стыд загнал... Человек тот был коммивояжер.
Я от стыда свой край покинула. Сыночек мой умер.
     Он положил  обе  руки  на  голову  Риты.  Она  тихонько  плакала,
прижавшись головой к его груди.
     - Скажи: что же мне теперь делать?
     В дверь постучали. Гума услышал голос Жозуэ:
     - Гума!
     - В чем дело?
     - Они уже здесь... Выходи.
     С улицы слышались шаги и шум голосов.  Женщина схватила  Гуму  за
локоть:
     - Что там?
     - Это  курсанты,  с учений.  Сейчас такая каша заварится.  - И он
хотел соскочить с кровати.
     Она ухватилась за него обеими руками, на лице ее выразился испуг,
глаза еще полны были слез.  Она ухватилась за него  как  за  последнюю
надежду, за дерево, растущее на краю пропасти.
     - Ты не пойдешь, нет...
     Он ласково погладил ее по щеке.
     - Да ничего не случится. Пусти...
     Она глядела на него, не понимая.
     - А со мной-то что будет? Со мной? Ты не пойдешь, я не пущу... Ты
мой,  ты  не  можешь теперь на смерть идти...  Если ты умрешь,  я убью
себя...
     Он опрометью  бросился  из  комнаты  и в коридоре все еще слышал,
несмотря на грозные крики и нарастающий шум скандала,  ее  плач  и  ее
голос, вопрошавший:
     - А я-то? Я тоже умру... Я убью себя...
     Курсантов из  военной  школы  было  человек семьдесят,  почти вся
школа,  кроме семейных,  благоразумно оставшихся дома. Если бы их было
меньше,  весь  скандал  окончился  бы  иначе.  Они буквально наводнили
комнаты, нанося удары направо и налево, не разбирая, где мужчины и где
женщины.  Моряки  приняли  бой.  Никто  не  заметил:  Траира ли первый
схватился за нож или курсант первый выстрелил.  Когда прибыла полиция,
моряки уже скрылись через задний двор, перепрыгнув стену и рассеявшись
по пристани,  - опасное место для преследования людей  моря.  Курсант,
получивший удар ножом, умер. Второй был легко ранен - в руку. Кровавый
след, который оставил, выходя, Траира, доказывал, что в него стреляли,
и  сержант  школы  уверял,  что  стреляли в грудь,  он сам видел,  как
курсант навел пистолет.
     - Но  мулат,  уже  раненный,  поразил  его  ножом.  Потом  вышел,
согнувшись,  как старик.  Пуля попала в грудь, я ручаюсь. Он не дойдет
до пристани...
     Женщина тоже была мертва. Она кинулась между Гумой и направленным
на него пистолетом,  но никто не обратил внимания на Риту - подумаешь,
важность: проститутка. Все жалели убитого курсанта: мальчик из хорошей
семьи,  сын  адвоката,  пользовался  доброй  славой  по  всей  округе.
Начальник  участка  почесал  голову  (он  спал,  когда  его  вызвали),
взглянул на труп Риты, толкнул ногой:
     - А эта зачем?
     Стареющая блондинка была перепугана.
     - Не знаю,  что на нее нашло.  Выбежала из комнаты, как безумная,
вцепилась  в  мужчину,  который только что у нее был,  хотела затащить
обратно.  Тут  началась  стрельба,  она  заслонила  его  собой,  ну  и
получила, что причиталось ему...
     - Она была его любовница?
     - Да  то-то  и  есть,  что она с ним познакомилась только сегодня
вечером... - Женщина покачала головой. - Не знаю, что на нее нашло...
     Другие тоже не понимали. Никто не понимал. Никто не знал, что она
лишь снова обрела чистоту,  оставив эту жизнь.  Не для этой жизни  она
родилась и оставила ее во имя своей любви.  И Тиберия, содержательница
публичного дома, широко раскрыв испуганные глаза, повторила то же:
     - Не знаю, что на нее нашло...
