рзанный в клочья ветром бури.  Но
однако ж кто из них не знает песен любви на ночном прибрежье?  Кто  из
них  не  умеет  любить  горячо  и сладко?  Ибо каждая ночь любви может
оказаться последней.  Когда они прощаются с  женщиной,  то  не  целуют
походя  и  торопясь,  как  люди  земли,  спешащие по своим делам.  Они
прощаются долго и все машут, машут на прощание, словно зовя за собою.
     Ливия смотрит  на  людей,  подымающихся по пологому склону холма.
Они приближаются двумя группами.  Фонари  придают  траурной  процессии
какой-то  призрачный  вид.  Как  предчувствие  их приближения,  громче
слышится из комнаты плач Жудит.  Достаточно  взглянуть  на  непокрытые
головы людей, чтоб понять, что они несут тела погибших... Отца и сына,
утонувших вместе в эту бурную ночь.  Без сомнения,  один хотел  спасти
другого,  и  погибли оба...  А откуда-то из глубины всего,  со старого
форта,  с набережной,  со шхун,  из какого-то  далекого,  не  ведомого
никому места песня провожает тела усопших. Она говорит:
                    О, как сладко в море умереть...
     Ливия плачет.  Прижимает  Жудит  к  груди  и плачет вместе с нею,
плачет,  уверенная,  что придет и ее день,  и день Марии Клары, и день
всех их, всех женщин, что живут у моря. А песня пересекает набережную,
чтоб дойти до них, этих женщин:
                    О, как сладко в море умереть...
     Но даже присутствие Гумы,  что пришел с траурной процессией и кто
первым отыскал тела умерших, не может сейчас утешить Ливию.

     Только песня,  что слышится неведомо откуда (быть может, и впрямь
со  старого  форта),  уверяющая,  что  так  сладко  умирать  в   море,
напоминает сейчас Ливии о смерти мужа Жудит.  Тела, верно, уж положили
в комнате.  Жудит,  на коленях, плачет у тела мужа, мужчины столпились
вокруг, Мария Клара с тревогой думает, что когда-нибудь так вот утонет
и ее Мануэл.
     Но зачем ей,  Ливии,  думать о смерти, о всех этих печалях, когда
ее ожидает любовь?  Ибо сейчас она здесь, на корме "Смелого", вместе с
Гумой.  Ливия растянулась на досках в тени свернутого паруса, глядя на
своего мужа, не торопясь раскуривающего трубку. Зачем думать о смерти,
о людях,  борющихся с волнами, когда ее любимый здесь и буря ему уж не
страшна,  а огонек его трубки разгорается над темным морем самой яркой
звездочкой?  Но Ливия задумчива.  И грустна.  Что ж он не подойдет, не
сожмет ее покрепче своими сильными руками,  татуировку на которых  она
знает  наизусть?  Ливия ждет,  положив руки под голову,  ее девические
груди едва проступают под  легким  платьем,  которое  ночной  ветерок,
теперь мирный,  приподымает и колышет.  "Смелый" тихонько покачивается
на волнах.
     Ливия ждет,  и  так  красива  она в этом своем ожидании...  Самая
красивая женщина из всех,  каких можно видеть на пристани. Ни у одного
из  здешних  моряков  нет  такой  красивой жены,  как у Гумы.  Все они
говорят об этом открыто,  и все приветливо улыбаются  Ливии.  Все  они
охотно  взяли  бы ее с собой в плавание,  охотно сжали бы мускулистыми
руками.  Но она принадлежит Гуме,  ему одному,  венчана с ним в церкви
Монте-Серрат,  где  обычно  венчаются  рыбаки,  лодочники и шкипера со
шхун. Даже моряки, что ходят в дальнее плавание на огромных пароходах,
тоже приходят венчаться в церковь Монте-Серрат, вскарабкавшуюся высоко
на холм,  нависший над морем.  Это их церковь,  морская. Ливия с Гумой
венчались там,  и с тех пор на ночной набережной, на палубе "Смелого",
в комнатах "Звездного маяка", на песке прибрежья они любят друг друга,
соединяются в одно тело над морем и под луною.
