ось,  скандал был бы на весь свет.  У Ф.
Мурада накоплено десять тысяч  конто,  спина-то  у  него  крепкая,  не
сломается.  Но  он,  Гума,  у  которого один бот,  да и то пока что не
свой... (Конто - старинная бразильская денежная единица, равная тысяче
мильрейсов.)
     Нет, страха   он   не   испытывал.  И  если  думал  об  опасности
контрабанды, то только из-за Ливии и сына. Перед его глазами все время
был малыш,  возившийся с корабликом у таза с водой. Маленький капитан.
Любит море,  сразу  видно,  что  сын  моряка.  Когда  вырастет,  будет
управлять "Крылатым ботом", не один рейс совершит в этих водах. Станет
хвастать,  что  отец  был  лучший  рулевой  здешних  мест,  что,  даже
перебравшись в город, он не продал свой парусник и теперь еще время от
времени уходит с сыном в плавание...  Гума  ласково  провел  рукой  по
борту "Крылатого"...
     Спустившись в трюм,  он увидел  сверток  шелка.  Совсем  забыл...
Накануне Ф. Мурад отдал ему этот отрез со словами:
     - Подари твоей жене.
     Торопясь домой,  он совсем забыл об этом. Ливия будет рада. У нее
мало платьев,  и все плохонькие.  Теперь у нее будет нарядное  платье,
как у городской модницы.
     Гума еще прибрал немного на судне и пошел домой.  После обеда  он
закончит сегодняшние дела...  Ливии ожидала его,  сидя на окне с сыном
на коленях. Он сразу показал ей шелк.
     - Забыл утром на боте.
     - Что это?
     - Посмотри сама...
     Он вошел.   Она   спрыгнула  с  окна,  спустила  малыша  на  пол.
Внимательно рассматривая материю, сказала:
     - Но это же дорогой шелк... - И в глазах ее был тревожный вопрос.
     - Я его выиграл в лотерею на ярмарке в Кашоэйре.
     - Ты врешь. Почему ты мне правду не скажешь?
     - Какую правду? Я выиграл в лотерею, и все.
     Она медленно сложила шелк. Минуту помолчала, потом сказала вдруг:
     - Зачем ты хочешь, чтоб я все узнала от других?
     - Да о чем ты?
     - Так хуже.
     - Ты просто сумасшедшая...
     - Ты думаешь, я не знаю уже? Плохое быстро узнаешь. Ты связался с
контрабандой, так?
     - Тебе Родолфо сказал?
     - Я его почти не вижу.  Но все на пристани знают, что ты заступил
на место Шавьера...
     - Вранье.
     Но невозможно было долее отпираться. Лучше все рассказать.
     - Ты разве не понимаешь,  что мы завязли по уши и не было другого
выхода?  Жоан Младший хотел уж перепродать "Крылатый бот"  кому-нибудь
другому,  тогда  б  мне  пришлось  наняться лодочником и мы никогда бы
отсюда не уехали, как ты хочешь.
     Ливия слушала  молча.  Малыш  выбежал  из-за двери и ухватился за
подол матери. Гума продолжал:
     - Ты же видишь...  Я сделал для них всего три рейса, а уж оплатил
почти весь долг за  судно.  Через  месяц  у  нас  будут  деньги,  чтоб
переехать в город и войти в дело твоего дяди. - Он с трудом выдавил: -
Если я впутался в это, так ведь из-за тебя и из-за сына.
     - Мне страшно, Гума. Не добрые это деньги. В один прекрасный день
все обернется по-иному,  что тогда с нами будет? Я и раньше боялась за
тебя, а теперь вдвойне...
     - Так  это  ж  ненадолго.  Ничего  не   раскроется,   как   может
раскрыться? Ты думаешь, полиции ничего не известно? Все ей превосходно
известно, она этими известиями по горло сыта. И деньгами сеу Мурада.
