о страшном дне,
когда муж утонет?

     Но стоило лодке Руфино пристать к берегу,  как  Эсмералду  словно
подменяли. Она чинно усаживалась у его ног и кричала Ливии:
     - Соседка, мой негр приехал. Сегодня у нас праздничный обед...
     Руфино был  от  нее  без ума,  кое-кто даже говорил,  что она его
ворожбой держит,  что будто бросала в море  записочки  самой  Иеманже,
чтоб  его  приворожить,  Руфино  водил  ее  в кино,  иногда они ходили
танцевать в "Океанский футбольный клуб",  куда спортивные команды и не
заглядывали, но где зато по субботам и воскресеньям устраивались танцы
для портового люда.  Они казались счастливой парой,  и Ливия частенько
завидовала  Эсмералде.  Даже  когда  Руфино  напивался и всех задевал,
Эсмералда не боялась за него. Сердце ее было спокойно.

     Иногда Ливия ждала Гуму в тот же  день  и  так  и  не  уходила  с
пристани,  стараясь  различить  средь показавшихся вдали парусов парус
"Смелого". Появится какой-нибудь похожий - и уж сердце ее так и рвется
от  радости.  Она  попросила  Руфино вытатуировать ей на округлившейся
руке,  пониже локтя,  имена Гумы и "Смелого".  И смотрела то  на  свою
руку,  то на море,  пока не убедится,  что ошиблась,  что это вовсе не
"Смелый" там  вдали,  а  чужая  какая-то  шхуна.  Значит,  надо  ждать
следующего паруса. Вон там на горизонте показался один, уж не он ли? И
надежда вновь наполняла ее сердце.  Нет, опять не он. Все еще не он...
Случалось  ей проводить целый вечер,  а иногда и часть ночи в подобном
ожидании.  И когда становилось ясно, что сегодня Гума не вернется, что
его  что-то  задержало,  она  возвращалась домой с тяжестью на сердце.
Напрасно Эсмералда говорила ей:
     - Плохие вести сразу доходят.  Если б случилось что-нибудь,  мы б
уж знали...
     Напрасно старый  Франсиско  старался  отыскать  в  усталой памяти
такие случаи, когда люди задерживались в море, иной раз на целый месяц
пропадет  человек,  а  потом вдруг и явится...  Не помогало...  Она не
спала, ходила взад-вперед по комнате, часто слыша (дома примыкали друг
к другу) любовные стоны Эсмералды в объятьях Руфино... Она не спала, и
в голосе ветра чудился ей голос Марии Клары, поющий:
                    Ночь, когда он не вернулся,
                    ночью печали была,
                    навеки волна морская
                    любовь у меня отняла.
                    Отправлюсь я в земли чужие,
                    не плачьте, друзья, надо мной,
                    уплыл туда мой любимый
                    под зеленой морскою волной.
     А если сон одолевал ее и усталость бросала плашмя на постель,  то
ей  снились  кошмары,  полные  диких  видений,  буйные  бури  и   тела
утопленников в шевелящихся черных раках.
     И успокаивалась она,  только заслышав знакомый голос, наполненный
радостью, громко зовущий сквозь полночь иль раннее утро:
     - Ливия! Ливия! Погляди-ка, что я тебе привез...
     Но почти   всегда   первой   глядела   Эсмералда,  которая  мигом
появлялась на своем пороге,  крепко обнимала Гуму,  прижимаясь полными
грудями и спрашивая:
     - А мне ты ничего не привез?
     - Тебе Руфино привозит...
     - Этот-то? Да он и сухого рыбьего хвоста не привезет...
     Ливия выходила,  глаза ее еще блестели от недавних слез,  глядела
на Гуму и даже и не верила,  что это действительно он,  - столько  раз
видела она его мертвым в своих снах...
     Как-то в пятницу Гума предложил ей:
     - Хочешь  поехать  со мной,  чернявая?  Я везу черепицу в поселок
Мар-Граде, Мануэл тоже едет. Так что можно будет побиться об заклад...
