инино  таким  нежным  голосом,  что
Микеле пришлось взглянуть на  стальные  мускулы  его  ног,  чтобы  снова  не
поддаться иллюзии, будто он слышит голос  женщины;  но  выражение,  с  каким
были сказаны эти слова, совершенно явно означало: "Да вы что, смеетесь  надо
мной!"
     - Я сказал -  несколько  дней,  -  спокойно  продолжал  монах.  -  Надо
спуститься с горы  и  отправиться  в  Катанию  вместе  вот  с  этим  молодым
человеком, моим племянником, и оставаться с ним до тех пор, пока не  удастся
освободить его от некоего врага, который его преследует.
     Пиччинино медленно повернулся к Микеле и посмотрел на него так,  словно
только теперь заметил его; потом,  вытащив  из-за  пояса  стилет  в  богатой
оправе, он протянул его Микеле с едва заметной иронической  и  презрительной
усмешкой, как бы говоря ему: "Вы уже достаточно взрослый  и  сильный,  чтобы
защищаться самому".
     Микеле, оскорбленный положением, в котором оказался помимо своей  воли,
уже готов был резко ответить, но фра Анджело остановил его, положив  ему  на
плечо свою железную руку.
     - Молчи, мой мальчик, - сказал он, - ты не знаешь, о чем идет  речь,  и
тебе здесь говорить нечего. Друг, - прибавил он, обращаясь  к  Пиччинино,  -
если бы мой племянник не был мужчиной и сицилийцем, я не  привел  бы  его  к
тебе. Сейчас я объясню, что нам от тебя нужно, если, конечно,  ты  сразу  же
не заявишь, что не хочешь или не можешь нам помочь.
     - Отец  Анджело,  -  ответил  бандит,  беря  руку  монаха,   грациозным
движением поднося ее к губам и глядя  на  него  нежным  взглядом,  мгновенно
изменившим выражение его лица, - о чем бы вы ни просили, для вас  я  на  все
согласен. Но никто не может сделать все, что он хочет.  Так  что  мне  нужно
знать, о чем идет речь.
     - Нам мешает один человек.
     - Понимаю.
     - Мы не хотим убивать его.
     - Напрасно.
     - Если мы убьем его - мы погибли; если удалим - спасены.
     - Надо, значит, похитить его?
     - Да, но мы не знаем, как это сделать.
     - Не знаете? И это вы, отец Анджело! - произнес Пиччинино с улыбкой.
     - Раньше я бы знал как, -  ответил  капуцин.  -  У  меня  были  друзья,
убежища. Теперь же я монах.
     - Напрасно, - повторил бандит все так же спокойно.  -  Итак,  я  должен
похитить человека. А что, он очень толстый, очень тяжелый?
     - Он очень легкий, - ответил монах, видимо понявший намек Пиччинино,  -
и никто и дуката не даст тебе за его шкуру.
     - В таком случае прощайте, отец мой; я,  один,  не  могу  взять  его  и
сунуть в карман, как носовой платок. Мне  понадобятся  люди,  а  их  уже  не
заполучишь, как в ваше время, задаром.
     - Ты не понял меня. Ты сам назначишь, сколько надо дать твоим людям,  и
им заплатят.
     - А кто за это поручится, вы, отец?
     - Да, я.
     - Вы одни?
     - Я один. А что касается тебя, то не будь это  дело  в  высшей  степени
великолепным, я не стал бы тебя и беспокоить.
     - Ну ладно, поговорим об этом на той неделе, - произнес бандит,  желая,
видимо, подробнее разузнать, насколько выгодно предлагаемое ему дело.
     - Тогда нам не о чем больше  разговаривать,  -  сказал  монах,  немного
обиженный  такой  недоверчивостью,  -  нужно  действовать  немедля  или   не
действовать вовсе.
     - Действовать немедля? А время,  чтобы  собрать  людей,  уговорить  их,
дать им указания?
     - Ты сделаешь это завтра утром,  и  завтра  же  вечером  они  будут  на
местах.
     - Ну, я вижу,  вы  не  очень  торопитесь,  иначе  вы  сказали  бы,  что
отправляться надо сегодня же. Если вы можете ждать до завтра, значит  можете
ждать и две недели.
     - Нет, я рассчитываю забрать тебя сейчас же и отвести  на  одну  виллу,
где ты переговоришь с неким лицом, весьма заинтересованным в  нашем  успехе;
у тебя еще останется время до завтрашнего вечера, чтобы обойти  окрестности,
выяснить  подробности,  установить   свои   батареи,   предупредить   людей,
расставить их, где нужно, наладить разведку. Эх, за такой срок и не  то  еще
можно сделать! В прежние годы я не попросил бы  у  твоего  отца  и  половину
этого времени.
