я еще семьдесят восемь на бакшиш - без этого мне не обойтись -
и  на  разные разности.  Чего ты  плачешь,  Бесс?  Ты не виновата,  девочка:
виноват лишь я  сам.  Утри же глаза,  глупенькая,  смешная мышка,  и проводи
меня!  Надо  взять  балансовую и  чековую книжки.  Обожди минуточку.  Четыре
процента с четырех тысяч фунтов -  чистая прибыль обеспечена -  составят сто
шестьдесят фунтов в год,  да сто двадцать -  тоже чистоганом, - всего двести
восемьдесят,  а  двести восемьдесят да еще триста обеспечат одинокой женщине
возможность купаться в роскоши. Бесс, идем в банк.
     Дик велел Бесси,  окончательно сбитой с  толку,  поскорей отвести его в
банк,  припрятав в  бумажнике отдельно  двести  десять  фунтов,  а  потом  в
Пиренейско-Восточное пароходство, где он коротко объяснил, что ему нужно.
     - Первый класс  до  Порт-Саида,  одноместную каюту поближе к  багажному
трюму. Какой пароход отправляется в рейс?
     - "Колгонк", - ответил кассир.
     - Старая дырявая калоша.  Как на нее попасть, катером из Тилберии или с
Галлеонской пристани через доки?
     - С Галлеонской пристани. Двенадцать сорок, четверг.
     - Спасибо. Сдачу, пожалуйста. Я плохо вижу - вас не затруднит отсчитать
деньги мне в руку?
     - Если б  все  вот  так покупали билеты,  вместо того чтоб донимать нас
болтовней о своих чемоданах,  жизнь была бы вполне сносной,  - сказал кассир
своему  приятелю,   который  пытался  втолковать  взволнованной  многодетной
мамаше,  что во время плаванья сгущенное молоко прекрасно заменяет младенцам
парное. Холостой девятнадцатилетний юнец говорил это с искренним убеждением.
     - Ну вот,  - промолвил Дик, когда они вернулись в мастерскую, и хлопнул
по бумажнику,  в котором лежали билет и деньги, - теперь над нами не властен
ни человек, ни дьявол, ни женщина - а это всего важнее. До четверга я должен
покончить с  тремя  мелкими  делами,  но  твоя  помощь,  Бесс,  мне  уже  не
потребуется.  Приходи  в  четверг к  девяти  утра.  Мы  позавтракаем,  и  ты
проводишь меня до пристани.
     - Что же вы надумали?
     - Надумал уехать, само собой. Чего ради мне здесь оставаться?
     - Да разве можете вы об себе заботиться?
     - Я все могу.  Раньше я этого не понимал,  но я могу решительно все.  И
многое уже  сделал.  Такая смелость заслуживает поцелуя,  ежели Бесси мне не
откажет.  -  Как ни странно, Бесси отказала, и Дик рассмеялся. - Пожалуй, ты
права. Что ж, приходи послезавтра в девять, тогда и получишь свои денежки.
     - Это наверняка?
     - Я не обманщик,  сама увидишь,  когда придешь, сдержу я слово или нет.
Но как долго,  как бесконечно долго еще ждать! До свиданья, Бесси! Ступай да
пришли ко мне мистера Битона.
     Домоправитель не заставил себя ждать.
     - Сколько стоит все имущество в моей квартире?  -  повелительно спросил
Дик.
     - Не знаю,  что и сказать,  сэр. Тут есть очень хорошие вещи, но есть и
вконец обветшалые.
     - Они застрахованы на двести семьдесят фунтов.
     - Страховая  оценка  еще  ничего  не  значит,  сэр,  хотя  я  не  стану
утверждать...
     - До  чего ж  вы болтливы,  черт бы вас взял совсем!  Вы изрядно урвали
всякого добра у  меня  и  у  других жильцов.  А  на  днях вы  говорили,  что
подумываете оставить место и  открыть собственный ресторанчик.  Я  вас прямо
спрашиваю, извольте прямо и отвечать.
     - Полста, - сказал мистер Битон, даже не моргнув глазом.
     - Накиньте  еще  столько  же,  иначе  я  переломаю половину  мебели,  а
остальное сожгу.
     Он ощупью добрался до этажерки красного дерева,  на которой лежала куча
альбомов, и выломал одну ножку.
     - Грешно вам, сэр, - сказал домоправитель с беспокойством.
     - Это моя собственность. Сотняга или...
     - Сотняга,  уж  будь  по-вашему.  Но  починка этажерки станет  мне,  по
крайности, в три фунта и шесть шиллингов.