     - Насчет чего? - спросила Ливия, боясь, что тут пахнет ссорой.
     - Да мы с ним как-то состязались в быстроте, он выиграл. Давно. А
вот  теперь  посмотрим...  Ты  станешь  петь,  чтоб  "Смелому"  бежать
легче...
     - Разве это поможет? - улыбнулась она.
     - А ты не знала?  Ветер помогает тому,  кто лучше поет. В тот раз
он  выиграл  только потому,  что Мария Клара пела красивую песню.  А у
меня петь было некому.
     Он подхватил жену за талию, заглянул ей в глаза:
     - Почему ты плачешь, когда меня нету дома, а?
     - Неправда. Кто сказал?
     - Эсмералда.  Старый  Франсиско  тоже   намекал.   Ты   скрываешь
что-нибудь?
     Глаза у нее были без тайны.  Чистые и ясные,  как  вода,  светлая
вода реки. Ливия провела рукой по буйным волосам Гумы:
     - Я бы, если б от меня зависело, каждый раз ездила с тобою...
     - Ты за меня боишься? Я умею править рулем...
     - Но все гибнут...
     - Там тоже,  - и он указывал вдаль и вверх,  на город, - там тоже
умирают. Ничего не поделаешь.
     Ливия обняла его.  Он бросил ее на постель, зажал ей губы своими,
торопясь, как всегда, как торопятся люди, не знающие, что будет с ними
завтра.  Но  на  пороге  показалась  Эсмералда,  прервав своим веселым
голосом ласку Гумы.
     Гума вышел,  отправился  грузить  шлюп.  Под  вечер Ливия оделась
понарядней и поехала по подъемной дороге в верхний город  -  навестить
дядю с теткой.  Она была в хорошем настроении. Завтра она отправится с
Гумой в плавание в поселок Мар-Гранде,  что означает Большое  Море,  а
оттуда дальше, в Марагожипе. Так что они целых два дня проведут вместе
и почти все время - на море.
     Вечером Гума вернулся.  Он знал,  что Ливии нет дома, потому и не
торопился особенно.  Опрокинул рюмочку в "Звездном маяке"  (сеу  Бабау
хлопотал у стойки,  прихрамывая,  "доктор" Филаделфио писал письмо для
Манеки Безрукого и пил стакан за стаканом) и теперь стоял,  беседуя  с
Эсмералдой, которая, вся разрядившись, выставилась в окошко.
     - Не хотите ли зайти, сосед?
     - Да не беспокойтесь, соседка.
     Она приглашала, улыбаясь:
     - Зашли бы. В ногах правды нет.
     Он уклонился.  Да право же,  не стоит,  он уж почти дома,  Ливия,
верно, скоро придет... Эсмералда сказала:
     - Вы кого боитесь? Ее или Руфино? Так Руфино в отъезде...
     Гума взглянул на мулатку с испугом.  Правда, она его обнимала при
встрече,  терлась грудью,  позволяла себе всякие вольности,  но  такой
прямой атаки еще не было.  Она просто предлагалась,  тут не могло быть
сомнений...  Мулатка хоть куда,  слов нет.  Но она любовница Руфино, а
Руфино ему друг, и он не может предать ни Руфино, ни Ливию. Гума решил
сделать вид,  что не понял,  но этого не понадобилось. Ливия шла вверх
по улице. Эсмералда сказала:
     - В другой раз...
     - Ладно.