     А сегодня,  когда она так долго ждала его, так боялась за него во
время бури, он к ней и не подходит, курит себе спокойно свою трубку...
Потому-то Ливия так неотступно думает о Жудит,  у кого не будет больше
любви,  для  кого  ночь  навсегда  отныне  станет  ночью  слез.  Ливия
вспоминает:  Жудит упала наземь рядом с умершим мужем.  Глядела ему  в
лицо,  теперь уж недвижное, в глаза, что никогда уже не улыбнутся, что
видели уже глубоко под волнами лик богини Иеманжи, Матери Вод.
     Ливия с гневом думает о богине. Она - Матерь Вод, хозяйка моря, и
потому все мужчины,  что проводят жизнь  свою  на  волнах,  испытывают
страх перед ней и любовь к ней. Она карает их и за страх, и за любовь.
Никогда не является она пред ними,  покуда не настигнет их  смерть  на
дне морском.  Те,  что гибнут во время бури,  - ее любимцы. А тех, что
гибнут,  спасая других,  берет она с  собою  в  плавание  по  дальним,
неведомым водам, и плывут они, словно корабли, по всем морям и океанам
и заходят отдохнуть во все порты и гавани.  Вот их тела никогда еще не
удавалось найти, ибо они уходят с Матерью Вод. Чтоб увидеть ее, многие
бросались в море с улыбкой и никогда более не появлялись среди  живых.
Неужто  она  спит  со  всеми  этими мужчинами в водной глубине?  Ливия
думает о богине с гневом.  Сейчас она, верно, с теми, кто утонул нынче
ночью,  -  отцом и сыном.  Возможно,  они поспорили из-за нее или даже
схватились врукопашную,  а ведь так дружны  были  всегда.  Когда  Гума
нашел  тела,  рука старика крепко сжимала рубашку сына.  Умерли-то они
друзьями,  но сейчас - кто знает?..  Из-за нее, Иеманжи, хозяйки моря,
женщины,   которую  видят  лишь  мертвые,  может,  уж  поссорились,  и
Раймундо, может, и нож выхватил - все ведь видали, что когда он уходил
в море,  то нож за пояс заткнул,  а когда нашли тело,  ножа при нем не
было.  Борются,  наверно,  в глубине вод, чтоб решить спором, кто ж из
них  пойдет  с  нею в плавание по всем морям,  взглянуть на диковинные
города по  другую  сторону  земли.  А  Жудит,  что  сейчас  обливается
слезами,  Жудит, у кого ребенок под сердцем, Жудит, что так и зачахнет
на тяжелой работе,  Жудит,  что больше не полюбит ни одного мужчину, -
Жудит уже забыта,  ибо Матерь Вод прекрасна и светловолоса, а волоса у
нее длинные-предлинные,  и только они ее и одевают, а так-то она нагая
совсем под водой...  А когда всходит полная луна и плывет над морем, а
на волны ложится золотая дорожка,  то это и есть  волоса  Матери  Вод,
тогда только они и видны людям.
     Люди земли (а что они знают, люди земли?) говорят, что это лунные
лучи ложатся на море, а вовсе не волоса Иеманжи. Но моряки, шкипера со
шхун и лодочники смеются над этими людьми с суши - а что они знают про
море?  Ничего!  Вот  моряки  знают  точно,  что это волоса Матери Вод,
которая  в  полнолуние  подымается  из  глубины  полюбоваться   луной.