     - Я  так  и  знал.   Какой  же  вы  отъявленный  мошенник,  если  сразу
согласились удвоить цену!
     - Надеюсь,  никто из жильцов не изволит на меня обижаться, особливо вы,
сэр.
     - Оставим это.  Завтра же принесите деньги и  распорядитесь уложить всю
мою одежду в коричневый кожаный чемодан. Я уезжаю.
     - Как же это, ежели вы обязаны предупредить за три месяца?
     - Я уплачу неустойку. Велите уложить вещи, а меня оставьте в покое.
     Мистер Битон рассказал об этом неожиданном отъезде жене,  и она решила,
что во всем виновата Бесси. Но муж смотрел на дело более снисходительно.
     - Оно конечно,  такого мы  никак не ждали,  -  но ведь от него завсегда
неизвестно чего ждать. Вот послушай только!
     Из комнаты Дика доносилось пение:

                - Мы уже никогда не вернемся, друзья,
                Мы уже не вернемся сюда;
                Мы пойдем к чертям, да простится нам,
                Что мы не вернемся сюда!
                Пусть земля нас манит иль вода, друзья,
                Пусть земля нас манит иль вода;
                Но мы никогда не вернемся, друзья,
                Мы уже не вернемся сюда!

     - Мистер Битон! Мистер Битон! Куда к черту запропастился мой пистолет?
     - Беги скорей,  он хочет застрелиться - совсем, видать, с ума спятил! -
воскликнула миссис Битон.
     Мистер  Битон  постарался успокоить  Дика,  который  метался  по  своей
спальне и далеко не сразу сообразил, отчего это его уверяют, что "завтра все
отыщется, сэр".
     - Эх  вы,  красноносый старый  дурак  -  вот  еще  тупоголовый академик
выискался!  -  заорал он наконец.  -  Думаете,  я  застрелиться хочу?  Тогда
попробуйте взять  пистолет своей слабой,  дрожащей рукой.  Ежели вы  к  нему
притронетесь,  он  наверняка выпалит,  потому что  заряжен.  Его надо искать
среди моего военного имущества - в ранце, на самом дне сундука.
     Когда-то  давно  Дик  обзавелся полным комплектом походного снаряжения,
который весил сорок фунтов и  был подобран опытной рукой,  со  знанием дела.
Это заброшенное сокровище он и  пытался теперь найти и  привести в  порядок.
Мистер Битон поспешил убрать пистолет,  лежавший в ранце сверху,  и Дик стал
вытаскивать куртку и бриджи цвета хаки,  голубые полотняные обмотки, плотные
фланелевые рубахи,  сложенные поверх кривых шпор. На дне лежала фляга, а под
ней альбом и рисовальные принадлежности в футляре из свиной кожи.
     - Это  мне не  нужно,  можете забрать,  мистер Битон.  Остальные вещи я
возьму с собой. Положите все в мой чемодан наверху справа. А потом приведите
в мастерскую вашу жену.  Мне понадобитесь вы оба.  Обождите минуточку: дайте
мне перо и лист бумаги.


     Не так-то легко писать,  когда ничего не видишь,  а  у Дика были особые
причины желать,  чтобы все получилось разборчиво.  И  он  принялся за  дело,
поддерживая левой рукой правую:
     "Мой корявый почерк объясняется тем, что я слеп и не вижу своего пера".
Уф!  К  этому  никакой адвокат не  придерется.  Я  полагаю,  надо  поставить
подпись,  но  заверять ее  пока  не  обязательно.  А  теперь  продолжим чуть
пониже...  И почему я не выучился печатать на машинке?  - "Я, Ричард Хелдар,
излагаю ниже свою последнюю волю и свое завещание.  Я нахожусь в здравом уме
и  твердой памяти и  никогда не писал иного завещания,  каковое подлежало бы
аннулированию".  Ну  ладно.  Что  за  дрянное  перо!  И  на  каком  месте  я
остановился?  "Завещаю все свое состояние, в том числе четыре тысячи фунтов,
а также две тысячи семьсот двадцать восемь фунтов,  обеспеченные мне..." Эх,
получается вкривь и  вкось.  -  Он  оторвал половину листа и  начал сначала,
старательно  выводя  каждую  букву.   Вот,   наконец:  "Все  свои  деньги  я
завещаю..."  -  Далее следовали имя и  фамилия Мейзи,  а также названия двух
банков, в которых эти деньги хранились.