     Теперь ему хотелось  любовной  встречи,  не  состоявшейся  утром,
потому  что  помешала  Эсмералда,  не состоявшейся сейчас,  потому что
помешала дружба.  Дружба  или  Ливия,  идущая  вверх  по  улице?  Гума
задумался.  Эсмералда была лакомый кусочек.  И предлагалась ему. Она -
любовница Руфино,  а Руфино друг Гумы,  оказавший  ему  немало  услуг,
бывший  шафером  на  его  свадьбе.  А потом,  у Гумы есть жена,  самая
красивая женщина в порту,  зачем ему  другая?  У  него  есть  женщина,
которая его любит.  Зачем ему пышущее здоровьем тело Эсмералды?  Бедра
Эсмералды колышутся, как корма корабля, мулатские крепкие груди словно
готовы  выпрыгнуть  из-под  платья.  И  у нее зеленые глаза,  странно:
мулатка - и зеленые глаза...  Что сделал бы Руфино,  если б  Эсмералда
изменила ему с Гумой?  Убил бы обоих наверняка,  уплыл бы потом в море
без компаса,  Ливия приняла бы яд...  А глаза у  Эсмералды  зеленые...
Ливия зовет:
     - Иди, обед простынет.
     Пусть стынет... Он увлекает ее в комнату.
     - Ты сначала мне что-то покажи.
     Она вся  так  и  трепещет  в  постели.  У  него есть жена,  самая
красивая женщина в порту. Он никогда не предаст друга.

     Утро выдалось великолепное,  солнечное.  Октябрь в этих местах  -
самый  красивый  месяц.  Солнце  еще не печет,  утра светлые и свежие,
ясные утра, без тайны и угрозы. С ближних парусников до самой базарной
площади  доносится  запах  спелых плодов.  Сеу Бабау покупает ананасы,
чтоб настаивать  на  них  вкусную  водку  для  посетителей  "Звездного
маяка".  Толстая негритянка проходит по базару с подносом, уставленным
банками со сладкой маниоковой кашей - мингау. Другую окружили любители
маисового   повидла  -  мунгунсы.  Оба  блюда,  как  и  все  баиянские
лакомства,  сложны для  приготовления,  требуют  большого  кулинарного
искусства... Старый Франсиско купил два ломтя маниокового мармелада...
Какая-то   шхуна   отчаливает,   окончив   погрузку.   Рыбачьи   челны
отправляются  на  лов,  обнаженные по пояс рыбаки хлопочут над сетями.
Рынок ожил, весь в движении, люди выходят из вагонов подъемной дороги,
соединяющей два города - верхний и нижний.
     Шкипер Мануэл уже на пристани.  Мария Клара,  в красном  ситцевом
платье,  с  лентой в волосах,  стоит подле.  Старый Франсиско,  всегда
просыпающийся с петухами, подходит к ним:
     - Уезжаешь, хозяин?
     - Жду Гуму. Молодожены, они, знаете, запаздывают...
     - Да уж он почти полгода как женился...
     - А можно подумать, что вчера, - сказала Мария Клара.
     - Живут дружно, это главное.
     Легки на помине.  У Ливии глаза еще опухшие  от  бессонной  ночи.
Гума идет, устало свесив руки, уверенный, что проиграет состязание.
     - Считай, что ты выиграл, Мануэл. Я пошел ко дну.
     Ливия бесхитростно рассмеялась, сжала руку мужа:
     - Все будет хорошо...
     Шкипер Мануэл лукаво приветствовал:
     - Ты не торопишься...
     Ливия теперь разговаривала с Марией Кларой, которая заметила:
     - Ты очень располнела. Обрати внимание.
     - Да нет, это я так.
     - Смотри, скоро новый шкипер появится!
     Ливия покраснела:
     - Не шкипер и не рыбак.  Мы об этом пока не думаем...  Денег едва
хватает на двоих.
     Мария Клара призналась:
     - Вот  то-то и есть.  Но я говорю Мануэлу:  если ты хочешь,  то я
тоже согласна. Боюсь только, вдруг девчонка выскочит...
     Шкипер Мануэл был уже на своей шхуне. Старый Франсиско направился
было к группе мужчин,  беседующих возле базара.  Но остановился,  чтоб
посоветовать Гуме:
     - Как будете обходить остров,  постарайся обогнать Мануэла.  Он в
таких маневрах не слишком силен.