     - Может, из полиции всего двое каких и знают. Когда-нибудь придет
настоящий начальник, серьезный, и разом со всем покончит.
     - Тогда меня уж это не будет касаться. Через три, самое позднее -
четыре месяца я все это брошу.  А может, и раньше. Немножко поднакоплю
и...
     - Сейчас,  вижу,  ничего уж  не  поделаешь,  -  произнесла  Ливия
печально.  - Но ты мне обещаешь, что оставишь это, как только сможешь?
Что переедешь со мною в верхний город?
     - Обещаю твердо.
     Тогда она развернула отрез щелка. Красивая материя. Она набросила
шелк на себя, примеряя, как будет выглядеть платье. Улыбнулась:
     - Сошью, только когда ты бросишь эти дела.
     - Значит, скоро.
     И Гума  принялся  рассказывать  перипетии   своих   контрабандных
рейсов.

     Следующее плавание не дало того,  что обещал Туфик. Груза прибыло
меньше, чем ожидали, как объяснил арабам их соотечественник с парохода
в нескончаемом разговоре на непонятном Гуме языке. Гума получил только
сто пятьдесят мильрейсов. Туфик сообщил ему, что ожидается еще груз на
этой  же  неделе.  Но  тут  разразилась  забастовка докеров и портовых
грузчиков.  Лодочники,  матросы и капитаны  мелких  парусных  судов  в
большинстве  своем  присоединились к бастующим.  Забастовка окончилась
успехом,  плата за перевозки увеличилась. Но начались преследования, и
одному  докеру,  по  имени  Армандо,  пришлось  бежать,  скрываясь  от
полиции.  Случилось так, что укрылся он на боте Гумы, отправлявшемся в
плавание уже по новому тарифу.  И на палубе, под звездным небом, докер
рассказал Гуме многое,  чего тот не знал до сих пор.  И эта ночь стала
для Гумы не ночью, а близящимся рассветом.

     Доктор Родриго  очень  помогал  бастовавшим  докерам.  Когда  все
закончилось,  он написал поэму,  кончающуюся намеком на то,  что чудо,
которого ждала дона Дулсе,  начинает осуществляться.  Она согласилась,
улыбаясь.  Она за последнее время сгорбилась еще больше,  но, послушав
поэму,   даже   как-то  распрямила  плечи.  И  улыбалась,  счастливая.
Наконец-то она нашла слово,  новое слово,  чтоб сказать его обитателям
бедных  этих жилищ.  Теперь они действительно могли называть ее добрым
другом.  Она знала,  как отблагодарить их.  Она снова обрела веру.  Но
только вера ее была теперь иная.
     В небе над  Санто-Амаро  звезда  Скорпиона  исчезла.  Спустилась,
наверно, к бастующим докерам.
     Гума проделал еще несколько рейсов для Туфика.  Оплатил  бот.  Он
даже  подружился  с  арабом - такой всегда приветливый...  Аддад,  тот
продолжал упорно и мрачно молчать, выцветшее кашне болталось вкруг его
шеи.  Мурад  появлялся  редко,  только когда нужно было переговорить о
чем-то важном со  своими  людьми  на  пароходе.  Теперь  у  Гумы  было
отложено  двести  пятьдесят мильрейсов и долгов больше не было.  Ливия
уже говорила о переезде в верхний город как о чем-то очень скором, что
должно  произойти  буквально  на  днях.  Осталось  приработать  совсем
немного - и можно будет внести пай в лавку дяди.  Старик тогда  сможет
отдохнуть,  ему становится очень трудно работать.  Парусник перейдет к
Манеке Безрукому,  который будет каждый месяц выплачивать определенную
сумму  старому  Франсиско.  Привычный  страх почти покинул Ливию,  она
ждала теперь спокойнее.  В последнее время все шло  так  хорошо.  Даже
тарифы  стали выше,  жизнь на пристани понемногу налаживалась,  кризис
прошел - моряки сумели пережить его.