     - Быть может,  завещание составлено не по всей форме,  но ни у кого нет
даже малейшего права его оспаривать, и адрес Мейзи я указал. Войдите, мистер
Битон. Вот моя подпись: она вам знакома, вы ведь не раз ее видели. Прошу вас
и вашу жену ее заверить.  Спасибо. Завтра вы отвезете меня к владельцу дома,
я  уплачу неустойку за отъезд без предупреждения и оставлю эту бумагу у него
на  случай,  если со  мной что случится в  пути.  А  теперь растопим камин в
мастерской. Не уходите, вы будете подавать мне бумаги по мере надобности.
     Никому не  дано  знать,  пока  сам  этого  не  испытаешь,  каким жарким
пламенем горит ворох счетов,  писем и квитанций,  накопившихся за целый год.
Дик  затолкал в  камин все бумаги,  какие были в  мастерской,  -  кроме трех
нераспечатанных писем;  потом  сжег  альбомы,  эскизные  тетради,  чистые  и
незаконченные полотна без разбора.
     - Подумать только, экую кучу хлама может накопить жилец, ежели он долго
не съезжает с квартиры, - сказал наконец мистер Битон.
     - Это верно. Осталось еще что-нибудь?
     Дик обшарил столы.
     - Ничегошеньки, а камин раскалился чуть не докрасна.
     - Превосходно, теперь уж вам не достанутся рисунки, которые стоят самое
малое тысячу фунтов.  Хо-хо!  Целую тысячу,  ежели я не позабыл,  на что был
когда-то способен.
     - Воля ваша, сэр, - услышал он вежливый голос.
     Мистер Битон был совершенно уверен,  что Дик спятил с ума,  иначе он не
отдал бы  свою роскошную мебель за бесценок.  А  картины только загромождали
помещение, и даже лучше было от них избавиться.
     Теперь оставалось лишь передать короткое завещание в надежные руки:  но
это пришлось отложить до завтра.  Дик обшарил пол, подобрал последние клочки
бумаги,  еще и еще раз удостоверился, что ни словечка, ни малейшего следа не
осталось от его прошлой жизни в ящиках комода или письменного стола, а потом
уселся  у  камина  и  встал,  только когда  огонь  угас  и  в  ночной тишине
послышался гул остывающего железа.


                                  Глава XV

                                  С душой, исполненной неистовых борений,
                                     Какими ныне я повелеваю,
                                  С мечом подъятым, на коне крылатом
                                     В бесплодную пустыню улетаю.
                                  Там с черным рыцарем из сонма привидений
                                     Я призван на ристалище сразиться -
                                  На десять миль за светопреставленье
                                     Мой конь, я верю, как стрела промчится.

                                           "Песенка сумасшедшего из Бедлама"

     - Прощай, Бесс. Я обещал тебе полсотни. Вот целая сотня, все, что Битон
дал за мою мебель. Накупишь себе нарядов на первое время. В конце концов, ты
славная девочка, хоть и доставила нам с Торпом кучу неприятностей.
     - Ежели повстречаете мистера Торпенхау, передайте ему привет.
     - Непременно,  моя дорогая.  А  теперь помоги мне подняться по  трапу и
отыскать каюту.  Скорей на борт,  и девушка... и я свободен, вот что я хотел
сказать.
     - Но кто же будет присматривать за вами на пароходе?
     - Главный стюард,  ежели деньги чего-нибудь стоят. Доктор, когда придем
в Порт-Саид,  ежели я хоть немного знаю докторов Пиренейско-Восточной линии.
А там бог мне поможет, как помогал всегда.
     Бесс  отыскала каюту  Дика,  пробравшись среди неистовой суматохи через
толпу провожающих и плачущих родственников.  Он поцеловал ее и лег на койку,
дожидаясь, когда палуба опустеет. Давно привыкший передвигаться в темноте по
своей  квартире,  он  хорошо  представлял  себе  расположение  всех  судовых
отсеков, а необходимость самостоятельно заботиться о себе, о своих удобствах
пьянила его,  как  вино.  Едва пароход,  рассекая воду винтом,  поплыл вдоль
доков,  он  уже  свел  знакомство с  главным стюардом,  щедро ему  заплатил,
обеспечил себе  удобное место  за  столом,  распаковал вещи  и  с  блаженным
чувством расположился в каюте.  Все здесь было так знакомо, что ему почти не
приходилось нащупывать дорогу.  Потом бог явил великую милость: от усталости
Дик  забылся глубоким сном,  не  успев  предаться мыслям о  Мейзи,  а  когда
проснулся, пароход уже вышел из устья Темзы и бороздил шумные воды пролива.
