димая, жалкая, суетная глупость. Да,
характерная головка.  Ты обратил внимание, как сквозь плоть проступают кости
на лице и особенно на скулах?
     - Варвар бесчувственный!  Нельзя отталкивать падшую женщину.  Неужто мы
не сумеем ей помочь?  Ведь она буквально с  ног валилась от голода.  Чуть не
упала мне на руки, а когда дорвалась до еды, поглотила все, как дикий зверь.
Даже смотреть было страшно.
     - Я  могу дать ей  денег,  только она  их,  верней всего,  пропьет.  Но
проснется ли она когда-нибудь?
     Девушка открыла глаза и  посмотрела на мужчин испуганным и вместе с тем
вызывающим взглядом.
     - Ну, как, вам стало лучше? - спросил Торпенхау.
     - Ага.  Спасибочки. Не больно часто попадаются такие любезные кавалеры,
как вы. Спасибочки.
     - Давно ли вы демобилизованы с действительной службы? - поинтересовался
Дик, заметив шрамы и ссадины на ее руках.
     - Да  вы-то  почем знаете,  что  я  служила?  Но  ваша правда.  Я  была
прислугой за все. Только мне это пришлось не по нраву.
     - А теперь, когда вы сами себе хозяйка, это вам по нраву?
     - Неужто можно подумать такое, ежели на меня поглядеть?
     - Навряд ли.  Минуточку.  Не  будете ли  вы столь любезны повернуться к
свету?
     Девушка повиновалась,  и Дик стал пристально разглядывать ее лицо - так
пристально,   что  она  попятилась,   словно  хотела  спрятаться  за  спиной
Торпенхау.
     - Глаза подходящие,  - сказал Дик, расхаживая по комнате. - Как нарочно
созданы для  моей картины.  А  в  конечном счете глаза определяют тип  всего
лица.  Само небо послало мне  ее  в  вознаграждение за  то,  что оно у  меня
отняло.  Теперь, когда бремя еженедельных посещений свалилось с моих плеч, я
могу  взяться за  работу  всерьез.  Да,  ее  явно  послало само  небо.  Так.
Поднимите-ка лицо чуть выше.
     - Полегче,  друг мой,  полегче.  Эдак ты  перепугаешь ее  до смерти,  -
заметил Торпенхау, видя, что девушка вся дрожит.
     - Скажите ему,  чтоб он меня не бил!  Ну пожалуйста,  скажите,  чтоб не
бил!  Нынче меня уже избил один мужчина за то,  что я  с  ним заговорила.  И
пускай не  глядит на меня так!  Он ужас до чего злющий.  Пускай не глядит на
меня! Когда он так глядит, мне кажется, будто я совсем голая!
     Слабенькая девушка не выдержала потрясения и расплакалась навзрыд,  как
ребенок. Дик отворил окно, а Торпенхау распахнул двери настежь.
     - Ну полно же,  -  сказал Дик,  стараясь ее утешить. - Если вы боитесь,
что мой друг позовет полисмена, можете убежать через эти двери. Но вас никто
не намерен трогать.
     Еще  несколько  минут  девушка  судорожно  рыдала,   потом  принужденно
улыбнулась.
     - Вас решительно никто не тронет.  А  теперь послушайте меня.  Я из тех
людей, которых называют художниками. Знаете ли вы, что делают художники?
     - Это которые рисуют черной и красной краской вывески для ростовщиков?
     - Они самые.  Правда,  я еще не возвысился до вывесок.  Этим занимаются
только маститые академики. А я хочу нарисовать ваш портрет.
     - Зачем?
     - Просто так,  потому что  у  вас премилая мордашка.  Моя мастерская на
этом же  этаже,  через площадку,  будете приходить туда три раза в  неделю к
одиннадцати утра да сидеть смирно, чтоб я мог вас рисовать, а я за это стану
платить вам каждую неделю три фунта. Вот покамест фунт в задаток.
     - За здорово живешь?  Ну и дела! - Девушка повертела монету на ладони и
опять разревелась,  что  было уже совсем глупо.  -  И  вы,  благодетели,  не
боитесь, что я вас одурачу?
     - Нет.  На  это  способны только  бессовестные девушки.  Не  позабудьте
адрес. Кстати, как вас зовут?
     - Бесси...  Бесси... А фамилия вам без надобности. Ну, Бесси Голь. Голь
Перекатная,  ежели хотите.  Сами-то вы кто будете?  Только все едино,  нашей
сестре никто не говорит настоящего имени.
     Дик вопросительно посмотрел на Торпенхау.
