едчувствует одну лишь беду.  Мария Клара даже сказала,
что это дурная примета, что так, не ровен час, и накличешь беду.
     Труден путь  в  Большое  Море,  поглотивший  уже  стольких людей!
Когда-нибудь настанет черед Гумы,  но раньше - так сказала  цыганка  -
ему  предстоят  еще  опасные  труды.  Неужто  он станет теперь плавать
только по этому опасному пути? Кто знает, что может в жизни случиться?
Даже  цыганки  не  знают,  умеющие слушать голос моря,  приложив ухо к
раковине. И те не знают.
     Ливия привезла  с  собою  горсть цветных ракушек и сделала из них
рамку,  в которую вставила карточку Гумы, ту, где он снят в саду возле
подъемной  дороги  и стоит,  прислонясь к дереву.  Другую,  на которой
виден также "Смелый",  она запечатала в  конверт  и  послала  Иеманже,
прося  богиню  не  отнимать у нее отца ее будущего ребенка.  Ибо Мария
Клара оказалась права.  Есть уже новое  существо,  которое  ворочается
пока еще в животе Ливии,  существо, что когда-нибудь - такова судьба -
тоже отправится в плавание по трудному пути в Большое Море.

ЭСМЕРАЛДА

     Прежде всего Ливия  отправилась  к  доктору  Родриго.  Он  всегда
настаивал, что беременным женщинам следует быть под наблюдением врача.
Платы за это он не требовал,  а роды  от  этого  проходили  легче.  На
пристани   говорили   также,   что  доктор  не  отказывался  "посылать
ангелочков на небо" и  что  немало  абортов  было  делом  рук  доктора
Родриго. Как-то раз дона Дулсе даже спросила его, правда ли это.
     - Правда,  Эти бедняжки живут черт знает как,  голодают, мужья их
гибнут в море. Вполне понятно, что многие из них не хотят иметь больше
детей.  Иногда у них есть уже восемь,  а то и десять.  Они приходят ко
мне,  просят, что ж мне делать? Ведь не посылать их к знахаркам... Это
еще хуже...
     Дона Дулсе  хотела  возразить,  но  смолчала.  Действительно,  он
прав... Она опустила голову. Слишком хорошо она знала, что не из злого
умысла делали себе аборты эти женщины.  Если они решались на такое, то
затем лишь,  чтоб  дети  потом  не  росли  заброшенными,  не  толклись
сызмальства   по   портовым  кабакам,  не  вынуждены  были  наниматься
грузчиками с восьми лет.  Денег в  семье  всегда  не  хватало.  Доктор
Родриго был прав,  делая аборты.  Просто в ней, доне Дулсе, говорил ее
неудовлетворенный  инстинкт   материнства.   Ей   все   представлялись
белокурые головки, детские нестройные голоса... Доктор Родриго сказал:
     - Надо видеть жизнь такой, как она есть... Я не жду чудес...
     Она улыбнулась:
     - Вы правы. Но как это жаль...
     Однако Ливия  пошла  к доктору Родриго не затем,  чтоб вырвать из
чрева свое дитя.  Она пошла,  чтоб узнать,  не ошиблась  ли,  так  как
беременность была,  видно,  еще недолгая и ничего еще не было заметно.
Доктор Родриго подтвердил беременность и сказал,  что готов  наблюдать
ее  и  помочь родам.  Она,  наверно,  не захочет делать аборт?  Доктор
Родриго прекрасно знал,  что здешние женщины никогда не хотят лишиться
первого своего ребенка.
     Гума приехал  в  полночь.  Бросил  в  угол  вещи,  показал  Ливии
подарок,  что привез ей.  Он выиграл целый отрез материи, побившись об
заклад  с  одним  матросом  с  корабля  компании  "Ллойд  Бразилейро",
стоявшего  на якоре в порту.  Корабль был на ремонте,  и матрос решил,
пока суд да дело,  съездить навестить семью в Кашоэйру.  Он отправился
на  шлюпе  Гумы,  готовящемся  к  отплытию  (это было три дня назад) и
держал с Гумой пари,  что тот не обгонит баиянский пароход, идущий тем
же курсом. Гума выиграл пари.
