самим собой или с кошкой,  если она удостоит его своим посещением,  а будучи
опытным художником,  можно рисовать в воздухе; но это все равно что пытаться
с  закрытыми глазами изобразить на  картине живую свинью.  Можно подходить к
полкам,   пересчитывать  книги  и   расставлять  их   по  формату;   или  же
пересчитывать рубашки,  вынутые из платяного шкафа, и раскладывать их по две
и  по  три  на  кровати,  отбирая  те,  у  которых  истрепались манжеты  или
оторвались пуговицы.  Но  даже  такое  занятие  в  конце  концов  становится
утомительным; а время ползет медленно, очень медленно.
     Дик  получил разрешение посещать домашнюю кладовку,  где  мистер  Битон
хранил  молотки,  краны,  гайки,  длинные  отрезки  газовых труб,  бутылки с
керосином и куски веревок.
     - Ежели б я не знал, где у меня чего лежит, право слово, мне никогда не
сыскать бы нужную вещь.  Вам,  поди,  и  невдомек,  сэр,  экая прорва всяких
мелочей  надобна,  чтоб  содержать меблированные комнаты,  -  сказал  мистер
Битон.  Он дернул дверную ручку, как бы собираясь уйти. - Тяжкая у вас доля,
сэр, как я погляжу, очень даже тяжкая. Что же вы дальше думаете делать, сэр?
     - По-прежнему платить за квартиру и еду. Разве этого мало?
     - У  меня и  в мыслях не было сомневаться,  сэр,  что платить вы будете
сполна,  но я не раз говаривал своей супружнице: "У него тяжкая доля, потому
как он не старик и  даже не в пожилых летах,  а совсем еще молод.  Потому-то
ему так тяжко приходится".
     - Пожалуй, вы правы, - сказал Дик рассеянно.
     Эту струну в нем задевали столь часто,  что он уже ничего не чувствовал
- почти ничего.
     - Вот я и подумал,  -  продолжал мистер Битон,  все еще делая вид,  что
намерен уйти,  -  может,  вы  пожелаете,  чтоб  мой  сынишка Алф  иной  раз,
вечерком, почитал вам вслух газеты. Он у меня отменно читает, особливо ежели
принять в соображение, что ему всего-то девять годков от роду.
     - Буду  очень признателен,  -  сказал Дик.  -  Только уж  позвольте мне
отблагодарить его за труды.
     - Помилуйте,  сэр, об этом мы вовсе не думали, хотя, само собой, тут уж
воля ваша. Но слышали бы вы, как он поет "Мамуля - лучший друг сынули"! Эх!
     - Я с охотой послушаю и пение. Пускай зайдет ко мне вечером и прихватит
газеты.
     Алф  оказался пренеприятным ребенком,  который  слишком  много  о  себе
воображал,  потому что  в  школе  его  наградили кучей похвальных листов,  и
незаслуженно гордился своим пением.  Мистер Битон пришел с ним вместе и весь
сиял,  внимая,  как  его отпрыск с  грехом пополам визгливо тянул песенку из
восьми куплетов на  манер беспризорников из лондонских предместий,  а  потом
отец  выслушал похвалы  и  удалился,  предоставив мальчику читать  сообщения
из-за  границы.  Через  десять  минут  Алф  вернулся к  родителям бледный  и
перепуганный.
     - Говорит, что не может больше терпеть, - объяснил он.
     - Неужто,  Алф,  ему не понравилось,  как ты читаешь? - спросила миссис
Битон.
     - Нет.  Он  меня очень даже хвалил.  Сроду,  говорит,  не слыхал такого
чтения, только он вынести не может того, что пропечатано в газетах.
     - Видать, проигрался на бирже. Ты про биржу ему читал, Алф?
     - Нет,  там было только про войну где-то далеко, куда послали солдат, -
длинно-предлинно, мелкими буковками и со всякими непонятными словами. Он дал
мне полкроны за то,  что я так хорошо читал.  И обещался снова меня позвать,
когда захочет, чтоб ему еще чего-нибудь почитали.
     - Это приятно слышать,  но,  право слово,  за  полкроны -  Алф,  положи
монету в копилку, да сию же секунду, у меня на глазах - он мог бы продержать
тебя подольше.  А то он не успел даже по-настоящему оценить,  как отменно ты
читаешь.
     - Я  думаю,  лучше  оставить его  в  покое:  такие люди  завсегда этого
желают, ежели душа не на месте, - сказал мистер Битон.