Потому-то  мужчины  так  подолгу  смотрят  на море в лунные ночи.  Они
знают,  что Иеманжа тут, близко. Негры тогда берутся за свои гармоники
и гитары,  играют для нее,  бьют в барабаны и поют ей песни.  Это - их
подарок хозяйке моря.  А другие раскуривают трубки,  чтоб осветить  ей
дорогу - так ей лучше видна окрестность. Все они влюблены в нее и даже
забывают своих жен, когда богиня расстелит свои волоса по волнам.
     Вот с  Гумой  сейчас  то же самое творится,  поэтому он так долго
смотрит в серебряную глубину моря и так внимательно  прислушивается  к
песне  негра,  зовущей в смерть.  Негр поет,  что так сладко умереть в
море,  ибо там ожидает Матерь Вод,  а она - самая красивая женщина  во
всем мире.  Гума сейчас смотрит на ее волоса,  забыв, что Ливия рядом,
растянулась возле него,  ждет...  А ведь Ливия ждала так  долго  этого
часа  любви,  Ливия видела,  как буря крушит все кругом,  опрокидывает
корабли, убивает людей... Ливия так страшилась за него, Гуму. А сейчас
ей так хочется обнять его,  целовать в губы,  угадать, испугался ли он
тоже,  когда огни на пристани погасли,  прижаться к  его  телу,  чтобы
узнать, сильно ли его обдало волнами. Но Гума сейчас забыл о Ливии, он
думает только о Матери Вод, хозяйке моря. Быть может, он даже завидует
отцу  и  сыну,  что  погибли  в бурю и теперь,  верно,  странствуют по
далеким мирам,  какие видали только лишь моряки  с  больших  кораблей.
Ливия  полна  ненависти,  ей  хочется  плакать,  ей хочется бежать без
оглядки от этого моря, далеко, далеко.
     Какая-то шхуна  проплыла мимо них.  Ливия приподымается на локте,
чтоб лучше разглядеть. Кто-то кричит со шхуны:
     - Добрый вечер, Гума...
     Гума машет вслед рукой:
     - Счастливого пути....
     Ливия смотрит на него.  Теперь,  когда туча скрыла луну и Иеманжа
опустилась в свои глуби,  он погасил трубку и улыбается. Ливия сжалась
в радостный комочек, предчувствуя уже тепло его рук. Гума заговорил:
     - Где это пел этот негр, как думаешь?
     - Почем знать... Наверно, в старом форте.
     - Красивая песня...
     - Как жалко Жудит...
     Гума смотрит на море.
     - Очень... Тяжко ей придется. И еще этот ребенок.
     Лицо его  мрачнеет,  он смотрит на Ливию.  Хороша она так вот,  в
ожидании...  Какие тонкие у нее руки,  для тяжелой работы не  годятся.
Если он,  Гума, останется в море навсегда, ей придется искать другого,
чтоб продолжать жизнь Ее руки не подходят для тяжелой работы.  От этой
мысли  в  нем  подымается  глухой гнев.  Маленькие груди Ливии красиво
вырисовываются под платьем.  Все мужчины на берегу неравнодушны к ней.
Всем  хотелось бы быть с нею,  потому что она самая красивая в здешних
краях.  А когда он,  Гума, тоже уйдет в плавание вместе с Матерью Вод?
Гуме вдруг захотелось убить Ливию тут же,  на месте,  чтоб никогда она
не принадлежала другому.
     - А  если  когда-нибудь  "Смелый"  перевернется  и я отправлюсь к
рыбам на ужин?.. - Смех Гумы звучит натянуто.
     Голос негра снова рассекает темноту:
                    О, как сладко в море умереть...
     - ...ты  тоже  будешь  работать  до седьмого пота или сойдешься с
другим?
     Ливия плачет,  Ливии страшно.  Она тоже думает об этом дне, когда
ее муж останется на дне  морском,  чтоб  больше  не  вернуться,  когда
отправится  с  хозяйкой  моря,  с  Матерью Вод,  в плавание по дальним
морям,  поглядеть на дальние  земли.  Ливия  подымается  и  охватывает
руками шею Гумы:
     - Мне сегодня было страшно.  Я тебя на берегу  ожидала.  Мне  все
казалось, что ты уж не придешь... Никогда...