     Гума бросился в воду далеко от того места,  где  стоял  "Смелый".
Поплыл,  достиг  шлюпа,  взобрался  на  борт.  Чья-то  тень  поднялась
навстречу ему, и послышался шепот:
     - Гума, ты?
     Это был Жозуэ.  Обнаженный до пояса.  Вода в реке  подымалась,  и
шлюп оказался довольно далеко от причала.
     - Ну и ад был... Траира здесь. Я его вплавь приволок. Сам чуть не
задохся.
     - Зачем ты его сюда?..
     - Плох он, Гума. Довезти бы до Баии... Если найдут здесь, схватят
беднягу обязательно. И еще с пулей в животе...
     Набережная была   пустынна.   Пароход  Баиянской  компании,  ярко
освещенный,  принимал немногих своих пассажиров. Лодки скрылись. Жозуэ
объяснил:
     - Когда я дотащил его до  берега,  весь  наш  караван  уж  поднял
якоря. Только "Смелый" оставался на месте. Если б у меня была шхуна, я
б сам его отвез. Но на моей лодчонке его живым не довезти.
     - Где ты положил его?
     - Там,  в трюме.  Я  перевязал  ему  рану,  сейчас  он,  кажется,
задремал...
     - Что мне с ним делать?
     - Отвези его к доктору Родриго,  он хороший человек, сделает, что
может. Потом Траира сумеет замести следы.
     - Ладно.
     Гума навел фонарь на Траиру,  лежащего  внизу.  Кровь  больше  не
текла из раны. Траира казался мертвецом. Только дыхание указывало, что
он еще жив.  Фонарь освещал посеревшее лицо  и  бритую  голову.  Жозуэ
сказал:
     - Поторопись, друг, а то полиция вот-вот нагрянет.
     Он помог  Гуме  поднять  парус и,  когда шлюп отошел,  бросился в
воду. На прощанье махнул рукой:
     - До встречи... Можешь на меня рассчитывать всегда.
     Покидая гавань,  Гума наблюдал необычное оживление  на  баиянском
пароходе.  По  трапу  подымалось  много  людей,  все  громко говорили.
Вероятно,  полиция.  Гума крепко сжимал руль, "Смелый" бежал по волнам
со всей быстротой,  на какую способен. Гума погасил фонарь и вел судно
осторожно - в реке много мелей и ночь темна.  Он услышал первый  гудок
баиянского парохода.  "Мне остается один час", - подумал он. Один час,
чтоб  опередить  пароход,  чтоб  уйти  на  такое   расстояние,   когда
полицейский   досмотр   станет   уже   невозможным.  Надо  укрыться  в
каком-нибудь глухом рукаве реки,  покуда пароход  пройдет  мимо.  Если
станут  осматривать  шлюп  и найдут умирающего Траиру,  то его,  Гумы,
жизненный путь можно считать оконченным.  Может, даже и не арестуют. В
здешних краях это не обязательно.  Просто пустят плыть по воде с ножом
в боку - для примера. Траире уже бесполезно мстить, он умрет скоро, но
на  ком-то  они  обязательно захотят отомстить.  Убитый курсант был из
хорошей семьи,  пользующейся влиянием...  Гума огляделся вокруг.  Море
было спокойно,  добрый ветер дул с ровной силой,  надувая парус.  Море
помогает своим людям. Море - друг, ласковый друг...
     "Смелый" скользит  по  синей  воде.  Гума  ловко обходит внезапно
открывшуюся мель.  Теперь он плывет по узкому каналу.  Глаза его зорко
вглядываются  в темноту,  рука на руле тверда.  Траира стонет в трюме.
Гума заговаривает с ним:
     - Траира... Ты слышишь меня, Траира?
     В ответ стоны слышатся громче.  Гуме никак нельзя сейчас оставить
руль. Слишком опасно пустить "Смелого" по воле волн в этом канале.