     - Это был риск,  но уж больно мне  материя  приглянулась.  Он  ее
одной своей знакомой вез...
     Ливия сказала:
     - Ты больше никогда не должен так поступать.
     - Да это не страшно...
     - Нет, страшно.
     Тут только Гума обратил внимание, что она сегодня как-то особенно
серьезна.
     - Что с тобой, а?
     - У меня тоже есть для тебя подарок.
     - А какой же?
     - Уплати залог...
     Он вынул из кармана двести рейсов.
     - Оплачено.
     Тогда она вплотную подошла к нему и сообщила:
     - У нас будет ребенок...
     Гума соскочил с кровати (он начал уж было раздеваться) и  кинулся
к двери. Ливия удивилась:
     - Ты куда же?
     Он принялся стучать к Руфино.  Стучался долго. Услышал бормотание
внезапно разбуженных соседей и смутился, что так вот врывается в чужой
дом  среди  ночи,  только  чтоб  сообщить  новость,  что у Ливии будет
ребенок... Услышал сонный голос Руфино, вопрошавший:
     - Кто там?
     - Свои. Это Гума.
     Руфино отворил.  Вид у него был заспанный.  Эсмералда появилась в
дверях комнаты, кутаясь в простыню.
     - У вас случилось что-нибудь?
     Гума не знал  теперь,  что  и  сказать.  Глупо  просто,  разбудил
людей... Руфино настаивал:
     - Так что же произошло, брат?
     - Ничего. Я только что приехал, зашел повидать вас.
     Руфино не понимал:
     - Ладно, раз ты не хочешь рассказывать...
     - Да так, глупости...
     Эсмералда не отступала:
     - Да развяжи язык, парень. Снимайся, что ли, с якоря...
     - У Ливии будет ребенок...
     - Как? Сейчас? - испугался Руфино.
     Гума злился на свое чудачество.
     - Да нет же. Через некоторое время. Но сегодня она убедилась, что
беременна.
     - А-а...
     Руфино глядел в ночь,  открывшуюся за порогом. Эсмералда помахала
Гуме на прощание:
     - Я завтра задам перцу этой обманщице. Отрицала ведь.
     Руфино вышел вместе с Гумой. Шел задумчивый.
     - Пойдем в "Маяк", выпьем по глотку.
     Выпили. Не по глотку,  конечно.  В таверне была  масса  народу  -
матросы,  лодочники,  проститутки,  грузчики  из  доков.  Уж под утро,
совсем опьяневший, Руфино предложил:
     - Друзья,   выпьем   по   стаканчику  за  одно  событие,  которое
произойдет у моего дружка Гумы.
     Все обернулись. Наполнили стаканы. Какая-то тощая женщина подошла
к Гуме спросить:
     - А в чем дело-то?
     Она не была пьяна. Гума сказал:
     - У моей жены будет ребенок.
     - Как здорово!..  - И женщина выпила немножко пива из стоящего на
столике стакана.  Потом вернулась в свой угол к мужчине,  нанявшему ее
на эту ночь. Но прежде улыбнулась Гуме и сказала:
     - Желаю ей счастья.
     Домой пришли только под утро.
     Гума сообщил  новость  всем  своим  знакомым,  а  их  было много,
рассеянных по  всему  побережью.  Некоторые  дарили  ему  подарки  для
будущего сына, большинство просто желало счастья. Эсмералда тоже зашла
на следующий день утром.  Наболтала с три  короба,  бурно  поздравляла
соседку,  уверяя,  что так уж рада,  так рада,  словно это с нею самой
приключилось...  Но когда Ливия вышла в кухню приготовить кофе для них
троих, завела речь весьма рискованную:
     - Только мне вот все не попадается такой мужчина,  от которого  у
меня б был ребенок.  И в этом мне не судьба. С моим не выйдет... - Она
сидела,  скрестив ноги,  из-под  короткого  платья  виднелись  крепкие
ляжки.