     Грохот машин,  запах  нефти  и  краски,  привычные звуки за  переборкой
пробудили в нем радостную готовность идти навстречу новой судьбе.
     - Как чудесно вернуться к жизни!
     Он зевнул,  сладко потянулся и вышел на палубу,  где узнал, что пароход
уже почти на траверсе Брайтонского маяка.  Это не сравнить с открытым морем,
как  не  сравнить Трафальгарскую площадь с  ширью  полей;  настоящий простор
открывается  лишь  за  Уэссаном;  но  все  равно  Дик  уже  ощущал  на  себе
целительное воздействие морской  стихии.  Мелкая  зыбь  раскачивала пароход,
заставляя его беспомощно рыскать носом; а волна, набежавшая с кормы, окатила
ют и сложенные штабелем новехонькие палубные кресла.  Дик услышал всплески и
звон разбитого стекла,  ощутил на  лице жгучие удары брызг,  с  наслаждением
принюхался и начал пробираться в курительную возле штурмовой рубки.  Там его
настиг бурный порыв ветра, сорвал с него шляпу, и он остался стоять в дверях
с  непокрытой головой,  а  стюард  из  курительной,  угадав в  нем  бывалого
мореплавателя,  заметил, что после выхода из Ла-Манша волнение еще усилится,
а  в  Бискайском  заливе,  чего  доброго,  начнет  даже  штормить.  Оба  эти
предсказания сбылись,  и  Дик почувствовал себя на верху блаженства.  В море
позволительно и  даже  необходимо крепко хвататься за  пиллерсы,  распорки и
тросы,  переходя с  места на  место.  На  суше  человек,  который нащупывает
дорогу,  заведомо слеп.  В  море даже слепой,  если он  не подвержен морской
болезни,  может вместе с  судовым доктором посмеиваться над  слабостью своих
спутников.  Дик рассказал доктору про всякие удивительные случаи -  а  такие
рассказы,  если умеючи их преподнести, ценятся дороже серебра, - курил с ним
до глубокой ночи и так расположил к себе этого легкомысленного человека, что
тот обещал уделить Дику несколько часов по прибытии в Порт-Саид.
     А  море то  бушевало,  то  успокаивалось по воле ветров,  машины днем и
ночью  тянули  свою  бесконечную  песню,  солнце  с  каждым  новым  восходом
припекало все жарче, индиец-цирюльник Том по утрам брил Дика под приподнятой
решеткой люка, куда задувал прохладный ветерок, над палубой растянули тенты,
пассажиры оживились, и вот наконец пароход пришел в Порт-Саид.
     - Отведите меня,  -  попросил Дик  доктора,  -  к  мадам Бина  -  если,
конечно, вы знаете ее заведение.
     - Эге!  - сказал доктор. - Как не знать. Известное дело, все друг друга
стоят,  но вам, я полагаю, ведомо, что это один из самых грязных притонов во
всем городе. Вас сперва ограбят, а потом зарежут.
     - Как бы не так.  Вы только отведите меня туда,  дальше уж я сам о себе
позабочусь.
     Так  он  очутился у  мадам  Бина,  где  жадно вдыхал незабываемый запах
Востока,   который  витает  повсеместно  от  Суэца  до  Гонконга,   и  вволю
наговорился на  грубом жаргоне Леванта.  Знойный ветер хлопал его по  спине,
словно старого друга, ноги увязали в песке, а рукав, когда он поднял к носу,
был горяч, как свежеиспеченный хлеб.
     Мадам  Бина  улыбнулась без  тени  удивления,  когда Дик  вошел в  бар,
который был одним из  источников ее дохода.  Если бы не досадная помеха,  не
эта  беспросветная тьма  вокруг,  Дику могло бы  показаться,  будто вовсе не
прерывалась прежняя  жизнь,  наполнявшая его  уши  нестройным гулом.  Кто-то
откупорил бутылку  крепчайшего голландского джина.  Запах  напомнил  Дику  о
мосье Бина,  который,  между прочим, говорил об искусстве и о своем падении.
Бина  умер;  мадам сообщила это,  когда ушел  доктор,  неприятно удивленный,
насколько вообще может удивиться судовой доктор, ласковым приемом, оказанным
Дику. А Дик был очень доволен.
     - Здесь меня помнят,  хотя прошел целый год.  А  там,  за  морями,  уже
успели забыть. Мадам, когда вы освободитесь, я хотел бы всерьез поговорить с
вами наедине. Как чудесно снова вернуться сюда.