     - Я сейчас подойду... Подожди минуту.
     Но стоны  слышатся  все  более частые,  все более страдальческие.
Гума думает,  что Траира, наверно, сейчас умрет. Умрет на его шлюпе, и
полиция  найдет его здесь...  И выместит на нем,  Гуме.  Но не это его
пугает.  Ему не хочется оставаться одному с трупом  Траиры,  погибшего
из-за глупого скандала.  Траира не должен был пускать в ход нож.  Если
противников оказалось так много, то разве было бы трусостью отступить,
оставив поле битвы за ними? Гума задумался. И все же кто ж поступил бы
иначе,  чем Траира?  Кто из них в подобном случае не схватился  бы  за
нож?  Но  спорить  не  о  чем:  Траира  умирает.  Надо как-то избежать
досмотра,  чтоб довезти мертвеца до порта,  где можно отдать его  тем,
кто его оплачет.
     Вот канал уже пройден.  Гума зажег фонарь  и  спустился  в  трюм.
Траира лежит на боку,  ему каким-то чудом удалось повернуться.  Тонкая
струйка крови стекает из раны. Гума наклоняется:
     - Тебе нужно что-нибудь, брат? Мы идем в Баию.
     Угасающий взгляд Траиры останавливается на нем.
     - Воды...
     Гума приносит кувшин,  наклоняется,  прислоняет горлышко  ко  рту
умирающего.  Траира пьет с трудом. Потом снова медленно поворачивается
животом вверх. Пристально смотрит на Гуму.
     - Это Гума?
     - Ну да, я.
     - Парень тот умер, так ведь?
     - Так...
     - Никогда я не убивал человека... Сам себе могилу роешь...
     - Так уж случилось.
     - Что станется теперь с моей женой?
     - Ты женат?
     - Женат. Три дочки у меня. В Санто-Амаро. Что с ними будет?
     - Ничего плохого. Ты поправишься, вернешься к ним.
     - Полиция гонится за нами?
     - Мы ее перехитрим.
     - Иди к рулю, не задерживайся.
     Гума идет к рулю.  Идет, задумавшись о том, что вот, оказывается,
у  Траиры  есть  жена и три дочери.  Кто прокормит теперь такую семью?
Правильно говорит старый Франсиско,  что моряк не должен  жениться.  В
один  прекрасный  день  приходит  беда,  и дети остаются без хлеба.  И
все-таки он,  Гума, хочет жениться. Хочет привести Ливию на свой шлюп,
хочет иметь сына... Глухой голос Траиры снова зовет:
     - Гума!
     Он спускается  к  нему.  Траира делает тщетную попытку приподнять
голову.
     - Ты слышал гудок баиянского парохода?
     - Нет.
     - Я  слышал.  Он сейчас уже отплывает.  Ничего не выйдет.  Они на
корабле, ведь верно?
     Гума знает,  что он говорит о полиции.  Верно,  зачем отрицать...
Траира продолжает:
     - Они нас догонят. И убьют.
     Тишина. Фонарь освещает лицо Траиры, искаженное болью.
     - Есть один выход.  Я все равно умру.  Ты помоги мне подняться, я
брошусь в воду. Когда они нас догонят, меня уж не найдут...
     - Ты с ума сошел, приятель. Я еще умею управлять судном.
     - Дай воды.
     Гума идет за водой.  Теперь действительно слышен гудок баиянского
парохода.  Через минуту он снимется с якоря и пойдет в погоню за ними.
Когда с палубы завидят парусник с людьми,  все будет потеряно. Пароход
поплывет дальше, а вооруженные полицейские прикончат их. Скажут потом,
что  они  оказали  сопротивление,  хотя  Гума даже и не сможет оказать
сопротивление:  нож годен лишь в прямой схватке - грудь  с  грудью,  а
полицейские перепрыгнут на шлюп, уже нацелив свои парабеллумы и ружья.