     Ливия любила теперь проводить ночи на палубе,  когда малыш гостил
в городе у дяди с теткой. Она подолгу лежала возле Гумы, подложив руки
под голову, слушая песни пристани, глядя на желтую луну, на звезды без
числа,  чувствуя близкое присутствие Иеманжи, расстелившей свои волоса
по водной глади.  И думала,  что море - и правда друг,  нежный друг. И
жалела Гуму,  которому приходится оставить море, оставить свою судьбу.
Но они не продадут парусник,  - когда море так вот спокойно, они будут
приходить сюда для мирной прогулки по волнам,  смотреть  на  звезды  и
луну  над морем,  слушать эти печальные песни.  И снова будут обнимать
друг друга на палубе своего бота.  Волны  будут  омывать  их  тела,  и
любовь от этого будет еще слаще.  Кожа будет пахнуть морскою солью,  в
ушах отзовется тихий свист ветра,  стон гитар и гармоник под  пальцами
негров,  глубокие их голоса и голос Жеремиаса,  поющий на старом форте
вечную свою песню.  Не услышат они только  голос  Руфино,  потому  что
Руфино  убил  себя  из-за изменщицы-мулатки.  Увидят они,  как плывут,
грозно разрезая гребни волн,  акулы,  залюбуются прекрасными  волосами
Иеманжи,  хозяйки  всех  морей  и всех парусов.  И Гума нежно проведет
рукой по борту верного своего бота.  Они ведь  будут  так  скучать  по
всему этому там, в городе... Нет, "Крылатый" не перейдет в чужие руки,
он  по-прежнему  останется  с  ними.  А  "Смелого"  они   тоже   будут
вспоминать...  Мысль  о том,  что сын воспитывается в городе,  что его
ждет хорошее будущее,  утешит их  сердца,  и  принесенная  ими  жертва
покажется  менее  тяжкой.  Но  все-таки  будут  они тосковать,  ужасно
тосковать по морю,  так,  как тоскуют только по родному существу.  Ибо
нет  человека,  который родился бы или долго прожил на море и не любил
бы его всем сердцем и всею кровью.  Любовь эта  бывает  полна  горечи.
Бывает полна страха и даже ненависти.  Но не может быть равнодушной. И
потому ей нельзя изменить и невозможно забыть ее. Ибо море - это друг,
ласковый друг.  И, быть может, море - это и есть те самые земли Айока,
что для моряков становятся родиной.

ЗЕМЛИ АЙОКА

     Роза Палмейрао больше не носила ножа за поясом и  не  прятала  на
груди  кинжал.  Известие,  посланное  ей  Гумой,  догнало ее где-то на
севере,  в какой-то жалкой каморке,  за которую она не платила, потому
что владелец боялся ее.  Когда незнакомый матрос разыскал ее и сказал:
"Гума просил передать,  что твой внук уже родился", - она вытащила нож
из-за пояса и вынула кинжал,  спрятанный на груди. Правда, до того как
делать это,  она еще раз воспользовалась ими,  чтоб  "добыть  Обратный
билет".
     Ливия приняла ее как друга, с которым давно не видались.
     - Этот дом - ваш.
     Роза опустила голову,  крепко прижала к  груди  ребенка,  который
вначале испугался, потом с усилием улыбнулась:
     - Гума - парень везучий.
     Малыш спросил:   раз  это  бабушка,  так,  значит,  жена  дедушки
Франсиско?  Тогда Роза заплакала.  Теперь ей уже можно  было  плакать,
ведь  у  нее  не  было ножа за поясом и кинжала на груди...  Она стала
носить скромное платье и по целым часам просиживала у порога с  внуком
на руках.
     Иногда вечерами слыхала она,  как  поют  на  пристани  АВС  о  ее
подвигах,  и слушала,  зачарованная,  словно пели не о ней, а о ком-то
другом.  Только море посылает своим  сынам  и  дочерям  подобные  дары
смирения, только море...