     Хотя  Алф  читал специальную корреспонденцию Торпенхау невыразительно и
бестолково, в Дике пробудился демон беспокойства. Сквозь гнусавое чтение ему
слышался рев верблюдов в военном лагере близ Суакина,  соленые шутки и хохот
солдат у кипящих котлов,  горький запах дыма от костров,  раздуваемых ветром
пустыни.
     В ту ночь он молил бога лишить его рассудка,  считая, что достоин такой
милости уже хотя бы  потому,  что до сих пор не застрелился.  Эта молитва не
получила ответа,  да и сам Дик в глубине души понимал, что остался жить лишь
благодаря неистребимой способности относиться ко всему с юмором,  а вовсе не
в награду за какую-то особую добродетель.  Покончить самоубийством,  убеждал
он  себя,  было  бы  просто  смехотворно  и  унизительно в  столь  серьезном
положении, да к тому же это значило бы расписаться в малодушии и трусости.
     - Просто любопытства ради,  -  сказал он  кошке,  которая жила теперь у
него вместо Дружка,  -  мне охота знать,  сколько это будет тянуться.  На ту
сотню фунтов,  что Торп получил по моему чеку, я могу прожить год. В банке у
меня тысячи две  или три,  не  меньше,  -  выходит,  я  обеспечен еще лет на
двадцать или  тридцать.  А  потом я  останусь при  своих ста двадцати фунтах
дохода,  но к тому времени еще нарастут проценты.  Ну-ка, прикинем. Двадцать
пять... тридцать пять - мужчина, как говорится, в расцвете лет... сорок пять
- уже полная зрелость,  самое время делать политическую карьеру... пятьдесят
пять -  "безвременно скончался в возрасте пятидесяти пяти лет",  как пишут в
газетах.  Фу!  До чего ж эти христиане боятся смерти!  Шестьдесят пять - уже
почтенные годы.  Семьдесят пять -  вполне можно дожить. Да, киска, это сущий
ад!  Еще пятьдесят лет одиночного заключения в темноте!  Ты умрешь,  и Битон
умрет,  и  Торп умрет,  и  Мейзи...  все умрут,  а  я буду жить,  изнывая от
томительного безделья.  Мне  ужасно жаль себя.  Но  хоть бы  кто другой меня
пожалел. Похоже, что я останусь в здравом уме до самой смерти, но боль никак
не утихает.  А  тебя,  киска,  когда-нибудь подвергнут вивисекции!  Привяжут
крепко-накрепко к столику и начнут потрошить - но ты не бойся: будет сделано
все  возможное,  чтоб  ты  не  испустила дух.  Ты  останешься жить  и  тогда
пожалеешь о том,  что не жалела меня. А вдруг Торп еще вернется, или... если
б  я  только мог поехать к  Торпу и  Нильгау,  пускай даже я  был бы для них
обузой.
     Кошка  ушла,  не  дослушав,  а  вскоре явился Алф  и  увидел,  что  Дик
разговаривает с ковриком у камина.
     - Вам письмо, сэр, - сказал он. - Ежели угодно, я прочитаю.
     - Дай-ка его мне на минутку, а потом я решу.
     Протянутая рука едва заметно дрогнула,  и  в  голосе слышался затаенный
трепет.  Ведь вполне могло оказаться...  Но нет, письмо было не от Мейзи. Он
определил  это   безошибочно,   потому  что   слишком  часто   ощупывал  три
нераспечатанных конверта. Все же на миг в нем шевельнулась безумная надежда,
что она решила ему написать,  ведь он  не понимал,  что бывает непреодолимое
зло,  когда уже нет возврата к прошлому, пусть даже тот, кто в этом повинен,
со слезами и  самым искренним душевным раскаянием стремится все искупить.  И
лучше обоим,  виновному и потерпевшему,  навсегда забыть это зло, раз уж его
невозможно исправить, как низкопробную работу, выпущенную в свет.
     - Ну что ж,  читай,  -  сказал Дик, и Алф старательно забубнил, как его
выучили в школе:
     - "Я могла бы подарить вам такую любовь,  такую верность, о каких вы не
смели даже мечтать. Неужели вы полагаете, будто для меня имело значение, что
вы собой представляете? Но вы предпочли все пустить на ветер и остались ни с
чем. Только ваша молодость может вас оправдать".
     - Вот и все,  - сказал мальчик и отдал листок, который тут же полетел в
камин.
     - Что было в письме? - спросила миссис Битон, когда Алф вернулся.
     - Не  знаю.  По-моему,  это  какое-то  руководство  или  наставление не
пускать людей на ветер в молодости.
