какое дело? - сердито спросил Микеле.
     Мила глубоко  вздохнула  и  ушла  к  себе.  Там  в  полном  унынии  она
бросилась на постель; она решила притвориться, будто  спит,  и  слушать  тем
временем, что будут говорить в  соседней  комнате.  Быть  может,  с  Маньяни
случилась беда? Резкость брата, казалось, сулила недоброе.
     Оставшись с Микеле наедине, разбойник попросил задвинуть все засовы  и,
сняв один тюфяк с кровати, прикрыть узкую растрескавшуюся  дверь  в  смежную
комнату, сквозь щели которой можно было увидеть свет и услышать  их  голоса.
Когда это было сделано, он попросил Микеле пойти и посмотреть, спит  ли  его
отец, и если ке  спит,  то  пожелать  ему  доброй  ночи,  чтобы  старику  не
вздумалось подняться к ним. Затем  разбойник  скинул  свою  богато  расшитую
куртку, без всяких церемоний бросился на кровать  Микеле,  и,  укрыв  голову
плащом, видимо, решил не теряя ни минуты предаться сну.
     Микеле и в самом деле пошел вниз, но не успел он ступить  на  лестницу,
как молодой разбойник быстрей и легче птицы выскочил из постели,  откинул  в
сторону тюфяк, отодвинул засов, открыл дверь и направился к постели Милы,  у
изголовья которой еще горел слабый ночник.
     Мила прекрасно слышала, как он вошел, но решила, что это Микеле  пришел
проверить, спит ли она. Ей и  в  голову  не  приходило,  что  чужой  человек
посмел войти к ней. Она сомкнула веки, словно дитя, которое боится,  как  бы
его не стали бранить, и лежала тихо, не шелохнувшись.
     При встрече с любой женщиной Пиччинино всегда  охватывало  беспокойство
и волнение. Он старался разглядеть ее внимательно, чтобы  либо  перестать  о
ней думать, если ее прелесть  на  поверку  оказывалась  несовершенной,  либо
твердо остановить на ней свой выбор, если ее красоте  удавалось  встревожить
его надменную душу, в которой странным образом сочетались пыл и  лень,  сила
и  вялость.  Редко  двадцатипятилетний  мужчина  проводил  свои   годы   так
целомудренно и скромно, как разбойник  со  склонов  Этны,  но  мало  в  чьем
воображении  кипели  столь  пылкие  мечты  и  столь   безудержные   желания.
Казалось, он стремился разжечь свою страсть, чтобы  проверить  ее  силу,  но
чаще всего избегал удовлетворять ее,  словно  опасаясь,  как  бы  победа  не
обманула его ожидания.  Так  или  иначе,  но  в  тех  случаях,  или,  вернее
сказать, в  тех  немногих  случаях,  когда  он  уступал  своей  страсти,  он
испытывал лишь глубокую  печаль  и  корил  себя,  зачем  с  такими  усилиями
добивался так быстро улетучившегося упоения.
     Возможно, были у него и другие причины,  почему  он  желал  без  ведома
Микеле увидеть лицо его сестры. Как бы то ни было, он  с  минуту  пристально
вглядывался в ее черты и, очарованный ее  красотой,  молодостью  и  невинным
выражением лица, уже задавал себе вопрос - не  лучше  ли  ему  полюбить  эту
прелестную девочку, чем  женщину,  которая  старше  его  годами  и  добиться
которой ему наверняка будет труднее.
     Тут Миле надоело притворяться спящей. К тому же  она  так  жадно  ждала
вестей о Маньяни, что ей стало не до братниных попреков; она  открыла  глаза
и увидела склонившегося к ней незнакомца, увидела его  глаза,  блиставшие  в
разрезах капюшона, и в страхе едва не закричала. Но он зажал ей рот рукою.
     - Дитя, - шепнул он, - промолви хоть слово, и ты умрешь; смолчи -  и  я
уйду. Полно, мой ангел, - прибавил он вкрадчиво, - зачем вам пугаться  друга
вашей семьи. Может статься, вы еще поблагодарите его за то, что  он  нарушил
ваш сон.
     И, поддавшись приступу безрассудного  кокетства,  подчас  заставлявшего
его вдруг изменять своим намерениям  и  инстинкту  осторожности,  он  поднял
капюшон и открыл свое пленительное лицо,  которое  сейчас  особенно  красила
нежная и тонкая  улыбка.  Простодушной  Миле  показалось,  будто  перед  ней
какое-то  видение.  Блеск  алмазов  на  груди  прекрасного  незнакомца   еще
усиливал это наваждение, и она уже стала гадать,  не  ангел  ли  ей  явился,
или, может быть, переодетый принц. Потрясенная, растерянная, вся  во  власти
и восхищения и  страха,  она  сама  улыбнулась  в  ответ.  Тогда  он  поднял
соскользнувшую ей на плечо тяжелую прядь черных волос и поднес  ее  к  своим
губам. Тут  страх  взял  верх.  Мила  снова  чуть  не  крикнула.  Незнакомец
посмотрел так грозно, что голос изменил ей.  Он  задул  ночник,  вернулся  в
комнату брата, задвинул засов и снова заложил дверь тюфяком.  Затем  кинулся
в постель, укрылся с головой и, когда Микеле  вернулся,  притворился  крепко
спящим. Все это заняло меньше времени, чем наш рассказ.
     Однако, быть может, впервые в жизни, Пиччинино не  удавалось  заглушить
свои мысли и позабыться сном. Он издавна, словно с диким  скакуном,  боролся
со своим воображением и думал, что навеки наложил на него узду. И  вот  узда
была разорвана и могучая воля,  исчерпанная  в  пустяковых  схватках,  не  в
силах была одолеть столь долго подавляемое  неистовство  желаний.  Пиччинино
оказался между двух соблазнов, которые