     Впервые пришлось Гуме везти контрабандный груз в разгар бури.  Но
он видел, что Ливия не очень встревожилась (в последнее время она была
спокойна,  ведь ждать осталось так недолго), и вышел из дому в хорошем
настроении.  Туфик ждал его на борту,  и на сей раз,  кроме Аддада,  с
ними  отправлялся  еще  один  молодой  араб.  Это был Антонио,  сын Ф.
Мурада,  студент и литератор,  которому любопытно было взглянуть,  как
перевозят контрабандные товары.
     Тучи сгущались  на  небе,  ветер  бешено  рвал  паруса.   Большой
корабль,  поджидавший  их  далеко  в море,  был едва различим с палубы
бота. Туфик сказал:
     - Вы находите, что будет буря?
     - Еще какая...
     Араб повернулся к сыну Ф. Мурада:
     - Лучше б вы шли домой, сеу Антонио,
     - Оставьте, пожалуйста. Так даже интереснее. Картина полнее. - Он
обернулся к Гуме: - Вы думаете, есть опасность, капитан?
     - Всегда есть опасность.
     - Тем лучше
     Судно отчалило. Но не дошли еще и до волнолома, как хлынул дождь.
Гума с трудом спустил  паруса,  и  стали  ждать  сигнала  с  парохода.
Приблизились с трудом,  орудуя веслами. Туфик нервничал. Аддад плотней
завязал кашне вокруг шеи.  Антонио насвистывал,  бравируя равнодушием,
которого   в   действительности  не  испытывал.  Парусник  причалил  к
пароходу,  тюки шелка начали совершать свой обычный путь.  Но  грузить
было трудно,  волны набегали частые и сильные, дождь падал яростный, и
судно то подымалось,  то опускалось,  относимое в сторону от  корабля.
Наконец  закончили  погрузку.  Гума  развернул бот на бушующих волнах,
прошли за волноломом, поплыли в направлении Санто-Антонио.
     Дикий ветер  толкал  их  куда  хотел.  Не  было в море ни единого
суденышка, только лодка, приставшая у самого старого форта, не решаясь
двинуться дальше. Ветер гнал "Крылатого" прочь с намеченного пути, бот
был перегружен до крайности,  маневрировать становилось  все  труднее.
Гума,  нагнувшись,  вцепился в руль, волны мели палубу с обоих бортов.
Аддад пробормотал:
     - Шелк весь промокнет.
     И стал искать на палубе доски,  чтоб закрыть отверстие трюма.  Он
не видел бури,  не видел грозящей смерти,  видел только шелк,  который
промокнет и пропадет.  Гума взглянул  на  него  с  восхищением.  Туфик
нервничал,  он  боялся  за  сына хозяина.  Студент был бледен и стоял,
прислонившись к мачте,  молча. Один лишь раз он нарушил молчание, чтоб
спросить Гуму:
     - Вы думаете, мы погибнем?
     - Можем и спастись. Все - судьба.
     Путь продолжали в молчании.  Держались верного курса,  но их  все
время относило далеко в сторону, к открытому морю, туда, где кончалось
владение  маленьких  парусных   судов   и   начинались   пространства,
подвластные лишь большим,  мощным кораблям. Словно исполнялась, помимо
его воли,  мечта Гумы - отправиться в путешествие к  дальним  и  чужим
землям,  подобно  Шико Печальному.  Они видели,  как освещал их путь -
предназначенный им путь - спасительный огонек знакомого маяка.  Они  и
плыли  туда,  но  не прямо,  а далеко в стороне,  на границе открытого
моря,  неведомого моря,  того самого  таинственного  моря-океана,  где
произошло  столько  приключений,  о  которых  повествуется в историях,
рассказываемых по вечерам на пристани.