     "Должно быть,  я невольно что-то растоптал,  когда свободно пользовался
жизнью и  мог  идти,  куда мне  хотелось,  а  теперь это существо воспряло и
нанесло удар в отместку.  Как бы то ни было, спаси его бог - если только это
не шутка.  Но,  право,  ума не приложу, кому могло бы вздуматься преподнести
мне подобную шутку...  Любовь и  верность,  когда остался ни с  чем.  Звучит
очень заманчиво. Неужели я и впрямь потерял нечто такое?"
     Дик  долго думал,  но  не  мог припомнить,  когда или как он  умудрился
вызвать у какой-то женщины столь несуразные побуждения.
     И все же это письмо,  касавшееся предметов, о которых он предпочитал не
вспоминать,  ранило его так больно,  что он  пришел в  неистовство и  не мог
успокоиться целые сутки.  Когда сердце его, преисполненное отчаяния, едва не
разрывалось  на  части,   он  весь,  телом  и  душой,  казалось,  неудержимо
проваливался в бездонную тьму.  Тьма ужасала его, и он исступленно порывался
вернуться к свету.  Но возврата не было,  свет оставался недостижимым. Когда
же  он,  совершенно измученный,  весь в  испарине,  с  трудом переводил дух,
стремительное, неудержимое падение возобновлялось, ужас нарастал, становился
все мучительней,  побуждал его опять вступить в  ту  же  безнадежную борьбу.
Потом он  засыпал на несколько минут,  и  ему снилось,  будто он прозрел.  А
после пробуждения все  повторялось той же  неотвратимой чередой,  так что он
окончательно изнемог,  и в его мозгу закружились безотвязные мысли о Мейзи и
о несбывшихся мечтах.
     Наконец пришел мистер Битон и предложил ему прогуляться.
     - Нынче на рынок идти не надо,  стало быть,  ежели угодно, могу сводить
вас в Парк.
     - Нет уж,  черт бы его взял,  - промолвил Дик. - Пройдемся по улицам. Я
люблю слышать голоса прохожих.
     Сказав так,  он покривил душой. Слепые, недавно пораженные своим тяжким
увечьем,  терпеть не  могут  зрячих,  которые беспечно разгуливают на  воле,
вместо того, чтоб брести ощупью, с вытянутыми руками, - но у Дика не было ни
малейшего желания идти в  Парк.  С  тех  пор  как Мейзи захлопнула за  собой
дверь,  он побывал там один-единственный раз вместе с  Алфом.  Но Алф вскоре
забыл о  нем и  убежал к друзьям ловить пескарей в Серпантиновом пруду.  Дик
дожидался его  целых  полчаса,  после  чего,  чуть  не  плача  от  злости  и
негодования,  обратился к первому встречному,  который помог ему добрести до
полисмена,  а  тот  охотно оказал любезность и  проводил его до  извозчичьей
стоянки  напротив  Алберт-холла.   Дик  не  пожаловался  мистеру  Битону  на
забывчивость Алфа, но... совсем не так случалось ему гулять по Парку в былые
времена.
     - Какие же улицы вам угодны? - сочувственно спросил мистер Битон.
     По  его понятиям,  чтоб отдохнуть,  на славу,  следует всем семейством,
прихватив кульки со всякой снедью, отправиться в Грин Парк и посидеть там на
травке в свое удовольствие.
     - Ведите к реке, - сказал Дик, и они повернули к реке, причем Дик жадно
прислушивался к  этому плеску,  пока они не свернули от Блэкфрайрского моста
на проспект Ватерлоо,  где мистер Битон принялся объяснять, какие живописные
виды открываются вокруг.
     - А по другой стороне, ежели только не ошибаюсь, - сказал он, - идет та
самая молодая женщина,  которая приходила к вам на дом,  и вы рисовали с нее
портрет. У меня отменная память на лица, только вот имена ни в жизнь не могу
упомнить, кроме, известное дело, тех жильцов, какие платят в срок!
     - Догоните ее,  -  сказал Дик.  - Это Бесси Голь. Скажите, что я хочу с
ней поговорить. Да поживей, любезнейший!
     Мистер  Битон  перебежал мостовую,  едва  увертываясь от  омнибусов,  и
остановил Бесси,  шедшую  на  север.  Она  сразу  узнала  сурового человека,
который встречал ее  грозным взглядом,  когда она  подымалась по  лестнице в
мастерскую Дика, и первым ее побуждением было бежать со всех ног.
     - Ведь это вы служили в натурщицах у мистера Хелдара?  -  сказал мистер
Битон,  заступая ей дорогу. - Вы самая и есть. Он дожидается на той стороне,
хочет с вами поговорить.