     Микеле  увидел,  что  капуцин  задел  наконец  чувствительную   струнку
бандита, ибо, услышав, что к нему обращаются как к  сыну  Кастро-Реале  -  а
далеко не все отваживались или хотели открыто признавать  это,  -  Пиччинино
вздрогнул, выпрямился и вскочил на ноги, словно готовый тут же  пуститься  в
путь. Но, внезапно схватившись рукой за колено и снова падая  на  диван,  он
воскликнул:
     - Нет, не могу, слишком острая боль.
     - Что с тобой? - спросил фра Анджело. - Ты ранен? Или это все  еще  та,
прошлогодняя пуля? Мы в наше время, заполучив пулю, продолжали идти  вперед.
Твой отец прошел тридцать миль, не  останавливаясь,  чтобы  вынуть  ту,  что
засела у него в бедре при Леон-Форте; но  теперешним  молодым  людям  нужен,
видно, целый год, чтобы поправиться от пустячной раны.
     Микеле подумал, что дядя, пожалуй, перестарался, ибо  Пиччинино,  вновь
растянувшись на диване,  лег  на  спину  и  стал  пускать  в  потолок  клубы
табачного  дыма,  лукаво  предоставив  святому  отцу  самому  заботиться   о
возобновлении беседы.
     Но фра Анджело, хорошо зная, что мысль о дукатах уже  плотно  засела  в
мозгу молодого бандита, продолжал, ничуть не смутившись:
     - Сын  мой,  даю  тебе  полчаса,  если  уж  они  так  тебе  необходимы;
полчаса - это много для человека, в жилах которого течет  такая  кровь,  как
твоя; после этого мы все трое отправимся в путь.
     - А это, собственно, что  за  молодой  человек?  -  спросил  Пиччинино,
указывая на Микеле  пальцем,  но  не  глядя  на  него  и  продолжая  лежать,
отвернувшись к стене.
     - Я уже сказал - это мой племянник; а племянник фра Анджело  -  значит,
человек  стоящий.  Но  он  не  знает  наших  мест,  и  у  него  нет  связей,
необходимых для такого дела.
     - Может быть, синьорино боится себя скомпрометировать?
     - Нет, сударь! - воскликнул Микеле, теряя терпение; он не в  силах  был
долее выносить дерзости бандита и  сдерживаться,  как  того  требовал  дядя.
Бандит повернулся и вперил прямо в него свои удлиненные, слегка  приподнятые
к вискам глаза - в них было столько  язвительной  насмешки,  что  взгляд  их
порой трудно было выносить, но, увидев исказившиеся черты и побелевшие  губы
Микеле,  он  придал  своему  лицу  более  благожелательное,  хотя  все   еще
несколько недоверчивое выражение и протянул Микеле руку.
     - Будем друзьями, - сказал  он,  -  пока  не  покончим  с  врагом;  это
лучшее, что мы можем сейчас сделать.
     Микеле сидел от  него  на  некотором  расстоянии,  и  ему  пришлось  бы
встать, чтобы взять эту царственно протянутую ему руку. Он только  улыбнулся
и не двинулся с места, рискуя тем  самым  рассердить  дядю  и  погубить  все
плоды его стараний.
     Но монах отнюдь не был недоволен, увидев,  как  повел  себя  Микеле  по
отношению к бандиту. Последний понял, что имеет  дело  вовсе  не  со  слабым
характером, и, с трудом поднявшись, подошел, чтобы пожать ему руку.
     - Вы безжалостны, мой юный мэтр, - сказал он, - вы не  желаете  сделать
даже двух шагов ради человека, умирающего  от  усталости.  Вы-то  не  прошли
сегодня, как я, двадцать лье, а хотите,  чтобы  я  тотчас  же  отправился  с
вами, когда я не отдохнул еще и двух часов.
     - В твоем возрасте, -  произнес  неумолимый  монах,  -  я  проходил  по
двадцати лье в день и, не успев даже поужинать, шел дальше. Ну как,  решился
ты наконец? Идем мы или нет?
     - Вам это, значит, очень важно? Дело касается лично вас?
     - Так же важно, как спасение души, а дело касается тех, кто мне  дороже
всего на свете теперь, когда твой отец  в  могиле.  Опасность  грозит  моему
брату, а также этому отважному юноше, для которого ты должен стать верным  и
честным другом.
     - Разве я не пожал ему руку?