     - Хорошо, - отозвался Гума, заранее уверенный, что проиграет.
     На базаре  люди держали пари.  Многие ставили на шкипера Мануэла,
но Гума,  после спасения "Канавиейраса" и в особенности после случая с
Траирой   (о  котором  в  порту  все-таки  узнали),  тоже  имел  своих
восторженных почитателей.
     "Вечный скиталец" двинулся первым.  Ветер был попутный,  он сразу
вырвался вперед,  взяв курс на волнолом.  Гума только что поднял якорь
"Смелого".  Ливия  держалась  за  канаты паруса.  Со стороны волнолома
донесся голос Марии Клары:
                    Лети, мой парусник, лети
                    с попутным ветром по пути...
     У волнолома  "Скиталец"  дожидался  "Смелого".  Оттуда начиналось
состязание. Шлюп Гумы пошел вперед, совершая первые ловкие маневры. На
пристани стояла группа людей в ожидании.  "Смелый" почувствовал ветер,
паруса надулись,  он скоро  достиг  "Скитальца".  И  началось.  Шкипер
Мануэл  шел  немного впереди,  Мария Клара пела.  Гума ощущал какую-то
тяжесть во всем теле,  руки у него ослабли. Ливия подошла и улеглась у
его ног. Ветер разносил голос Марии Клары:
                    Лети, мой парусник, лети
                    с попутным ветром по пути.
     Ливия тоже запела.  Только музыка  может  смирить  ветер.  Только
музыкой можно подкупить море. А голоса, предлагаемые сейчас в дар морю
и ветру, были глубоки и красивы. Ливия пела:
                    Плыви, мой парусник, плыви,
                    попутный ветер обгони.
     ...Песня торопит  бег  "Смелого".  Утро  роняет  блики  света  на
сине-голубую  воду.  Гума  мало-помалу  перестает  чувствовать  томную
усталость,  оставшуюся  в  теле после ночи любви,  и в приливе энергии
налегает на руль,  чтоб  помочь  ветру.  "Смелый"  идет  теперь  почти
вровень со "Скитальцем", и шкипер Мануэл кричит Гуме:
     - А ну, чья возьмет, парень?
     Остров Итапарика  видится зеленым пятном на синем фоне моря.  Оно
такое гладкое у берега,  что кажется,  можно различить камни  на  дне.
Наверно,  и  раковины  есть.  Из-за  раковины  Гума  когда-то  чуть не
рассорился с  Филаделфио.  Когда  "доктор"  хотел  в  письме  к  Ливии
поставить "ларец",  а Гума - "раковину"...  Он был тогда так влюблен в
Ливию.  А теперь разве нет?  Только что он  сжимал  ее  в  объятиях  и
сейчас,  в этом состязании на быстроту со шкипером Мануэлем, совсем не
думает о том,  чтоб выиграть,  а лишь о  том,  чтоб  все  это  быстрее
окончилось  и  он  смог  снова сжать ее в объятьях.  Голос Марии Клары
разносится у входа в гавань. Гума зовет:
     - Иди ко мне, Ливия.
     - Только после того, как ты выиграешь состязание.
     Она знает,  что,  если сейчас выполнить его просьбу, он позабудет
обо всем - о руле,  о состязании,  о добром имени "Смелого" - и  будет
помнить только о любви.
     "Смелый" и "Скиталец" идут параллельно.  Ветер подгоняет их, люди
направляют их бег.  Кто придет первым? Никто не знает. Гума всей силой
налегает на руль, Мария Клара поет. Ливия тоже возобновляет прерванную
было  песню.  И  "Смелый"  бежит весело.  Но шкипер Мануэл вдруг низко
склоняется над рулем и выводит "Скитальца" вперед.