     Гума засмеялся:
     - Вам надо только сказать Руфино...
     - Ему-то?  Да к чему мне сын от негра? Я хочу сына от кого-нибудь
побелей меня, чтоб улучшить породу...
     И лукаво взглядывала на Гуму,  словно чтоб указать, что именно от
него она хочет иметь ребенка. Зеленые ее глаза указывали на то же, ибо
уставились на Гуму с каким-то странным,  словно зовущим выражением.  И
губы  ее были полуоткрыты,  и грудь дышала тяжко.  Гума с минуту был в
нерешимости,  потом почувствовал, что не может дольше сдерживаться. Но
тут же вспомнил о Руфино, вспомнил и о Ливии:
     - А Руфино?
     Эсмералда вскочила как ужаленная. Крикнула Ливии в кухню:
     - Я ухожу, соседка. У меня дел по горло. Заскочу попозже.
     Лицо ее пылало яростью и стыдом. Она быстро вышла и, проходя мимо
Гумы, бросила отрывисто:
     - Тряпка...
     Он остался сидеть,  закрыв лицо руками. Чертова баба... Во что бы
то  ни  стало хочет его погубить.  А Руфино-то как же?  По-настоящему,
надо было бы обо всем рассказать Руфино.  Но он,  может статься,  и не
поверит  даже,  еще,  пожалуй,  поссорится с ним,  ведь Руфино по этой
мулатке с ума сходит.  Не стоит ему говорить. Но от нее надо подальше,
нельзя предавать друга.  Самое худшее было то,  что, когда она так вот
его соблазняла,  когда глядела на него  зелеными  своими  глазами,  он
забывал  обо  всем  -  и  о Руфино,  оказавшем ему столько услуг,  и о
беременной Ливии,  и только одно существовало для него -  гибкое  тело
мулатки,  крепко торчащие груди,  томно раскачивающиеся бедра,  жаркое
тело,  зовущие  его,  зеленые  глаза,  зовущие  его.   Морские   песни
повествуют  о людях,  тонущих в зеленых морских волнах.  Зеленых,  как
глаза Эсмералды...  И он чувствовал,  что тонет в этих зеленых глазах.
Она желает его, она влечет его. Тело ее неотступно раскачивается перед
глазами Гумы. А она вот назвала его тряпкой, решила, что он не в силах
повалить ее, заставить ее стонать под его лаской. О, он ей покажет, на
что способен!  Она еще застонет в его руках!  Зачем думать  о  Руфино,
если  она любит его,  Гуму?  А Ливия никогда не узнает...  Но вот она,
Ливия.  Входит с чашкой кофе и испуганно смотрит на разгоряченное лицо
Гумы:
     - У тебя что-нибудь случилось?
     Она беременна,  живот ее округляется с каждым днем.  Там,  в этом
круглом животе,  уже  существует  их  сын.  Она  не  заслуживает  быть
обманутой,  преданной.  А бедный Руфино, такой добрый, всегда рядом, с
самого детства?  Из чашки кофе словно смотрят зеленые глаза Эсмералды.
Груди  ее,  как  крутые холмы,  напоминают груди Розы Палмейрао.  Надо
написать Розе Палмейрао,  думает Гума,  сообщить,  что  скоро  у  него
родится  сын...  Но  мысль его неотступно возвращается к одному и тому
же.  Фигура Эсмералды стоит у него перед  глазами.  И  Гума  спасается
бегством:  спешит  на пристань,  где сразу же нанимается привезти груз
табака из Марагожипе, хоть и придется идти туда порожняком.