     Вечером она вынесла на песчаный двор железный столик и  подсела к  нему
вместе с Диком,  а рядом, в доме, буянили, веселились, изрыгали ругательства
и  угрозы.  Загорелись звезды,  вдали  мерцали огни  судов,  проплывавших по
Каналу.
     - Да.  Война способствует торговле,  мой друг, но тебе чего тут делать?
Мы тебя не позабыл.
     - Я был далеко, в Англии, и там ослеп.
     - Но сперва успевал прославиться.  Здесь, даже здесь мы об этом слыхали
- я  и  Бина.  Ты  изображал Желтолицая Тина -  она  еще жива -  так часто и
хорошо,  что  Тина завсегда смеялась от  удовольствия,  как  только почтовый
пароход привозил газета.  Всякий  раз  мы  видели  на  твои  рисунки чего-то
знакомое. И всякий раз они приносили тебе славу и деньги.
     - Я не нищий - я вам хорошо заплачу.
     - Мне ничего не  надобно.  Ты  уж  за  все заплатил сполна.  -  Тут она
добавила шепотом: - Mon Dieu*, совсем молоденький и вдруг ослеп! Какой ужас!
     ______________
     * Боже мой (фр.).

     Дик не  мог видеть ее  лица,  выражавшего глубокую жалость,  как не мог
видеть себя с поседелыми волосами на висках.  Он вовсе не искал жалости; ему
не  терпелось снова  добраться до  передовых позиций,  и  он  высказал  свое
желание напрямик.
     - Куда  ж  это?   В  Канале  полным-полно  английские  корабли.  Иногда
поднимается стрельба, как бывало, когда здесь шла война, - десять лет назад.
За  Каиром сейчас дерутся,  но  как  ты  попадешь туда,  ежели  у  тебя  нет
корреспондентский пропуск?  В  пустыне тоже все  время дерутся,  но  и  туда
пробраться не есть возможно, - сказала она.
     Я должен ехать в Суакин.
     Из  газетного  сообщения,  которое  ему  прочитал  Алф,  он  знал,  что
Торпенхау   находится   при   войсковой   колонне,   прикрывающей  прокладку
железнодорожной ветки от  Суакина до Берберы.  Пароходы Пиренейско-Восточной
линии не заходят в этот порт,  зато мадам Бина знает всякого, кто может хоть
сколько-нибудь помочь делом или советом. Конечно, это сомнительные личности,
но они умеют преодолевать любые препятствия,  что всего важнее,  когда нужно
действовать.
     - Но под Суакином все время дерутся.  Тамошняя пустыня все время плодит
людей - снова и снова. Да еще таких свирепых! Зачем тебе в Суакин?
     - Там мой друг.
     - Твой друг! Чхх! Стало быть, твой друг есть смерть!
     Мадам Бина хлопнула жирной рукой по столу,  налила Дику еще стаканчик и
пристально вгляделась в его лицо при свете звезд. Она не удивилась, когда он
упрямо кивнул и сказал:
     - Нет. Он человек, но... ежели б даже так... неужто вы меня осуждаете?
     - Я осуждай?  -  Она визгливо засмеялась.  - Кто я такая, чтоб осуждать
кого бы то ни было -  кроме тех, которые норовят не заплатить за выпивку. Но
это ужасно.
     - Я должен ехать в Суакин.  Придумайте,  как мне помочь.  За год многое
изменилось,  моих прежних знакомцев здесь уже нет.  Египетский плавучий маяк
ходит по Каналу до Суакина... и почтовые пароходы... но даже там...
     - Хватит тебе думать об этом.  Я знаю все,  мне и думать. Ты поедешь...
поедешь и найдешь своего друга. Только без глупостей. Посиди здесь, покуда в
доме не угомонятся -  я  должен идти к гостям,  -  а потом ложись спать.  Ты
поезжай, беспременно поезжай.
     - Завтра?
     - Когда будет первый возможность.
     Она говорила с ним, как с ребенком.
     Он  остался  сидеть  за  столиком,  прислушивался  к  голосам,  которые
доносились из  гавани и  с  окрестных улиц,  раздумывал,  скоро ли  наступит
конец,  а  потом мадам Бина уложила его в  постель и велела спать.  В домике
орали,  пели, плясали и веселились, мадам Бина поспевала всюду, одним глазом
следила,  чтоб все платили за выпивку и  девочки были расторопны,  а  другим
высматривала  людей,  которые  могли  быть  полезны  Дику.  Ради  этого  она
улыбалась хмурым и  молчаливым туркам,  которые служили офицерами в  полках,
сформированных  из   феллахов,   обхаживала  киприотов,   занимавших  мелкие
должности  в   военном