     - Я Хелдар, а фамилия моего друга - Торпенхау. Приходите непременно. Вы
где живете?
     - На  Южном берегу...  Снимаю комнату за  пять шиллингов шесть пенсов в
неделю. А вы не шутили, когда обещались платить мне три фунта?
     - Сами увидите.  И вот что, Бесси, не приходите накрашенной. Это портит
кожу, и кроме того, у меня есть всякие краски, какие только душе угодно.
     Бесси ушла, вытирая щеки рваным носовым платком. Друзья переглянулись.
     - А ты, брат, молодчина, - сказал Торпенхау.
     - Боюсь, что верней будет назвать меня дураком. Не наше дело возвращать
на путь добродетели всякую Голь Перекатную. И не дело пускать женщину на наш
этаж.
     - Может, она больше и не придет.
     - Придет,  ежели убедилась, что здесь ей будет сытно и тепло. Я уверен,
что придет,  к моему несчастью. Но запомни, дружище, она никакая не женщина:
она нужна мне только как модель. Заруби это себе на носу.
     - Еще чего выдумал! Да ведь она просто жалкое чучело - панельная девка,
только и всего.
     - Это тебе сейчас кажется.  Вот погоди,  дай ей отъесться и  освоиться.
Такие блондиночки быстро полнеют.  Через недельку-другую, когда жалкий страх
в ее глазах рассеется,  ты ее не узнаешь. Она ободрится, повеселеет и станет
для меня бесполезной.
     - Но ведь ты, конечно, взял ее только из милосердия?.. И мне в угоду?
     - Я не имею обыкновения играть с огнем в угоду кому бы то ни было. Я же
сказал, что само небо послало ее мне для работы над Меланхолией.
     - Сроду не слыхал о такой особе.
     - Ну  что это за  друг,  который не умеет понимать без слов?  Ты должен
угадывать мои мысли. Заметил ли ты, каким я стал брюзгой?
     - Само собою. Но мало ли по какому поводу ты, бывает, брюзжишь, начиная
со скверного табака и кончая бессовестными перекупщиками.  А с некоторых пор
ты перестал со мной откровенничать.
     - Это  было  возвышенное  и  вдохновенное  брюзжание.   Ты  должен  был
догадаться, что оно относится к Меланхолии. - Дик умолк, взял друга под руку
и прошелся с ним по комнате.  Потом толкнул его в бок.  - Ну, теперь до тебя
дошло?  Жалкая растерянность Бесси и ужас в ее глазах совпадают с кое-какими
признаками скорби,  которую я  недавно пережил сам.  Столь  же  важны цвета,
оранжевый и  черный,  каждый с двумя оттенками.  Но я не могу растолковывать
такие тонкости натощак.
     - Право,  это похоже на бред. Слушай, Дик, вместо того чтоб нести вздор
о  лицах,  глазах и  всяких переживаниях,  продолжал бы  ты  лучше и  впредь
малевать своих солдат.
     - Ты так полагаешь?
     Дик начал притопывать каблуками, подпевая:

                - Надуты все, как индюки, когда полна сума,
                Гогочут и хохочут, и всюду им раздолье;
                На радостях сходя с ума, когда трещит сума,
                От горя сходят все с ума, став перекатной голью.

     А потом,  чтобы отвести душу,  он сел и написал Мейзи письмо на четырех
страницах,  полное советов и благих пожеланий,  дав клятву целиком посвятить
себя работе, как только снова явится Бесси.
     Девушка пришла ненакрашенная и одетая без всяких претензий, как ей было
велено,  но  при  этом  то  робела,  то  напускала  на  себя  преувеличенную
развязность. Когда же она убедилась, что надо только смирно сидеть на месте,
а  больше от  нее ничего не требуют,  то осмелела и  начала высказываться по
поводу обстановки в  мастерской без стеснения и зачастую вполне справедливо.
Она радовалась теплу,  удобству и  избавлению от  страха перед побоями.  Дик
сделал  несколько  этюдов  ее  головы  в  одну  краску,  но  подлинный образ
Меланхолии ему пока еще не удавался.
     - В каком беспорядке вы держите свои кисти да краски!  -  сказала Бесси
через несколько дней,  чувствуя себя уже  совсем непринужденно.  -  Небось и
одежу так же плохо блюдете.  Мужчинам завсегда невдомек, как надобно вдевать
нитку в иголку и пришивать пуговицы.
     - Я покупаю одежду,  чтоб ее носить,  и ношу, покуда она не истреплется
вконец. А как поступает в таких случаях Торпенхау, мне неведомо.