     Из Марагожипе Гума направился в Кашоэйру.  Ливия  напрасно  ждала
его  в  тот  день.  Долго оставалась она на пристани - весь день и всю
ночь.  Эсмералда тоже ждала.  Она не сумела  его  забыть,  слишком  уж
нравился  ей  этот  моряк  с  почти  белой кожей,  о смелости которого
рассказывали чудеса. Она еще более упорно желала его потому, что Ливия
была так счастлива с ним, так трогательно заботилась о муже. Эсмералда
почти ненавидела Ливию за то, что она так непохожа на нее, ей хотелось
ранить Ливию в самое сердце.  Эсмералда знала,  что добьется своего, и
готова была на все для этого. Она решила соблазнить его всеми правдами
и неправдами...
     Гума вернулся только через два дня. Эсмералда ждала его у окошка:
     - Пропал совсем...
     - Я уезжал. Табак возил.
     - Твоя жена уж думала, что ты ее бросил...
     Гума неловко засмеялся.
     - А я думала, ты испугался...
     - Испугался чего?
     - Меня.
     - Не пойму отчего.
     - А ты уже забыл, как однажды меня обидел? - Мощные груди сильнее
обнажились в вырезе платья.
     - Там посмотрим...
     - Что посмотрим-то?
     Но Гума  снова бежал.  Еще мгновенье - и он вошел бы к ней и даже
не дал бы открыть дверь в  комнату,  тут  же,  на  пороге,  все  бы  и
произошло.
     Ливия ждала его:
     - Как ты задержался. Почти неделю ехал до Марагожипе и обратно.
     - Ты думала, я сбежал?
     - С ума сошел...
     - Так мне сообщили.
     - Кто ж это выдумал?
     - Эсмералда сказала.
     - А ты теперь раньше, чем идти домой, заводишь беседу с соседкой,
а?
     Хуже всего,  что  в  голосе  ее  не  было ни капли гнева.  Только
грусть.  И вдруг он,  сам не зная  почему,  принялся  горячо  защищать
Эсмералду:
     - Она шутила.  Мы поздоровались, она так ласково о тебе говорила.
Похоже,  что  она тебе настоящий друг.  Это радует меня,  потому что я
очень люблю Руфино.
     - Зато она его ни вот столечко не любит.
     - Я заметил... - мрачно отозвался Гума. (Теперь он уже не помнил,
что Эсмералда была почти что его любовницей. Он сердился на нее за то,
что она не отвечает на чувство Руфино.)  -  Я  заметил.  Когда  Руфино
поймет это, случится что-нибудь страшное...
     - Не надо говорить дурно о людях...  - сказал  старый  Франсиско,
входя  в комнату.  Он пришел пьяный,  что случалось редко,  и привел к
обеду Филаделфио. Он встретил "доктора" в "Звездном маяке" без гроша в
кармане  и,  пропив с ним вместе то немногое,  что было у него самого,
привел обедать.
     - Найдется паек еще на одного? Едок-то что надо.
     Филаделфио пожал руку Гуме:
     - Что  ни дашь,  подойдет.  Так что успокойся и воды в огонь,  то
бишь в бобы, не подливай. - И сам охотно засмеялся своей шутке. Другие
тоже засмеялись.
     Ливия подала обед. Вечная жареная рыба и бобы с сушеным мясом. За
обедом Филаделфио рассказал историю с письмом,  которое писал Ливии по
поручению Гумы, и о ссоре из-за раковины и ларца. И спросил Ливию:
     - Правда, ларец лучше?
     Она приняла сторону Гумы:
     - Раковина красивей, я нахожу...
     Гума был смущен.  Ливия не знала раньше,  что письмо он  писал  в
сотрудничестве с "доктором". Филаделфио настаивал:
     - Но ведь ларец золотой. Ты видала когда-нибудь золотой ларец?
     Когда старики  ушли,  Гума  принялся  объяснять  Ливии  историю с
письмом.
     Она бросилась ему на шею.
     - Молчи, негодный. Ты никогда не любил меня...
     Он схватил ее на руки и понес в комнату. Она запротестовала:
     - После обеда нельзя.