     - Значит, я на тебя рассчитываю. Когда я увижу, что ты готов, я  открою
тебе нечто, что покажется тебе еще заманчивей, чем золото или слава.
     - Я готов. Тот, кого нужно убить, враг Сицилии?
     - Я уже сказал, что убивать никого не надо; ты забываешь, что  я  служу
богу мира и милосердия. Но необходимо полностью обезвредить одного  человека
и полностью разрушить его коварные планы; человек этот - шпион и предатель.
     - Его имя?
     - Пойдешь ты с нами?
     - Разве я уже не поднялся?
     - Аббат Нинфо.
     Пиччинино  рассмеялся  беззвучным  смехом,  в   котором   было   что-то
странное.
     - И мне разрешается обезвредить его?
     - Да, обезвредить, но не убивать. Ни капли крови!
     - Не убивать! Ладно, постараюсь убить его остроумием. В самом деле,  не
стоит  и  руки  марать  о  подобную  личность.   Итак,   более   или   менее
договорились; пора объяснить мне, для чего нужно это похищение.
     - Я объясню тебе это по дороге, и ты все обдумаешь на ходу.
     - Невозможно. Я не  умею  делать  две  вещи  одновременно.  Я  способен
думать только, когда мое тело отдыхает.
     И он преспокойно снова улегся и закурил сигарету.
     Фра Анджело понял, что он не даст увести себя с закрытыми глазами.
     - Известно тебе, - промолвил он, не  выказывая  ни  малейшего  признака
нетерпения, - что аббат Нинфо -  приспешник,  шпион  и  прихвостень  некоего
кардинала?
     - Да, Джеронимо Пальмарозы.
     - Тебе также известно, что восемнадцать  лет  тому  назад  старший  мой
брат, Пьетранджело, вынужден был бежать...
     - Знаю. И совершенно напрасно.  Отец  был  еще  жив,  и  ваш  брат  мог
присоединиться к нему, вместо того чтобы покидать родину.
     - Ты ошибаешься.  В  то  время  твой  отец  только  что  умер.  Ты  был
ребенком; я - монахом. Здесь уже никто ничего не мог сделать.
     - Продолжайте.
     - Как тебе известно, год тому назад мой брат вернулся, а его сын,  этот
самый Микеланджело, вернулся неделю тому назад.
     - Для чего?
     - Чтобы помогать отцу в его  работе,  а  при  случае  помочь  и  родной
стране. Но на него и на его отца уже послан донос. Кардинал еще  не  потерял
память, он ничего не прощает. Аббат Нинфо вот-вот начнет действовать от  его
имени.
     - Чего же они ждут?
     - Не знаю, чего еще ждет кардинал, чтобы умереть, но могу сказать,  что
аббат Нинфо ждет смерти кардинала.
     - Для чего?
     - Чтобы  захватить  его  бумаги,  прежде  чем  успеют  опечатать  их  и
предупредить наследницу.
     - А кто его наследница?
     - Княжна Агата Пальмароза.
     - Ах  да!  -  промолвил  бандит,  приподнявшись.  -  Говорят,  красивая
женщина!
     - Это  к  делу  не  относится.  Но  понимаешь  ты  теперь,  почему  так
необходимо удалить Нинфо, почему нельзя, чтобы он оставался при кардинале  в
последние его минуты?
     - Чтобы не дать ему захватить документы - вы это уже сказали. Он  может
лишить княжну Агату законных прав,  похитив  завещание.  Для  нее  это  дело
серьезное. Она очень богата, эта синьора? Ее  отец  и  дядя  были  исполнены
верноподданнических чувств, за что правительство оставило ей  все  имущество
и не разоряет ее принудительными поборами.
     - Она очень богата, следовательно, дело это  для  тебя  очень  выгодно,
ибо она так же щедра, как и богата.
     - Понимаю. И потом она так красива!
     Настойчивость, с какой Пиччинино все время возвращался  к  этой  мысли,
заставила  Микеле  задрожать  от  гнева;  дерзость  бандита   казалась   ему
непереносимой; но фра Анджело отнесся  к  этому  спокойно;  он  считал,  что
Пиччинино под маской галантности хочет только скрыть свою алчность.
     - Итак,  -  продолжал  бандит,  -  охрана   вашего   брата   и   вашего
племянника -  это  дело  попутное,  главная  же  моя  задача  -  это  спасти
наследство,  причитающееся  синьоре  Пальма-роза,   похитив   подозрительную
личность, аббата Нинфо. Я правильно вас понял?