     Бесси старательно обшарила комнату Торпенхау и  извлекла на  свет целую
груду рваных носков.
     - Сколько поспею,  заштопаю прямо здесь,  -  сказала она, - а остальные
возьму  домой.   Знаете  ли,  я  цельные  дни  сижу  дома  сложа  руки,  как
благородная,  и  обращаю на  других девушек не больше внимания,  чем на мух.
Зазря я словечка не скажу, но живо могу им рты заткнуть, ежели мне докучают,
будьте уверены.  Нет уж, теперь у меня совсем другая жизнь. Я запираю дверь,
и  им остается только обзывать меня через замочную скважину,  а я сижу себе,
как благородная,  знай только носки штопаю. На мистере Торпенхау носки так и
горят.
     "Я ей плачу три фунта в неделю и позволяю наслаждаться своим обществом.
Но мне она и не подумает штопать носки. А Торп разве только изредка удостоит
ее кивком,  когда встретит на лестничной площадке, и ему она перештопала все
носки,  таковы женщины",  - подумал Дик и, прищурясь, поглядел на Бесси. Как
он  и   предсказывал,   сытая  и  спокойная  жизнь  преобразила  девушку  до
неузнаваемости.
     - Чего вы на меня так смотрите? - выпалила она. - Перестаньте. Когда вы
так смотрите, от вас не жди добра. Вы про меня плохо думаете?
     - Поглядим еще на твое поведение.
     Поведение Бесси было безупречно.  Только когда она  кончала позировать,
стоило немалого труда выпроводить ее на унылую,  серую улицу. Ей куда больше
нравилась  мастерская,   глубокое  кресло  у   камелька,   где  она  подолгу
засиживалась,  штопая носки,  дабы оправдать этим свое присутствие.  А потом
приходил Торпенхау,  и  Бесси охотно рассказывала удивительные и невероятные
случаи из  своего прошлого и  еще  более  удивительные истории о  теперешней
своей жизни,  которая так сильно изменилась в лучшую сторону.  Она разливала
чай,  будто имела на это полное право;  и  Дик порой замечал,  что Торпенхау
заглядывается на  стройную,  хорошо сложенную девушку,  а  Бесси  сновала по
комнате,  и  Дик  еще  сильней  скучал  по  Мейзи,  прекрасно понимая,  куда
устремлены мысли друга.  Бесси неустанно заботилась о  белье Торпенхау.  Она
редко  с  ним  разговаривала,  но  случалось,  они  беседовали о  чем-то  на
площадке.
     - Такого дурака,  как я,  днем с огнем не сыщешь,  - сказал себе Дик. -
Ведь я  же  знаю,  как влечет к  камельку того,  кто бродит по улицам чужого
города,  а нашу жизнь в лучшем случае можно назвать одинокой и замкнутой,  к
чужим  несчастьям мы  равнодушны.  Наверное,  и  Мейзи иногда испытывает это
чувство.  Но прогнать Бесси я не могу. Такое начало не сулит ничего доброго.
И как знать, далеко ли зайдет дело.
     Однажды вечером,  уже в  сумерки,  когда позировать больше было нельзя,
Дик задремал,  но  вскоре его разбудил дрожащий голос,  который доносился из
комнаты Торпенхау. Он вскочил.
     - Ну что теперь делать? Войти туда неловко... Ага, Дружок, вот умница!
     Терьер  толкнул носом  дверь  Торпенхау,  перешел площадку и  улегся на
кресле,  где  только  что  дремал  Дик.  Распахнутая настежь дверь  осталась
незамеченной,  и  Дик  из  своей мастерской увидел,  как  Бесси в  полумраке
обращалась к Торпенхау с жалобной мольбой.  Она стояла на коленях, простирая
к нему стиснутые руки.
     - Я знаю...  сама знаю, - говорила она хрипло, - это очень дурно с моей
стороны,  но сил у меня никаких нету. Вы ведь добрый, ужас до чего добрый...
только меня  вы  будто  не  замечаете.  А  я-то  стараюсь,  все  белье  ваше
перештопала... ей-ей. Нет, вы поймите, я вовсе не прошу вас на мне жениться.
Такого у  меня и  в  мыслях нету.  Но неужто вы не мож...  не можете жить со
мной,  покуда не  сыщется мисс Добродетель?  Я  знаю,  что  сама-то  я  мисс
Грешница,  но я готова работать на вас до кровавых мозолей.  И не такая уж я
дурнушка. Скажите, вы согласны?