     - Чего ради? - робко пролепетала Бесси.
     Она припомнила -  или,  вернее сказать,  до сих пор не забыла - судьбу,
которая некогда постигла едва законченную картину.
     - А того ради, что он так просил, ведь сам он слепой, света не видит.
     - Стало быть, пьян?
     - Нет. Форменно слепой. Напрочь лишился зрения. Вон там дожидается.
     Мистер Битон указал на Дика,  который стоял,  прислонившись к  парапету
моста,  -  обросший  щетиной,  ссутуленный  человечек  в  грязном  пальто  и
торчавшем наружу  замусоленном красном шарфе.  Такого  нечего было  бояться.
Ежели он даже погонится за мной,  подумала Бесси, то вскорости отстанет. Она
перешла на  другую сторону,  и  Дик  просиял.  Ведь он  так  долго был лишен
удовольствия поговорить с женщиной.
     - Надеюсь, вы здоровы, мистер Хелдар? - спросила Бесси не без смущения.
     Мистер Битон  стоял рядом,  важный,  как  дипломатический посланник,  и
внушительно сопел.
     - Я совершенно здоров,  и -  разрази меня гром! - я очень рад видеть...
то бишь слышать тебя,  Бесс.  А ты,  с тех пор как получила деньги,  хоть бы
разок зашла нас проведать.  Но  я  понимаю,  тебе это ни  к  чему.  Ты идешь
куда-нибудь по делу?
     - Нет, просто гуляю, - ответила Бесси.
     - Неужели опять взялась за старое? - спросил Дик, понизив голос.
     - Боже  упаси!  Я  внесла залог,  -  последнее слово Бесси произнесла с
особенной гордостью,  -  и меня взяли на работу в бар, там я и проживаю, так
что теперь я строго себя блюду. Ей-же-ей.
     Мистер Битон не имел особых причин верить в  возвышенность человеческих
чувств.  Поэтому он,  даже не попросив извинения,  бесшумно испарился,  чтоб
вновь заняться своими газовыми рожками. Бесси смотрела ему вслед с некоторым
беспокойством;  но Дик, видимо, не знал, какое зло она ему причинила, а если
это так...
     - Качать пиво вручную ужас как тяжело,  - продолжала она, - и вот у нас
поставили такую машину,  надо только опустить монету в  щелку,  и готово,  а
ежели за  день бывает какая недостача...  но  я  не  верю,  что машина умеет
считать. А вы?
     - Я видел только, как она действует. Мистер Битон...
     - Он ушел.
     - Тогда мне придется просить, чтоб ты довела меня до дому. Я в долгу не
останусь. Сама видишь, что со мной.
     Он обратил к ней незрячие глаза, и она все увидела.
     - Может,  ты занята?  -  спросил он нерешительно.  -  Если для тебя это
затруднительно, я могу попросить полисмена.
     - Нисколечки. Я заступаю в семь и кончаю в четыре. Самое лучшее время.
     - Боже правый!  А  я решительно ничего не делаю.  Мне очень хотелось бы
иметь хоть какую-нибудь работу. Ну пойдем, Бесс.
     Он  повернулся и  чуть  не  сбил с  ног  какого-то  прохожего,  который
отскочил и  сердито выругался.  Бесси взяла его за  руку без единого слова -
как  некогда без  единого слова повиновалась его  приказам повернуть лицо  к
свету.  Некоторое  время  они  шли  молча,  и  девушка  ловко  помогала  ему
пробираться через толпу.
     - А  где...  где  теперь мистер Торпенхау?  -  осмелилась она  спросить
наконец.
     - Уехал в пустыню.
     - Это где ж такое?
     Дик указал вправо.
     - Сперва надо плыть на восток до устья реки,  -  ответил он. - Потом на
запад, потом на юг и снова на восток, вдоль всей южной оконечности Европы. А
потом снова на юг, бог весть в какую даль.
     Бесси  ровным  счетом  ничего  не   поняла  из  этого  объяснения,   но
воздержалась от дальнейших расспросов и благополучно довела Дика до дома.
     - Сейчас мы  будем пить чай со сдобными булочками,  -  оживленно сказал
он. - Ты даже не представляешь себе, Бесси, как я рад, что снова тебя нашел.
Отчего ты вдруг исчезла без следа?
     - Решила,  что вам нету больше во мне нужды,  -  ответила она, осмелев,
поскольку окончательно убедилась, что он ничего даже не подозревает.
     - Собственно,  так оно и было...  но потом... да что уж там, все одно я
рад нашей встрече. Идем наверх, ты ведь помнишь куда.