     Он пришел.  Да,  он знает, сколько Ливия ждала, как страшилась за
него.  Он пришел к ней, к ее любви, к ее рукам, обнимающим его сейчас.
Голос негра все поет вдалеке:
                    О, как сладко в море умереть...
     Теперь уже не блестят под луною волоса  богини  моря  Иеманжи.  И
песнь негра смолкает, заглушенная смехом и плачем Ливии, встретившейся
наконец  со  своей  любовью,  -  Ливии,  самой  красивой  женщины   на
прибрежье,  о которой мечтают все мужчины и которая сейчас,  на палубе
"Смелого",  так крепко прижимает к себе того,  за кого так страшилась,
за кого так еще страшится.
     Ветер бури унесся далеко. Ливни из туч, принесенных искусственной
ночью, падают теперь где-то в других портах. Иеманжа несет тела других
утопленников  к  другим  берегам.  Море  сейчас   спокойное,   чистое,
ласковое.  Море сейчас - друг морякам.  Оно им - и путь-дорога,  и дом
родной...  Над ним,  на корме своих шхун, обнимают моряки любимых жен,
заронив в них новую жизнь.
     Да, Гума любит море, и Ливия тоже любит море. Как оно красиво так
вот,  ночью,  - синее,  синее, без конца и края, море - зеркало звезд,
полное фонариками шхун и огоньками шкиперских трубок,  полное  шепотом
любви.
     Море - друг,  ласковый друг для всех,  кто живет на  море.  Ливия
чувствует  вкус  моря,  когда  Гума  прижимает  ее  к  себе.  "Смелый"
покачивается на волнах, как гамак, что в рыбачьих хижинах служит людям
постелью.

ЗЕМЛЯ БЕЗ КОНЦА И БЕЗ КРАЯ

     Поющий голос,  глубокий  и звонкий,  разгоняет все шумы ночи.  Он
доносится со стороны старого форта  и  разливается  над  морем  и  над
городом. Музыка старой песни нежна и печальна, и при звуке ее замирают
на губах слова и смолкают разговоры.  Но слова старой песни - жестоки,
они  ударяют людей в самое сердце.  "Несчастлива та,  что станет женой
моряка,  - говорится в песне,  - не будет ей в жизни судьбы  и  удачи.
Много  слез прольют глаза ее,  и рано помрачится свет их,  ибо слишком
долго придется глядеть им в бескрайную даль моря, ожидая, не покажется
ли на горизонте знакомый парус..." Голос негра властвует над ночью.
     Старый Франсиско знает хорошо и эту музыку,  и этот океан  звезд,
отраженный  океаном  воды.  Даром,  что ли,  провел сорок лет на своей
шхуне?  И не только звезды знает он.  А и все изгибы,  отмели и лагуны
залива  и реки Парагуасу,  все окрестные порты,  все песни,  что в них
поются. Жители этой части реки и побережья - все его друзья, и говорят
даже,  что как-то раз, в ночь, когда старый Франсиско спас всю команду
одного рыбацкого судна,  он видел вдали  силуэт  Матери  Вод,  которая
поднялась  из глуби для него,  в награду за его подвиг.  Когда заходит
речь  об  этом  случае  (и  все  молодые  моряки  спрашивают   старого
Франсиско, правда ли это), старик только улыбается и произносит:
     - На свете много чего говорят, парень...
     Так вот никто и не знает,  правда ли это или выдумка. Возможно, и
правда.  Иеманжа - с причудами,  а уж если кто и заслужил право видеть
ее  и любить,  так это старый Франсиско,  живущий на прибрежье столько
лет,  что уж никто и не знает сколько.  А еще лучше,  чем все отмели и
все излучины, знает старик разные истории здешних вод и земель, помнит
все празднества в честь Иеманжи, или Жанаины, как ее еще называют, все
кораблекрушения  и  все  бури.  Да разве есть такая история,  какой не
знает старый Франсиско?