Нынче ночью они вместе с Траирой отправятся  на  свидание  к  Жанаине,
царице  вод.  Он  не  увидит  больше  Ливию,  не увидит больше старого
Франсиско...  "Смелый" летит по волнам  стрелою,  подгоняемый  ветром.
"Смелый"  отдаст  кормчему  всю  быстроту,  на какую способен,  но это
последний бег "Смелого".  Он будет  продырявлен  пулями,  может  быть,
затонет  вместе  со своим хозяином.  Его фонарь не засветится больше в
этой гавани,  он не пересечет больше эту  реку,  не  помчится  весело,
состязаясь в быстроте со шхуной шкипера Мануэла... Там, в большой зале
публичного дома,  остался мертвый курсант,  осталась и убитая женщина.
Гума  только  сейчас вспомнил о ней.  Она умерла,  спасая его,  и была
молода и красива. Оставила эту жизнь, ибо не для такой жизни родилась.
Если б она не умерла, то не расставалась бы уж со стаканом, спилась бы
и состарилась раньше времени. Она умерла, как жена моряка. Она не была
публичной женщиной, случайно убитой в перестрелке. Она была женой Гумы
- Иеманжа знает это и наверняка возьмет ее с собою в плавание к землям
Айока  и сделает ее своей любимой служанкой,  из тех,  что расчесывают
волоса богини,  когда она отдыхает на большом камне у мола... Она была
молода  и красива.  Она умерла из-за любви к моряку,  и поэтому,  хоть
тело ее будет предано земле,  Иеманжа,  без сомнения,  придет за  нею,
чтоб взять ее к себе в служанки.  Гума расскажет Ливии эту историю.  И
если у них  родится  дочь,  он  назовет  ее  Ритой...  Слышится  гудок
баиянского парохода. Разносится над каналом. Скоро пароход поравняется
с ними, спустит, шлюпку с полицейскими и исчезнет в темноте. Тогда все
будет  кончено...  "Смелый"  мчится  изо  всех  сил.  Мчится навстречу
гибели,  ибо пробил его час.  Нынче они отправятся в вечное плавание к
землям Айока,  что прекраснее всех других земель.  Там Рита,  наверно,
уже ждет.
     Внезапно Гума  слышит  какой-то  шорох.  Словно  кто-то ползет по
палубе.  Да, ползет. Очень медленно, очень тихо, в сторону борта. Гума
на   мгновение  оставляет  руль  и  всматривается.  Это  Траира  хочет
броситься в воду.  Гума кидается к нему, чтоб остановить, и Траира еще
борется с ним из последних сил, он решил разом покончить со всем этим,
он не желает,  чтоб Гума жертвовал собой  из-за  него.  Бритая  голова
поблескивает в свете фонаря. Гума волочит его на прежнее место. Траира
смотрит на него с благодарной гордостью.  Он тоже твердо  знает  закон
пристани и твердо знает,  что Гума выполнит этот закон.  Что ж делать,
придется умирать вместе. Траира спрашивает:
     - У тебя есть второй нож?
     - Есть. Зачем?
     - Дай  мне.  Я  хочу  умереть как мужчина.  У меня еще хватит сил
увести с собою кого-нибудь из них... - Он с трудом улыбается.
     Гума отдает  ему  нож  и  возвращается  к  рулю.  Он  тоже  будет
защищаться.  Не согласится умереть,  как рыба,  вытащенная из воды. Он
выпустит нож,  только когда упадет,  чтоб умереть. Он не увидит больше
Ливию,  она выйдет замуж за другого,  у нее будут дети от другого.  Но
когда Гума упадет,  сраженный, последнее, что он произнесет, будет имя
Ливии.  Жаль, что здесь сейчас нет Руфино. Негр написал бы татуировкой
имя Ливии на руке Гумы.