     Напротив них находился порт Санто-Антонио. Но их отнесло совсем в
сторону,  Гуме очень трудно маневрировать, чтоб ввести парусник в порт
и  поставить  на  причал.  Впереди неподалеку - острые рифы под тонким
слоем воды.  Гума с трудом разворачивается на волнах,  но валы-колоссы
подымают  легкий  бот  и с силой швыряют на подводные камни.  Излишний
груз,  сложенный в трюме,  оказался "Крылатому"  не  под  силу,  и  он
перевернулся,   как   игрушечный   кораблик.  Стаи  акул  ринулись  на
затонувший бот со всех сторон,  они -  всегда  настороже,  не  упустят
кораблекрушения.
     Гума увидел,  как Туфик борется с волнами.  Он схватил  араба  за
руку,  взвалил себе на спину.  И поплыл к берегу. Слабый свет из порта
Санто-Антонио тонул в темных волнах,  но маяк  послал  широкую  полосу
света,  осветившую дорогу Гуме. Взглянув назад, он увидел скопище акул
вокруг разбитого бота и две человеческие руки, трепещущие в воздухе.
     Он положил Туфика на песок пляжа и, едва успев подняться, услышал
голос Ф. Мурада:
     - А мой сын?  Мой Антонио?  Он был с вами!  Был, да? Спасите его.
Спасите. Я отдам вам все, что ни попросите!
     Гума едва  держался  на  ногах.  Мурад умоляюще протягивал к нему
руки:
     - У вас тоже есть сын. Ради любви к вашему сыну...
     Гума вспомнил Годофредо в день спасения  "Канавиейраса".  Все,  у
кого есть дети, так вот умоляют. У него самого тоже есть сын...
     И Гума снова бросился в воду.
     Он плыл  теперь  с  трудом.  Он  уже и раньше устал - от трудного
этого пути сквозь бурю.  И еще ему пришлось плыть с Туфиком на  спине,
борясь с волнами и ветром. И теперь силы его с каждой минутой убывали.
Но  он  плыл  дальше.  И  застал  еще  Антонио  на  поверхности  воды,
держащимся за корпус перевернутого судна,  напоминающего тело мертвого
кита.  Он схватил юношу за волосы и поплыл обратно... Но что это? Море
как  будто не пускает его...  Акулы,  уже пожравшие Аддада,  вереницей
следуют за ним.  Гума держит в зубах нож,  волоча Антонио  за  волосы.
Там,  впереди,  над черным морем, видится ему Ливия - почти спокойная,
терпеливо ожидающая перемены их жизни к лучшему,  Ливия,  родившая ему
сына, Ливия - самая красивая женщина на пристани... А акулы все ближе,
догоняют его,  и силы его уже иссякли.  Он и Ливию не видит больше. Он
знает только,  что должен плыть, плыть, потому что спасает сына - сына
Ф.  Мурада или своего сына,  он уже не знает теперь.  А там впереди  -
Ливия,  Ливия  ждет его.  Волны моря сильны и громадны,  ветер свистит
оглушительно.  Но он плывет,  разрезает руками воду.  Он спасает сына.
Быть может, это его сын?
     Почти у самого берега,  там,  где уже виден грязный  песок  порта
Санто-Антонио,  он  не  выдерживает  и разжимает пальцы.  Однако берег
настолько близок,  что волны несут Антонио прямо в объятья Ф.  Мурада,
который восклицает: "Сын мой! - и кричит: - Доктора! Скорее..."
     Гума тоже хочет на берег. Но стая акул заставляет его обернуться,
схватившись  за  нож.  И  он  еще сражается,  еще успевает ранить одно
чудовище,  окрасить его кровью кипящие вокруг волны...  Акулы увлекают
его  туда,  где  из  воды  еще виднеется опрокинутый корпус "Крылатого
бота"...