     Однако в  полночь  Ливии  стало  очень плохо.  Что-то с ней вдруг
сделалось, ее тошнило, казалось, она сейчас умрет. Попробовала вызвать
рвоту,  не удалось.  Каталась по кровати, ей не хватало воздуху, живот
весь болел.
     - Неужто я рожу раньше времени?
     Гума совсем потерял  голову.  Опрометью  бросился  вон,  разбудил
Эсмералду  (Руфино  был  в  отъезде)  сильными  ударами  в дверь.  Она
спросила, кто стучится.
     - Гума.
     Она мигом отворила,  схватила его за руку,  стараясь  затащить  в
дом.
     - Ливия умирает,  Эсмералда.  С ней делается что-то ужасное.  Она
умирает.
     - Что ты!  - Эсмералда уже вошла в комнату.  - Сейчас иду. Только
переоденусь.
     - Побудь с ней, я пойду за доктором Родриго.
     - Иди спокойно, я побуду.
     Заворачивая за угол,  он еще видел,  как Эсмералда быстро шлепала
по грязи к его дому.
     Доктор Родриго,  одеваясь,  попросил  рассказать  подробнее,  что
произошло. Потом утешил:
     - Наверно,  ничего серьезного... Во время беременности такие вещи
бывают...
     Гуме удалось разыскать старого  Франсиско,  бросившего  якорь  за
столиком   "Звездного   маяка"   и  попивавшего  винцо  с  Филаделфио,
рассказывая свои истории оказавшимся  рядом  морякам.  В  углу  слепой
музыкант   играл  на  гитаре.  Гума  разбудил  Франсиско  от  сладкого
опьянения.
     - Ливия умирает.
     Старый Франсиско вылупил глаза и хотел бежать немедля домой. Гума
удержал его:
     - Нет,  доктор уже пошел туда.  Вы отправьтесь в верхний город  и
позовите ее дядю с теткой. Скорей пойдите.
     - Я хотел бы видеть ее. - Голос у старого Франсиско пресекся.
     - Доктор говорит, что, может быть, обойдется.
     Старый Франсиско вышел. Гума направился домой. Шел со страхом. То
пускался бегом,  то замедлял шаг,  в ужасе думая,  что, может, она уже
умерла и сын с нею вместе.  Вошел в  дом  крадучись,  как  вор.  Дверь
комнаты   была   приоткрыта,   оттуда   слышались  голоса.  При  свете
керосиновой лампы он видел,  как Эсмералда быстро  вышла  и  сразу  же
вернулась,  неся таз с водой и полотенце.  Он стоял, не решаясь войти.
Потом в дверях показался доктор Родриго. Гума нагнал его в коридоре:
     - Как она, доктор?
     - Ничего опасного. Хорошо, что сразу позвали меня. У нее мог быть
выкидыш.  Теперь ей нужен покой.  Завтра зайдите ко мне, я дам для нее
лекарство.
     Глаза у Гумы сияли, он улыбался:
     - Значит, с ней ничего плохого не будет?
     - Можете быть спокойны. Главное - ей сейчас нужен отдых.
     Гума вошел в комнату.  Эсмералда приложила палец к губам,  требуя
тишины.  Она  сидела  на краю постели,  гладя Ливию по волосам,  Ливия
подняла глаза, увидела Гуму, улыбнулась:
     - Я думала, умру.
     - Врач говорит, что все в порядке. Тебе теперь уснуть надо.
     Эсмералда знаком   показала  ему,  чтоб  вышел.  Он  повиновался,
чувствуя к Эсмералде иную какую-то нежность,  без прежней страсти. Ему
хотелось  погладить  ее по волосам,  как она только что гладила Ливию,
Эсмералда была добра к Ливии.