     Внезапно в темноте блеснул свет фонаря чьей-то шхуны.  Кто бы это
мог  быть?  Скоро  он  узнает.  Если  друг,  то  это  может  оказаться
спасением.  Парусник приближается. Это шхуна Жакеса. Еще сегодня утром
они дрались на песке прибрежья. Но Гума знает, что он может обратиться
за помощью. Так велит закон пристани.
     В ответ  на  световой  сигнал  Гумы шхуна Жакеса останавливается.
Жакес поражен.  Он целый час ждал возможности расквитаться с Гумой  за
утреннюю драку. Но, узнав о случившемся, о преследовании, об умирающем
Траире,  Жакес сразу же забыл о недавних обидах.  Вдвоем они переносят
Траиру на шхуну Жакеса.  Раненый задыхается,  он близок к смерти. Гума
предупреждает:
     - Жду в Марагожипе.
     - Договорились.
     - Счастливого пути...
     Оба парусника  отплывают  одновременно.  Теперь  уж   ничего   не
случится.   Никому  не  придет  в  голову  осматривать  шхуну  Жакеса,
направляющуюся в Кашоэйру.  А на "Смелом"  ничего  подозрительного  не
найдут.  Никто  не  может  с  твердостью  сказать,  что Гума замешан в
недавних  беспорядках,  разве  что  женщины,  а  они  не  выдадут.  Он
свободен.

     "Смелый" все  же подвергся досмотру (Гума успел смыть пятна крови
в трюме),  но ничего  не  нашли  и  оставили  в  покое.  Жакес  вскоре
вернулся.  Гума  уже  грузил  ящики с сигарами.  Потом парусники пошли
вместе,  Жакес все равно опоздал,  куда собирался, и теперь мог идти с
Гумой  до конца.  Траира не умер.  Из трюма шхуны Жакеса слышались его
стоны.  Утро стояло ясное,  когда они дошли до Баии. Баиянский пароход
давно  уж  стоял  на  причале.  На  пристани все уже знали о вчерашнем
происшествии.  Жакес остался на  шхуне,  Гума  отправился  разыскивать
доктора Родриго. Траира все стонал в трюме. И говорил о жене, о семье,
о  трех  дочерях.  В  бреду  ему  представлялся  огромный  корабль   -
трансатлантик,  бросающий  якорь  у  причала.  Корабль  пришел за ним,
Траирой,  чтоб отвезти на дно морское, и был уже вовсе и не корабль, а
огромная черная грозовая туча,  причалившая к берегу.  Корабль бросает
якорь...  Туча бросает якорь...  Буря пришла за ним,  Траирой, убившим
человека,  пришла,  чтобы увести с собою. Где жена, где дочери, почему
не машут ему с пристани на прощание?  Ведь Траира уезжает  от  них  на
большом корабле,  на большой черной туче.  Нет,  нет, он не уедет, как
может он уехать,  если здесь нет жены и дочек, чтоб махать ему платком
на прощанье?  Траира,  уже на борту большого корабля, на борту тучи, в
самом средоточии бури,  все говорит о жене,  о семье,  о трех дочерях:
Марта, Маргарита, Ракел.