     Когда наступает  ночь,  он покидает свой ветхий домишко и идет на
берег.  Проходит по цементу набережной,  покрытому грязью,  вступает в
воду и ловко прыгает на палубу какой-нибудь шхуны.  Тогда все начинают
просить его рассказать  что-нибудь:  какую-нибудь  быль,  какой-нибудь
случай. Нет лучшего рассказчика, чем старый Франсиско.
     Теперь-то он живет тем, что чинит паруса. Да еще Гума, племянник,
подкармливает  старика.  Но были времена,  когда он управлялся с тремя
шхунами.  Ветры и бури унесли его шхуны.  Но не смогли унести  старого
Франсиско.  Он  всегда  возвращался живым в родной порт.  А имена трех
шхун вытатуированы на его правой руке рядом с именем брата,  погибшего
в бурю.  Быть может,  когда-нибудь придется ему добавить к этим именам
имя Гумы,  если Матери  Вод  вдруг  взбредет  в  голову  полюбить  его
племянника.  По правде говоря, старый Франсиско смеется над всем этим.
Конец для всех одинаков - на дне морском. И если он, Франсиско, там не
остался, то потому лишь, что Жанаина не пожелала, а предпочла, чтоб он
ее увидел живым и потом рассказывал о ней молодым  морякам.  А  честно
сказать, зачем он живет-то? Чтоб чинить паруса? Никакой теперь от него
пользы,  в плавание ходить он больше не  может,  руки  ослабли,  глаза
плохо  видят  в  темноте.  Зачем живет?  Чтоб смотреть,  как племянник
выходит в море на своем "Смелом"? Лучше уж было остаться в глубине вод
вместе  с  "Утренней  звездой",  самой  быстроходной  его шхуной,  что
затонула в ночь Святого Жоана.  А то теперь он,  Франсиско,  только  и
делает,  что смотрит, как уходят в море другие, а сам не может плыть с
ними. Он теперь, как Ливия, дрожит за жизнь близких, когда разыграется
буря,  помогает хоронить тех,  кто погиб.  Как женщина... Много уж лет
прошло с тех пор,  как пересек он в последний раз  бухту,  -  рука  на
руле,  взгляд  зорко  пронзает тьму,  соленый ветер хлещет по лицу,  а
шхуна легко бежит по воде под звуки далекой музыки.
     Вот сегодня   тоже   слышится  музыка  откуда-то  издалека.  Негр
какой-то поет.  В песне говорится,  что у жен моряков - тяжелая  доля.
Старый  Франсиско  грустно  улыбается.  Он-то давно схоронил жену.  От
сердца умерла - так доктор сказал.  Разом умерла,  как-то ночью, когда
буря  была  и  он  едва  уцелел.  Она кинулась ему на шею,  а когда он
опомнился,  она уж не двигалась,  была уж мертвая.  Умерла от счастья,
что муж вернулся,  а доктор сказал,  что от сердца.  Он-то, Франсиско,
тогда вернулся,  а вот Фредерико,  отец Гумы, остался той ночью в море
навсегда.  Тела не нашли,  потому что Фредерико погиб, спасая брата, и
за это Иеманжа взяла  его  с  собой  посмотреть  другие  земли,  очень
красиво  там,  верно.  Так  что  в ту ночь потерял Франсиско и брата и
жену.  Он тогда взял Гуму к себе и воспитал на своей шхуне, в открытом
море, чтоб парень никогда моря не боялся. Мать Гумы, про которую никто
не знал,  кто она,  в один прекрасный день объявилась и  спросила  про
мальчика:
     - Вы извините, это вы и есть Франсиско?
     - Я самый, к вашим услугам...