     Труден путь в Большое Море. Сейчас придется огибать остров. Здесь
высокий  риф.  Шкипер  Мануэл  бросает  судно  вправо,  чтоб  выиграть
расстояние.   Он  уже  довольно  далеко  впереди  "Смелого".  Но  Гума
использует маневр,  которого никто не мог ожидать,  - "замкнутый круг"
над  самым рифом,  скрипнув даже по камню килем своего судна.  И когда
шкипер Мануэл возвращает  шхуну  на  прежний  путь,  оказывается,  что
"Смелый" уже намного обогнал его, и рыбаки на пляже поселка Мар-Гранде
приветствуют восторженными криками героя,  совершившего только что  на
их  глазах подвиг ловкости и храбрости.  Никогда еще не приходилось им
видеть,  чтобы судно развернулось над самым рифом.  Один только старый
рыбак отнесся недоверчиво...
     - Он выиграл,  но второй моряк опытнее.  Опытный моряк не  должен
так вот бросать свое судно прямо на камни.
     Однако молодежь  не  хочет  слушать  столь  разумных  доводов   и
страстно рукоплещет Гуме.  Старик, ворча, уходит. "Смелый" причаливает
к берегу. Сразу вслед за ним причаливает и "Скиталец", и шкипер Мануэл
смеется:
     - Все равно.  Тогда я выиграл. Теперь ты. В такой вот день видно,
кто упрямее.  - Он кладет руку на плечо Гумы:  - Но помни:  то, что ты
сегодня сделал, два раза не делается. На второй раз судно разобьется о
риф.
     Гума не согласен:
     - Да это ж легче легкого...
     Ливия улыбается, Мария Клара шутит:
     - А будущий шкипер тоже будет так поступать?
     Ливия затуманивается и думает,  что ее сын никогда так  поступать
не  будет.  И  все-таки  она  восхищается смелым маневром,  считая его
достойным настоящего мужчины.

     Гума и шкипер Мануэл принялись  за  разгрузку.  Потом  они  снова
нагрузят свои суда и направятся в Марагожипе, откуда привезут сигары и
табак. Они решили вместе совершить это путешествие, раз уж подвернулся
такой удачный случай в эти мертвые месяцы.
     Мария Клара и Ливия идут в поселок по улице,  продолжающей  собою
пляж. Дома здесь с соломенной кровлею, и у торговцев рыбой, проходящих
мимо,  штаны засучены по-колено,  а руки сплошь  покрыты  татуировкой.
Здесь,  в  Мар-Гранде,  устраиваются  кандомбле,  пользующиеся громкой
славой, и здешних жрецов знают и уважают по всей округе. В дачной зоне
есть даже каменные дома.  Но земля эта - земля рыбаков. Каждое утро на
рассвете выходят они на лов на своих челнах и возвращаются  к  вечеру,
часов  после  четырех.  Когда-то они возили дачников из столицы штата,
теперь для этого есть катер.
     Стоит октябрь,  и еще властвует зюйд-вест. Но когда настает лето,
подует "свежак",  как его здесь называют.  Дачники, приехав на катере,
должны  все же,  прежде чем высадиться на берег,  отдавать себя в руки
рыбаков,  чтоб миновать рифы, к которым катер не отваживается подойти.
Только маленькие парусники ловко лавируют среди них.  И нигде буря так
не свирепствует, как в этой зоне...
     Обо всем  этом думает Ливия,  медлительным шагом пересекая пляж -
главную здешнюю улицу.  Мария Клара идет молча,  только  иногда  вдруг
нагнется и подымет какую-нибудь раковину:
     - Я из них сделаю рамку для фотографий...
     Внезапно им навстречу выходят цыгане.  Раньше еще прошел мимо них
какой-то растрепанный мужчина,  ударяя в  бубен.  Теперь  идут  четыре
женщины.  Грязные,  говорящие на незнакомом языке, кажется, спорящие о
чем-то между собою. Мария Клара предлагает:
     - Погадаем по руке?
     - Зачем? - противится Ливия, которой страшно.