МАРТА, МАРГАРИТА, РАКЕЛ

     В порту  считалось  непререкаемой  истиной,  что  доктор  Родриго
принадлежит  к  семье  моряков  и  что  родители  его  и   деды   были
потомственными  моряками,  а  более  далекие  предки пересекали моря и
океаны на своих судах,  что и являлось  их  единственным  промыслом  в
жизни.  Ибо иначе совершенно невозможно было бы объяснить, почему врач
с высшим образованием и  дипломом  покинул  красивые  улицы  города  и
поселился  в  жалком  домишке  на  побережье вместе со своими книгами,
котом  и  графинами  крепких  напитков.  Несчастная  любовь   тут   не
подходила.  Доктор Родриго был еще слишком молод для такой неизлечимой
болезни. Безусловно, - утверждали матросы, рыбаки и лодочники, - он из
моряцкой  семьи  и  тянется  к  морю.  И  поскольку он тощ и слаб и не
способен, таким образом, управлять судном или таскать на спине тяжелые
мешки,  то  и решил лечить моряков,  возвращая к жизни тех,  кого буря
выпустила из своих когтей полумертвыми.  Он же обычно давал  денег  на
похороны  бедняков и помогал потом их вдовам.  Удавалось ему и спасать
из тюрьмы тех,  что были задержаны в пьяном виде. Много хорошего делал
он  людям  моря,  и  в  порту его уважали,  а слава его дошла до таких
глухих мест,  куда  доходила  лишь  слава  о  подвигах  самых  храбрых
моряков.  Но  было  в его жизни кое-что,  о чем моряки не знали.  Быть
может,  только учительница,  дона Дулсе,  знала,  что он пишет стихи о
море,  ибо доктор скрывал свои поэтические опусы,  считая их слабыми и
недостойными темы.  Дона Дулсе тоже не до конца  понимала,  почему  он
все-таки  живет  именно здесь,  будучи состоятелен и уважаем в богатых
кварталах города.  Одевался он в поношенное платье,  без  галстука,  и
когда  ему  не  надо  было  идти к больным (многих из которых он лечил
бесплатно),  то все больше сидел у окна,  курил трубку  и  смотрел  на
вечно новую панораму моря.
     Люди с пристани по  вечерам  заходили  к  нему  послушать  радио,
музыку  из других стран,  завлекавшую воображение.  Они уже привыкли к
своему доктору и смотрели на толстые,  нарядные книги  как  на  друзей
(поначалу  они побаивались этих книг,  служащих преградой между ними и
доктором Родриго) и почти всегда кончали тем,  что выключали  радио  и
сами пели для доктора свои любимые песни моря.
     Его жизнь на побережье,  среди моряков,  целиком отданная им,  не
была  тайной для одного лишь старого Франсиско,  как-то раз сказавшего
ему:
     - Ваш отец был моряком, правда ведь, доктор Родриго?
     - Насколько мне известно, нет, Франсиско.
     - Значит, дед...
     - Деда  я  не  знал,  а  отец  как-то  не  нашел  времени  о  нем
рассказать, - улыбался Родриго.
     - Моряком был,  - уверял Франсиско.  -  Я  знал  его.  Командовал
большим кораблем. Хороший человек. Все в округе его любили.
     И Франсиско был искренне убежден,  что  действительно  знал  деда
Родриго,  несмотря  на  то,  что сам только что выдумал это.  Отсюда и
пошел  этот  слух,  которому  все  верили:  что  Родриго  -  из  семьи
потомственных моряков.  И все ждали, что в один прекрасный день доктор
Родриго женится на учительнице Дулсе.  Они встречались,  прогуливались
вместе, беседовали... Но никогда не возникал у них разговор о свадьбе.
Однако  на  побережье  все  ждали  этой  свадьбы  и   даже   обсуждали
подробности  праздника.  А  самые  близкие  друзья доктора иногда даже
позволяли себе некоторые намеки,  но Родриго только улыбался, сжимался
как-то,  словно стараясь плотнее укрыться в свое поношенное платье,  и
менял тему разговора.  И возвращался к своим книгам,  к своим  больным
(особенно  один  чахоточный  мальчик занимал его мысли и почти все его
время) и к созерцанию моря.
     Вначале доктор Родриго часто бывал в городе. Он надеялся, что его
предложения о гигиенических мерах по улучшению  жилищ  моряков  найдут
отклик.  Потом перестал бывать. Дона Дулсе все ждала чуда. Придет чудо
- и тогда жизнь на побережье станет прекрасной. И тогда доктор Родриго
сможет  писать о море стихи поистине прекрасные,  столь же прекрасные,
как и само море.

     Гума входит в комнату