     - Вы меня не знаете...
     - Да  что-то не вспомню,  нет...  - Он потер рукой лоб,  стараясь
вспомнить всех старых знакомых. - Не узнаю, уж не обессудьте...
     - А Фредерико меня хорошо знал...
     - Это может  случиться,  ведь  он  плавал  на  больших  пароходах
Баиянской компании. А вы сами из каких краев будете?
     - Я-то из Аракажу. Как-то раз он приехал в наши края. А у корабля
дыра в боку была преогромная, чудом спаслись...
     - Ах, помню, это было в Марау... Трудное было плавание, Фредерико
мне рассказывал. Там вы с ним и познакомились?
     - Они у нас месяц простояли. Фредерико уж так меня улещал...
     - Да, бабник-то он был, это точно. Хуже обезьяны-самца...
     Она улыбнулась, показав плохие зубы:
     - Много наговорил: и что увезет меня с собой, и дом мне отстроит,
и оденет, и накормит. Сами знаете, как это бывает...
     Старый Франсиско  поморщился.  Они  стояли на берегу,  а рядом на
базаре продавали апельсины и ананасы.  Они присели  на  пустые  ящики.
Женщина продолжала:
     - Беда случилась,  лишь когда  он  сказал,  что  не  вернется  на
корабль.  Но  когда  дыру  в посудине заделали,  он и слушать не стал,
махнул платочком - да и был таков...
     - Не скажу, что он хорошо поступил. Хоть и моя кровь, а...
     Она прервала:
     - Я  не говорю,  что он плохой был человек.  Что делать?  Судьба,
видно,  так хотела. Я б с ним куда угодно подалась, даже если б знала,
что он меня бросит. Втрескалась больно.
     Женщина взглянула на старого Франсиско.  А он  думал:  зачем  она
явилась  через  столько  лет?  Денег  просить,  что ли?  Так он теперь
последний бедняк,  нет у него денег.  Фредерико,  брат,  и впрямь  был
бабник...
     - Говорил,  что  пришлет  за  мной.  За  вами  прислал?   -   Она
улыбнулась.  -  Вот  и за мной так же.  Когда стало сильно заметно,  я
хотела снадобье принять,  мать не позволила. Отец был человек честный,
крутой,  он ко мне с ножом:  "Кто да кто?  Покончу с ним", - кричит. У
меня и посейчас шрам под коленкой остался. Не дрогнула рука у отца-то.
     Зачем она   подымает  юбку  и  показывает  шрам  на  голой  ноге?
Франсиско не тронет женщину,  которая была с его братом, это - большой
грех, за него человека может постичь кара небесная.
     - Так  я  и  ушла  из  дому.  Одна-одинешенька  на  свете.  Семья
крестного меня к себе взяла, прислугой. Вот раз накрываю я, значит, на
стол, и вдруг как меня схватит... Боли начались...
     Только теперь Франсиско понял:
     - Гума?
     - Ну да,  Гумерсиндо.  Это мой крестный имя придумал.  Его самого
так звали.  Ну, я собрала деньжонок и привезла ребенка к Фредерико. Он
уж был с другой, сына взял, а про меня сказал, что и слышать не хочет.
     Снова наступило  молчание.  Франсиско  украдкой   взглядывал   на
женщину,  все старался понять, к чему она клонит. Денег у него нет, во
всяком случае сразу если, то никак нет. А спать с женщиной, что была с
его братом, - нет, он такой вещи не сделает.
     - Ну,  я и осталась в здешних краях, ворочаться-то стыдно было. И
у бедных стыд есть,  верно? Не хотела я на улицу идти в моем краю, где
меня знают...  Мой отец был человек уважаемый,  он даже одного из моих
братьев  учиться  послал,  на  врача...  Ну,  а потом меня уж по свету
бросало, бросало... Да давно это было все...
     Она махнула  рукой  и стала глядеть на корабли.  Сзад