     Гума вышел в темную переднюю. Там висела сетчатая койка, он лег и
разжег трубку. Послышались мягкие шаги Эсмералды, выходящей из комнаты
с лампой в руках.  Она шла на цыпочках,  он мог поклясться в этом и не
видя ее.  И бока ее покачивались на ходу,  как корма  корабля.  Хороша
мулатка,  ничего  не  скажешь...  Отнесла  лампу  в  столовую.  Сейчас
подойдет к нему...  Он чувствует ее приглушенный шаг.  И страсть снова
овладевает им,  постепенно, трудно. Прерывистое дыхание Ливии слышно и
здесь.  Но шаги Эсмералды приближаются,  заглушая своим  мягким  шумом
шумное дыхание Ливии.
     - Уснула, - говорит Эсмералда.
     Вот она прислонилась к веревкам гамака.
     - Напугались здорово, а?
     - Вы устали... Я разбудил вас...
     - Я от всего сердца...
     Она уселась  на край гамака.  Теперь ее крепкие ноги касались ног
Гумы.  И вдруг она бросилась на него плашмя  и  укусила  в  губы.  Они
сплелись в одно тело в качающемся гамаке, и все произошло сразу же, он
не успел подумать,  не успел даже раздеть ее. Гамак заскрипел, и Ливия
проснулась:
     - Гума!
     Он оттолкнул  Эсмералду,  крепко  вцепившуюся  в него.  Побежал в
комнату. Ливия спросила:
     - Ты здесь?
     - Конечно.
     Он хотел  погладить ее по волосам...  Но ведь рука его еще хранит
тепло тела Эсмералды... Он отдернул руку. Ливия попросила:
     - Ляг со мной рядом...
     Он стоял в  растерянности,  не  зная,  что  сказать.  В  передней
Эсмералда ждала... Тут он вспомнил о дяде с теткой.
     - Спи. Я жду твоих родственников, за ними пошел Франсиско.
     - Ты их напугал, верно.
     - Я и сам испугался.
     Снова он  протягивает руку к ее волосам и снова отдергивает руку.
Снова вспоминает об Эсмералде, и какой-то комок встает у него в горле.
А Руфино?  Ливия повернулась к стене и закрыла глаза. Он возвратился в
переднюю.  Эсмералда раскинулась в гамаке,  расстегнула платье,  груди
так  и  выпрыгнули  наружу.  Он  остановился,  глядя  на нее какими-то
безумными глазами...  Она протягивает руку,  зовет его.  Тащит его  на
себя,  прижимается всем телом.  Но он сейчас так далек от нее, что она
спрашивает:
     - Я такая невкусная?..
     И все начинается вновь.  Он  теперь  как  сумасшедший,  не  знает
более,  что  творит,  не  думает,  не  вспоминает  ни о ком.  Для него
существует лишь одно:  тело, которое он прижимает к своему телу в этой
борьбе  не  на жизнь,  а на смерть.  И когда они падают друг на друга,
Эсмералда говорит тихонько:
     - Если б Руфино видел это...
     От этих слов Гума приходит в себя. Да, это Эсмералда здесь с ним.
Жена Руфино. А его собственная жена спит, больная, в соседней комнате.
Эсмералда снова говорит о Руфино.  Но Гума  ничего  не  слышит  более.
Глаза его налиты кровью,  губы сухи, руки ищут шею Эсмералды. Начинают
сжимать. Она говорит:
     - Брось эти глупости...
     Это не глупости.  Он убьет ее,  а потом отправится на свидание  к
Жанаине в морскую глубину. Эсмералда уже готова закричать, когда вдруг
Гума слышит голоса  родственников  Ливии,  разговаривающих  со  старым
Франсиско.  Он  выпрыгивает  из  гамака.  Эсмералда поспешно оправляет
платье,  но тетка Ливии уже заглядывает в переднюю,  и глаза ее  полны
ужаса. Гума опускает руки, теперь беспомощные.
     - Ливии уже лучше.

ИХ БЫЛО ПЯТЕРО, ПЯТЕРО МАЛЬЧИШЕК

     Как только Ливии стало  лучше,  он  уехал.  Бежал  от  Эсмералды,
которая  теперь  преследовала  его,  назн