     Бесси отвела его в мастерскую -  на лестнице им никто не встретился - и
затворила дверь.
     - Экий тут у вас беспорядок!  -  первым делом сказала она. - Видать, не
прибирают уже который месяц.
     - Нет,  Бесс,  всего лишь несколько недель. Да что с них взять, ведь им
до меня нет дела.
     - Не знаю,  что, по-вашему, с них можно взять. А только они тоже должны
совесть иметь, ежели им деньги плачены. Ну и пылища, просто страсть. Под ней
даже мольберта не видно.
     - Он мне теперь ни к чему.
     - Всюду пылища,  и  на картинах,  и на полу,  и на вашей одежде.  Вот я
сейчас потолкую с прислугой.
     - Позвони и вели подать чай.
     Дик ощупью добрался до кресла,  в котором привык сидеть. Бесси смотрела
на  него  и,  насколько это  было  доступно  ее  душе,  в  ней  шевельнулось
сострадание.  Но  она  обрела  и  неведомое ей  дотоле захватывающее чувство
своего превосходства, которое явственно слышалось в ее голосе.
     - И  давно вы  таким стали?  -  спросила она сердито,  словно и  в  его
слепоте была повинна прислуга.
     - Каким таким?
     - Да вот как теперь.
     - На другой же день,  едва ты получила чек и  ушла,  а  я закончил свою
картину: больше я ее не видел.
     - Стало быть с тех самых пор вас и обирают. Уж я-то знаю, как ловко они
обделывают делишки.
     Женщина может  любить одного мужчину и  презирать другого,  но  в  силу
самой своей природы сделает все,  чтобы спасти даже того, кого презирает, от
бессовестного обмана.  Любимый сумеет сам  за  себя постоять,  а  вот  такой
скудоумный бедняга нуждается в защите.
     - Не думаю, чтоб мистер Битон так уж меня обирал, - сказал Дик.
     А  Бесси бойко сновала по комнате,  и  он с  захватывающим наслаждением
прислушивался к шелесту ее юбок и к легкой, проворной поступи.
     - Чаю и сдобных булочек,  -  отрывисто потребовала она,  позвав звонком
служанку.  - Заварить две ложечки, а после добавить еще одну. Да не в старом
чайнике,   как  раньше,   когда  я  приходила  сюда.  В  нем  заварка  плохо
настаивается. Новый подайте.
     Служанка ушла посрамленная,  а Дик рассмеялся.  Но тут же он закашлялся
от пыли, которую подняла Бесси, решительно хозяйничая в мастерской.
     - Что ты там делаешь?
     - Навожу порядок.  У  вас тут свинарник,  а  не комната.  И  как вы это
терпели?
     - А  что мне еще оставалось?  Ладно,  мети дальше.  -  Бесси продолжала
усердно мести,  и в самый разгар уборки вошла миссис Битон.  Муж, вернувшись
домой,  рассказал  ей  о  случившемся,  а  под  конец  присовокупил наиболее
подходящее из  своих изречений:  "Не  делай другим того,  чего  сам  себе не
желаешь".  И  вот  она  соблаговолила лично  пожаловать в  мастерскую,  дабы
поставить на  место  эту  бесстыжую девку,  которая так  дерзко  потребовала
булочек и заварки в новом чайнике, будто имела на все это полное право.
     - Ну, готовы булочки? - спросила Бесс, продолжая выметать пыль.
     Теперь  это  была  уже  не  уличная  шлюха,  а  благопристойная молодая
женщина,  ведь с тех пор, как она получила деньги по чеку и внесла залог, ей
доверили подавать пиво  в  приличном заведении.  На  ней  было  новое черное
платье,  и  она без малейшей робости встретила миссис Битон,  после чего обе
женщины обменялись взглядами,  каковые Дик оценил бы по достоинству,  если б
мог  видеть.  Все  обошлось без слов.  Бесси одержала верх,  и  миссис Битон
отправилась печь булочки, изливая перед мужем свое уничтожающее презрение ко
всяким натурщицам, потаскушкам, шлюхам и прочим подобным тварям.
     - Мы ничего не выгадаем,  ежели вмешаемся,  Лиз,  -  сказал он.  - Алф,
ступай-ка  играть на  улицу.  Когда этому жильцу не перечишь,  из него можно
веревки вить, но скажи ему поперек хоть слово, он становится сущим дьяволом.
С тех пор,  как он ослеп,  мы изрядно попользовались от него по мелочам, так
что  пускай делает,  чего  хочет.  Само  собой,  слепому все  эти  вещи  без
надобности, но ежели дойдет до суда, мы не оберемся неприят