     - Да, ты правильно  меня  понял,  -  ответил  монах.  -  Синьоре  нужно
заботиться о своих интересах,  а  мне  -  о  своих  близких.  Вот  почему  я
посоветовал ей обратиться за помощью  к  тебе  и  взялся  передать  тебе  ее
просьбу.
     Пиччинино на минуту, казалось, задумался; потом вдруг,  откинувшись  на
подушки, разразился громким хохотом.
     - Вот  так  история!  -  воскликнул  он  сквозь  смех.  -  Да   лучшего
приключения в моей жизни еще не было!


XXV

КРЕСТ ДЕСТАТОРЕ

     Этот приступ веселости, показавшийся  Микеле  крайне  дерзким,  наконец
встревожил монаха, но, прежде чем он решился  осведомиться  о  его  причине,
Пиччинино перестал смеяться, столь же внезапно, как и начал.
     - Дело проясняется, - сказал он, - но одно остается непонятным:  почему
Нинфо ждет смерти кардинала, чтобы донести на ваших родных?
     - Он знает, что им покровительствует княжна, - ответил капуцин,  -  она
так дружелюбно, с таким уважением относится  к  старому,  честному  мастеру,
который вот уже год как работает у  нее  во  дворце,  что  готова  заплатить
подлому аббату, лишь бы тот прекратил свои преследования.  А  он,  вероятно,
считает, что после смерти  кардинала  судьба  благородной  синьоры  окажется
полностью в его руках и в его власти будет разорить ее, чтобы поживиться  за
ее счет. Так не лучше ли, чтобы княжна Агата, эта истая сицилийка,  спокойно
унаследовала бы богатство кардинала  и  щедро  наградила  за  услугу  такого
храбреца, как ты, чем выбрасывала деньги на подкуп  такой  ядовитой  гадины,
как Нинфо?
     - Вы правы; но где порука, что завещание еще не выкрадено?
     - Мы знаем из верного источника, что этого еще не успели сделать.
     - Мне необходимо знать это точно. Я не хочу действовать впустую.
     - А тебе разве не все равно? Ведь ты в любом случае получишь награду.
     - Послушайте, фра Анджело, - сказал Пиччинино, приподымаясь  на  локте,
и его томные глаза вдруг гордо блеснули, - за кого вы меня  принимаете?  Вы,
кажется, забыли, кто я. Разве я наемный убийца, которому платят сдельно  или
поденно? До сих пор я всегда считал себя  верным  другом,  человеком  чести,
преданным родине партизаном  и  гордился  этим,  а  вот  теперь  вы,  видимо
краснея за своего прежнего ученика, разговариваете со мной как  с  продажной
тварью, готовый на все ради  горсточки  золота?  Прошу  вас,  опомнитесь!  Я
такой же мститель, каким был мой отец; и если я  действую  иными  способами,
если, отдавая дань времени, я чаще прибегаю к хитрости, чем  к  отваге,  дух
мой тем не менее остается  гордым  и  независимым.  Если  я  приношу  больше
пользы,  нежели  нотариус,  адвокат  или  врач,  если  к  моей  помощи  чаще
обращаются и я дорого беру за услуги или оказываю их даром, смотря по  тому,
кто в них нуждается, я тем не  менее  люблю  это  дело  и  не  роняю  своего
достоинства. Я никогда не стану тратить времени и труда  ради  одних  денег,
если не могу выполнить того, о чем  меня  просят;  ибо  главарь  не  рискует
бесполезно жизнью своих людей,  так  же  как  честный  врач  прекратит  свои
посещения, поняв, что не может больше помочь больному; так и  я,  отец  мой,
отказываюсь от вашего предложения, ибо оно противно моей совести.
     - Не стоило  труда  говорить  мне  все  это,  -  спокойно  ответил  фра
Анджело, - я знаю, кто ты,  и  не  стал  бы  унижаться,  прибегая  к  помощи
человека, которого не уважаю.
     - Тогда, - продолжал Пиччинино, все больше  раздражаясь,  -  почему  вы
мне не доверяете? Почему открываете мне только часть истины?
     - Ты хочешь, чтобы я сказал тебе,  где  хранится  завещание  кардинала?
Вот этого я не знаю, мне и в голову не приходило справляться об этом.
     - Не может быть.
     - Клянусь перед лицом бога, дитя мое, что не  знаю.  Знаю  только,  что
оно до сих пор было недосягаемо для Нинфо, и захватить  его,  пока  кардинал
жив, он может только с согласия последнего.
     - А кто вам сказал, что это еще не сделано?
     - Княжна Агата в этом уверена; так она  сказала  мне,  и  мне  ее  слов
достаточно.