     Когда Торпенхау ответил, Дик с трудом узнал его голос:
     - Послушай-ка.  Это невозможно.  Ежели начнется война, я в любую минуту
могу получить приказ ехать невесть куда. В любую минуту, моя крошка.
     - Ну и что с того?  Хоть покуда вы здесь,  ежели так.  Только покуда вы
здесь.  Мне совсем немного надобно и...  вы еще не знаете, как вкусно я умею
стряпать.
     Она повисла у него на шее.
     - Ладно... только... покуда я здесь...
     - Торп!  -  окликнул его Дик из своей мастерской.  Он едва мог сдержать
волнение в голосе. - Зайди сюда на минутку, дружище. Мне нужна твоя помощь.
     "Господи, хоть бы он меня послушался!"
     Бесси невнятно пробормотала какое-то ругательство. Она боялась Дика и в
ужасе сбежала с  лестницы,  но казалось,  минула целая вечность,  прежде чем
Торпенхау вошел  в  мастерскую.  Он  встал у  камина,  закрыл лицо  руками и
взревел, как раненый буйвол.
     - Какого дьявола ты еще суешься? - спросил он после долгого молчания.
     - Кто  тут  во  что  суется?  Твой  собственный здравый смысл давно уже
говорит тебе,  что нельзя делать такие глупости.  Искушение, святой Антоний,
оказалось не из легких, но ты его уже выдержал.
     - Не  надо было мне глазеть на нее,  когда она расхаживала по комнатам,
как  хозяйка.  От  этого  я  и  потерял голову.  Легко ли  устоять одинокому
человеку? - пожаловался Торпенхау.
     - Вот теперь ты рассуждаешь здраво.  Да,  нелегко. Но коль скоро сейчас
нет  смысла  втолковывать  тебе,  как  обременительно  иметь  содержанку  на
стороне, знаешь ли, как ты должен поступить?
     - Нет. Если б я только знал...
     - Ты должен совершить увлекательное путешествие, чтоб воспрянуть духом.
Поезжай  в  Брайтон,   или  в  Скарборо,  или  на  мыс  Прол,  полюбуйся  на
проплывающие корабли.  Да не мешкай.  Разве это не перст судьбы. Я присмотрю
за  Дружком,   только  уезжай  поскорее.   Против  рожна  не  попрешь.  Враг
человеческий силен.  Лучше убраться от  него подальше.  Собирай вещи -  и  в
путь.
     - Пожалуй, твоя правда. Но куда же мне все-таки ехать?
     - А еще специальный корреспондент называется! Сперва собери вещи, потом
спрашивай.
     Через час Торпенхау сел на извозчика и исчез в ночной тьме.
     - По дороге сам решишь, куда отправиться, - напутствовал его Дик. - Для
начала езжай на Юстонский вокзал и  -  это уж непременно -  нынче же напейся
допьяна.
     Он вернулся к  себе и  зажег все свечи,  так как ему показалось,  что в
мастерской очень темно.
     - Ох,  Иезавель!  Маленькая нечестивая Иезавель!  Боюсь,  что завтра ты
меня возненавидишь... Дружок, ко мне!
     Но Дружок,  лежавший на коврике у камина, только перевернулся с боку на
бок, и Дик в задумчивости пошевелил его ногой.
     - Я сказал,  что в ней нет порока.  И ошибся. Она утверждала, что умеет
вкусно стряпать.  А это предумышленный грех.  Да,  Дружок, мужчина неизбежно
губит свою душу, но ежели женщина утверждает, что умеет вкусно стряпать, это
хуже всякой погибели.


                                  Глава X

                           "Что летит со мной рядом, хочу я знать?"
                              "Ваш враг, с ним должны вы сразиться, милорд".
                           "Почему не могу я его обскакать?"
                              "Это тень вечерняя мчится, милорд".
                           "Поверни же, мой конь, и врага растопчи!"
                              "Он простерт уж у вас за спиной, милорд.
                           Победить вы хотите заката лучи:
                              Скоро все покроется тьмой, милорд".

                                                     "Бой у Хериотова брода"

     - Вот  уж  поистине  веселенькое житье,  -  сказал  Дик  по  прошествии
нескольких дней.  -  Торп уехал,  Бесси меня возненавидела, образ Меланхолии
никак не удается. Мейзи пишет редко и скупо, да еще, кажется, у меня желудок
расстроен. Как по-твоему, Дружок, с чего это голова раскалывается от боли, а
в  глазах рябит?  Может,  пора  глотать какие-нибудь пилюли,  чтоб подлечить
печень?