     Буря побушевала некоторое время и стихла.  Луна встала на небе, и
Иеманжа  распустила  свои волоса по волнам,  там,  где исчез в морской
глубине Гума.  И увлекла его в таинственное путешествие к таинственным
землям Айока, куда отправляются только смелые, самые смелые моряки.
     Ветер выбросил "Крылатый бот" на песчаный берег порта.


МЕРТВОЕ МОРЕ

МОРЕ - ЛАСКОВЫЙ ДРУГ

     Вот здесь  погрузилось в воду тело Гумы.  Шкипер Мануэл остановил
свою шхуну,  спустил паруса.  На палубе "Вечного скитальца"  -  доктор
Родриго,  Мануэл,  старый  Франсиско,  Манека Безрукий,  Мария Клара и
Ливия с сухими глазами.
     Они прибыли сюда рано утром.  "Крылатый бот" удалось повернуть. В
корпусе был пролом,  но небольшой,  плотник за несколько часов заделал
его. Шкипер Мануэл привел бот в родную гавань. После завтрака пошел за
Ливией.  Роза Палмейрао и  тетка  Ливии  остались  с  малышом,  Манека
Безрукий отправился вместе со всеми.
     Вот здесь,  как раз здесь,  тело Гумы погрузилось в воду.  Теперь
море спокойное и голубое.  Вчера оно было бурное и зеленое.  Но глазам
Ливии оно предстает остановившимся  -  недвижная  масса  стоячей  воды
свинцового цвета. Оно тоже словно умерло, море. Вместе с Гумой.
     Все молчат.  Старый Франсиско зажигает свечу.  Каплет  воском  на
блюдце,  приклеивает.  И осторожно опускает блюдце на гладь моря.  Все
глаза неотрывно следят  за,  свечой.  Доктор  Родриго  не  верит,  что
зажженная  свеча может указать место,  где под водой лежит утопленник.
Но доктор молчит.
     Медленно удаляется свеча. Тихонько покачиваясь, плывет по волнам.
Подымается и опускается,  словно крохотный корабль-призрак.  Все глаза
неотрывно  следят за нею,  все рты плотно сжаты.  Доктор Родриго вновь
видит  Гуму,  укрывающего  в   трюме   раненого   Траиру,   спасающего
"Канавиейрас",     вытаскивающего     потерпевших     кораблекрушение,
перевозящего  контрабандные  грузы,  чтоб  заплатить   долги.   Старый
Франсиско вновь видит Гуму на палубе,  весело рассекающего волны килем
своего бота. Шкипер Мануэл вновь видит Гуму в "Звездном маяке", что-то
рассказывающего   своим   свободным,   чистым  голосом  и  характерным
движением руки отбрасывающего назад длинные черные волосы. Мария Клара
вспоминает,  как  под  звуки  ее  песни  состязался  он  в  быстроте с
Мануэлом. Манека Безрукий вспоминает о стычках и ссорах между ними, не
мешавших  им оставаться добрыми друзьями.  Только Ливия не видит Гуму,
только она не вспоминает о нем.  Только она одна надеется еще  обрести
его.
     Свеча кружится по воде. Свинцовая вода для взора Ливии, свинцовая
вода мертвого моря. Море без волн, море без жизни, мертвое море. Свеча
останавливается. Старый Франсиско говорит тихо:
     - Он там.
     Все смотрят.  Шкипер Мануэл сдергивает рубашку, бросается в воду.
Манека  Безрукий  тоже.  Оба ныряют,  снова появляются на поверхности,
снова ныряют. Но свеча плывет дальше, поиски продолжаются...
     Завтра старый  Франсиско  велит  вытатуировать у себя на руке имя
Гумы.  Рядом с именами пяти затонувших шхун.  И еще - брата.  И еще  -
отца Гумы. Теперь рядом со всеми этими именами напишут имя племянника.
Единственное имя,  которое он никогда  не  напишет  у  себя  на  руке,
принадлежит  его  брату Леонсио,  человеку,  потерявшему