     Но Мария  Клара  бежит  к цыганкам,  не обращая внимания на слова
подруги.  Старуха  цыганка  берет  руку  Марии  Клары,   договариваясь
заранее:
     - Дай четыреста рейсов,  и отгадаю все:  настоящее,  прошедшее  и
будущее.
     Другая цыганка подходит к Ливии:
     - Хочешь, прочту твою судьбу, красавица?
     - Нет.
     Мария Клара подзадоривает:
     - Дашь одну монетку, глупенькая, и все будешь знать...
     Ливия протягивает  цыганке  руку и монетку.  Старуха тем временем
говорит Марии Кларе:
     - Вижу   дальнюю   дорогу.   Много  ездить  будешь.  Много  детей
народишь...
     - Пусть Жанаина услышит тебя... - смеется Мария Клара.
     Цыганка, рассматривающая ладонь  Ливии,  беременная,  с  длинными
серьгами в ушах, повествует:
     - С деньгами у тебя туго,  дальше хуже пойдет. А мужа твоего ждет
большая удача, но только через большую опасность.
     Ливия перепугана. Цыганка говорит:
     - Прибавь десятку, и я отведу опасность.
     У Ливии больше нет денег,  она  просит  Марию  Клару  ссудить  ей
десять   тостанов.  И  отдает  цыганке,  проворчавшей  в  ответ  нечто
невнятное.  И гадалки уходят,  возобновив на  своем  непонятном  языке
прерванный спор. Мария Клара смеется:
     - Она сказала, что я нарожу дюжину детей. Мануэл будет недоволен.
Я-то бы хотела. Посадила б всю дюжину на "Скитальца"... и по волнам.
     А в ушах у Ливии все  звучат  слова  цыганки:  "...через  большую
опасность..."
     Какая еще  опасность  грозит  Гуме?  В  какую  еще   историю   он
впутается?  Цыганка,  наверно,  имела  в  виду опасности жизни моряков
вообще...  Господи,  нет конца  этому  пляжу!..  Подруги  возвращаются
наконец на пристань. Оба парусника уже разгружены. Надо готовить обед,
жарить рыбу.  Гума и шкипер Мануэл радостно  смеются,  вдыхая  воздух,
пропитанный вкусным запахом жареной рыбы.  И,  поев, снова принимаются
грузить свои суда.
     Уже поздно  ночью  выходят  в  море.  Оно  все так же спокойно на
трудном пути из Большого Моря.  Со своих шхун они еще слышат музыку  и
песни  на  чужом  и  странном  языке  цыган.  Красивая музыка,  только
грустная... Гума обращается к Ливии:
     - Поют, словно горе накликают...
     Ливия опускает голову и  молчит.  По  небу  рассеяны  звезды  без
числа.

     Труден путь   из  Большого  Моря.  Потому  суда  идут  осторожно,
тщательно обходя рифы.  Здесь многие уж погибли.  В одну  бурную  ночь
остались  навеки  у  этих рифов Жакес и Раймундо,  его отец.  Это Гума
нашел их тела,  когда возвращался из Кашоэйры.  Старик  крепко  сжимал
мертвой  рукой  край рубахи сына,  видно,  в минуту гибели пытался его
спасти.  И Жудит стала вдовой в ту ночь.  Ливия до рассвета ждала Гуму
на пристани. Это Руфино сообщил, что погиб Жакес. Ливия не забыла, что
теща Жакеса приютила ее,  когда она бежала из дому с Гумой. И вот рифы
Большого  Моря отняли навек Жакеса и его отца,  и волны сомкнулись над
ними...  Труден путь в Большое Море, повторяемый каждый день десятками
судов...
     Цыганка сказала Ливии, что скоро мужу ее будет грозить опасность.
Какой  еще трудный морской путь придется пройти Гуме?  Жизнь Ливии уже
так переполнена отчаянием и тоской...  Когда Гума уходит  в  плавание,
сердце  Ливии пр