     Дик только что выдержал пренеприятное объяснение с Бесси. Девушка уже в
пятидесятый раз попрекнула его за то,  что он принудил Торпенхау уехать. Она
облила Дика  презрением и  ясно дала понять,  что  позирует ему  только ради
денег.
     - Мистер  Торпенхау  в  десять  раз  лучше  вашего,   -   добавила  она
напоследок.
     - Ясное дело. Поэтому он и уехал. Я остался бы здесь и спал с тобой.
     Девушка  села,   подперла  рукой  подбородок  и  взглянула  на  него  с
презрением.
     - Это со  мной-то!  Да будь моя воля,  вам бы несдобровать.  Не бойся я
виселицы, убила бы вас на месте. Прямо на месте. Вы мне верите?
     Дик  устало улыбнулся.  Мало радости жить с  мыслью о  работе,  которая
никак не удается,  с фокстерьером,  который не может говорить,  и в обществе
женщины, которая говорит без умолку. Он хотел ответить, но в этот миг в углу
мастерской всколыхнулась тонкая  завеса  и  обволокла его,  словно воздушная
ткань. Он протер глаза, но серая пелена не рассеялась.
     - А все потому,  что желудок у меня вконец расстроен.  Дружок, придется
нам сходить к доктору.  Это не дело,  глаза надо беречь,  чтоб добывать хлеб
насущный и бараньи косточки для таких вот славных песиков.
     Доктор,  приветливый седоволосый старичок, практиковавший по соседству,
слушал молча,  пока  Дик  не  заговорил о  серой дымке,  которая появилась в
мастерской.
     - Всякий из нас время от времени требует мелкой починки и  заплаток,  -
застрекотал он.  -  Как и корабль,  любезный друг, - в точности как корабль.
Порой  возникает  трещина  в  корпусе,  и  мы  обращаемся к  хирургу,  порой
неисправен такелаж,  это  по  моей части,  порой застопорит головную машину,
тогда требуется психиатр,  а порой впередсмотрящий теряет остроту зрения,  и
нужно показаться окулисту.  Советую вам показаться окулисту.  Мелкая починка
время  от  времени требуется всякому из  нас,  только и  всего.  Обязательно
покажитесь окулисту.
     Дик разыскал окулиста -  самого знаменитого в  Лондоне.  Он был уверен,
что местный доктор ничего не смыслит в своем деле,  и более чем уверен,  что
Мейзи поднимет его на смех, если ему придется носить очки.
     - Я   слишком  долго  пренебрегал  предостережениями  милорда  желудка.
Оттого, Дружок, у меня и рябит в глазах. Но я вижу ничуть не хуже прежнего.
     Когда  он  вошел в  скупо освещенный коридор,  который вел  в  приемную
окулиста,  его едва не сбил с ног какой-то человек.  Он стремглав выбежал на
улицу, но Дик успел заглянуть ему в лицо.
     - Явно из пишущей братии.  Форма лба в точности как у Торпа. До чего же
он мрачен. Вероятно, узнал, что дела его плохи.
     При  этой  мысли Дика  объял настоящий ужас,  такой ужас,  что  у  него
перехватило дух,  и он вошел в приемную, где стояла массивная резная мебель,
а  на  стенах,  оклеенных  темно-зелеными  обоями,  висели  блеклые  цветные
литографии. Среди них он заметил репродукцию одного из своих рисунков.
     Множество  людей  дожидались  приема.   Взгляд  Дика   привлек  сборник
рождественских песнопений в  алом,  тисненном золотом переплете.  К  доктору
часто  приводили детей,  и  такие  книги с  крупным шрифтом лежали здесь для
того, чтобы их занять.
     - Низкопробное идолопоклонническое Искусство,  -  сказал Дик, придвинув
книгу к себе. - Судя по изображениям ангелов, сборник этот издан в Германии.
     Он открыл книгу наугад,  и  в глаза ему бросились стишки,  напечатанные
красными буквами:

                Возрадовалась истинно Мария
                   И сразу все втроем,
                Узрев, как сын ее Христос содеял чудо:
                   Слепых Он исцелил при сем;
                Слепых Он исцелил, и вот господня воля
                   Для нас превыше всех святынь.
                Отцу, и сыну, и святому духу слава
                   Во веки всех веков, аминь!

     Дик  читал  и  перечитывал эти  стишки,  а  когда  подошла  наконец его
очередь,  сел в кресло,  и доктор наклонился над ним.  Луч света, отраженный
зеркальцем,  ослепил его,  и  он  моргнул.  Доктор ощупал на  голове шрам от
сабельного удара,  и  Дик  коротко рассказал,  ка