     - А если мне  их  недостаточно?  Если  я  не  верю  в  прозорливость  и
ловкость  синьоры?  Разве  женщины  имеют  хоть  малейшее  представление   о
подобных делах? Разве все свое искусство угадывать и притворяться не  ставят
они исключительно на службу любви?
     - Вот каким ты стал  знатоком  в  этом  вопросе,  а  я  так  и  остался
невеждой; впрочем, друг мой, если  ты  хочешь  знать  обо  всем  этом  более
подробно, спроси саму княжну, и ты, вероятно, останешься  доволен.  Я  хотел
сегодня же вечером свести тебя к ней.
     - Сегодня же вечером свести к  ней?  И  я  смогу  говорить  с  ней  без
свидетелей?
     - Несомненно. Если считаешь это полезным для дела.
     Внезапно Пиччинино повернулся к Микеле и молча посмотрел на него.
     Юный художник с  трудом  выдержал  этот  испытующий  взгляд,  настолько
сильно было его волнение. То, как авантюрист только что  говорил  об  Агате,
глубоко возмутило его, и, чтобы не выдать  своих  чувств,  он  вынужден  был
взять сигарету, которую неожиданно предложил  ему  бандит  с  ироническим  и
почти покровительственным видом.
     На этот раз Пиччинино наконец поднялся с дивана  с  твердым  намерением
тотчас же отправиться  в  путь.  Разматывая  свой  пояс,  он  потягивался  и
переминался с ноги на ногу, напоминая охотничью собаку,  которая  проснулась
и готова начать гон. Затем Пиччинино прошел  в  соседнюю  комнату  и  вскоре
вернулся, одетый уже более тщательно и прилично. На нем были теперь  длинные
белые гетры из домашнего сукна, какие носят итальянские  горцы,  только  все
пуговицы на них, от щиколотки до колена, были из чистого  золота.  Он  надел
два кафтана: верхний, из зеленого  бархата,  шитый  золотом,  нижний,  более
короткий и узкий, весьма элегантного покроя, из лилового  муара,  затканного
серебром. Белый кожаный пояс стягивал его гибкую талию,  но  обычная  медная
пряжка  была  заменена  великолепной  старинной  сердоликовой  застежкой   в
богатой оправе. Оружия при нем не было видно, но он,  несомненно,  обеспечил
себя надежными средствами личной защиты. В довершение всего он  сменил  свой
причудливый разноцветный плащ на классический шерстяной,  черный  снаружи  и
белый с изнанки, а на голову накинул островерхий  капюшон,  который  придает
вид  монахов  или  привидений  всем  тем   таинственным   фигурам,   которых
встречаешь на горных тропах.
     - Ну вот, - сказал он,  посмотревшись  в  большое  стенное  зеркало,  -
теперь я могу предстать перед дамой, не пугая ее. Что вы  скажете  об  этом,
Микеланджело Лаворатори?
     И, нимало не заботясь о том, какое впечатление мог произвести на  юного
художника  этот  его  фатовской  тон,  он  чрезвычайно  тщательно   принялся
запирать все двери своего жилища. После чего весело взял Микеле под  руку  и
быстрым шагом двинулся в путь; оба его спутника с трудом поспевали за ним.
     Когда они спустились с холма, на котором расположено селение  Николози,
фра Анджело остановился на развилке дорог и распрощался с молодыми людьми  -
он должен был вернуться в свой монастырь и советовал им не  терять  времени,
провожая его.
     - Отпущенное мне время истекает через полчаса,  -  сказал  он,  -  а  в
ближайшие дни мне не раз еще, быть может,  придется  испрашивать  разрешения
на отлучку, поэтому сегодня мне не следует опаздывать. Ступайте прямо, и  вы
дойдете до виллы Пальмароза, минуя Бель-Пассо. К княжне вы  получите  доступ
и без моей помощи. Она предупреждена и ждет вас. Микеле, вот  тебе  ключ  от
парка, а вот - от сада со стороны казино. Лестница,  прорубленная  в  скале,
тебе знакома; ты позвонишь дважды, потом трижды и еще один раз  у  небольшой
золоченой калитки на самом верху. Постарайтесь, чтобы вас никто не  видел  и
не следовал за вами.  Вместо  пароля  скажете  камеристке,  которая  откроет
калитку в цветник княжны: "Святая мадонна  Бель-Пассо".  Никому  не  отдавай
этих ключей, Микеле. Уже  несколько  дней  как  все  замки  на  вилле  тайно
заменили новыми, причем такими сложными,  что  без  п