ума кивком головы подтвердил.  Старик остановил взгляд на животе
Ливии, потом снова уставился на Гуму:
     - Твой отец никогда не был женат...
     У него были белые-белые волосы,  и казалось,  его пробирал холод,
даже в плаще.  Несмотря на все,  что он наговорил,  Гума не чувствовал
себя оскорбленным.
     - Твой отец умер давно, так ведь?
     - Давно, да.
     - Только Франсиско не умер, так?
     Он взглянул на пламя коптилки, повернулся к Гуме.
     - Ты не знаешь, кто я? Франсиско никогда не рассказывал?
     - Нет.
     Старик спросил Ливию:
     - У тебя есть водка,  а?  Выпьем  глоток  за  возвращение  вашего
родственника.
     Ливия пошла за водкой,  но в ту же секунду вернулась,  услыхав за
окном вскрик старого Франсиско, подошедшего незаметно и заглянувшего в
окошко узнать, кто у них в гостях.
     - Леонсио.
     Франсиско быстро вошел в дом.  Ливия принесла графин и стаканы  и
стояла, не понимая ничего. Франсиско все еще не верил:
     - Я думал, ты умер. Столько времени прошло...
     Гума сказал:
     - Так кто ж это в конце концов?
     Старый Франсиско ответил тихо,  как по секрету,  у него был такой
вид, словно он только что пробежал несколько миль:
     - Это твой дядя. Мой брат.
     Он повернулся к гостю, указал на Гуму:
     - Это сын Фредерико.
     Ливия налила стаканы, старик выпил залпом и поставил свой на пол.
Франсиско сел:
     - Ты ведь ненадолго, правда?
     - А ты торопишься увидеть мою спину?  - Старик засмеялся каким-то
нутряным смехом. Белые усы дрожали.
     - Нечего тебе здесь делать.  Все считают, что ты умер, тебя никто
здесь больше не знает.
     - Все считают, что я умер, вот как?
     - Да,  все считают,  что ты умер. Чего еще ищешь ты здесь? Ничего
здесь нет для тебя, ничего, ничего...
     Гума и Ливия были испуганы,  она  крепко  сжимала  обеими  руками
графин.  У  старого  Франсиско был вид усталый-усталый,  вид человека,
смертный час которого близок,  он казался  сейчас  много  старее,  чем
обычно,  -  перед  лицом легенды,  которой он,  рассказывавший столько
историй,  никогда не рассказывал.  Леонсио  посмотрел  через  окно  на
пристань.  Женщина  прошла  мимо дома,  это была Жудит.  Она шла вся в
черном,  с ребенком на руках.  Дом ее был далеко,  мать теперь жила  у
нее,  приехала помочь ей,  обе ходили по людям стирать,  а мальчик был
худенький, и поговаривали, что не выживет. Леонсио спросил:
     - Вдова?
     - Вдова, ну и что же? Я уже сказал, что тебе здесь делать нечего.
Нечего, слышишь? Зачем ты пришел? Ты ведь умер, зачем ты пришел?
     - Зачем пришел... - задумчиво повторил гость, и голос его походил
на  рыдание.  Однако он засмеялся:  - Ты не рад мне.  Ты даже не обнял
брата.
     - Уходи. Тебе нечего здесь делать.
     Снова глаза  гиганта  старика  обратились   на   набережную,   на
затянутое  туманом  небо.  Словно  он  пытался вспомнить это все,  как
старый моряк, вернувшийся в свой порт.
     Словно он пытался узнать это все... Он долгим взглядом смотрел на
небо, на берег, затерянный в тумане. Холодная ночь надвигалась с моря.
Старик повернулся к Франсиско:
     - Сегодня ночью будет буря... Ты заметил?
     - Уходи отсюда. Твоя дорога не здесь.
     И, словно делая огромное усилие, Франсиско добавил:
     - Это не твой порт...
     Гигант старик  присмирел,  опустил  голову,  и,  когда  заговорил
вновь, голос его доносился будто откуда-то издалека и звучал мольбою:
     - Позволь мне остаться хоть на две ночи. Я так давно уж...
     Ливия опередила старого Франсиско, не дав возможности отказать:
     - Оставайтесь, этот дом ваш.
     Франсиско взглянул на нее. В глазах его было страдание.
     - Я устал, я пришел из дальнего далека...
     - Оставайтесь, сколько хотите, - отозвалась Ливия.
     - Только две ночи... - Он обернулся к Франсиско: - Не бойся.
     Потом взглянул на небо,  на море,  на берег.  Угадывалась во всем
его существе радость прибытия.  Старый моряк вернулся к своему берегу.
Франсиско сидел на стуле съежившись,  зажмурив глаза, морщины его лица
словно сомкнулись теснее.  Леонсио обернулся к нему  еще  один  только
раз, чтоб спросить:
     - У тебя нет портрета отца?
     Так как  ответа  не  последовало,  некоторое время стояла тишина.
Потом гость обернулся к Гуме:
     - Ты рано ложишься?
     - Почему вы спрашиваете?
     - Пойду пройдусь по берегу, ты дверь не затворяй. Я, как вернусь,
запру.
     - Хорошо.
     Он запахнул плащ,  надвинул на лоб капюшон и направился к выходу.
Но  с  порога  вернулся,  стал  перед  Ливией,  засунул под плащ руку,
сдернул со своей широченной груди какую-то медаль и протянул ей:
     - Возьми, это для тебя.
     Старый Франсиско после ухода гостя сказал еще:
     - Зачем он пришел? Ты ведь не оставишь его здесь, правда, Ливия?
     - Расскажите мне эту историю, дядя, - попросил Гума.
     - Не стоит тревожить мертвецов. Все считали, что он умер.
     Франсиско снова  ушел,  и  они  видели,  как  он   направился   к
"Звездному маяку".  Нынешний день ни один корабль не пристал к гавани,
как же приехал Леонсио?  И ни один корабль не отплыл нынешней ночью, а
тем  не  менее он не вернулся нынче,  и не вернулся уж больше никогда.
Медаль,  что он подарил Ливии, была золотая и вылита была, казалось, в
какой-то дальней-дальней стране и в какое-то давнее-давнее время. Да и
сам гигант старик пришел,  казалось,  из дальнего далека и принадлежал
другому, давнему времени.

     Они все-таки   пошли   в   церковь  тем  вечером.  Ливия  дорогой
спрашивала Гуму,  не слыхал ли он что-нибудь обо  всей  этой  истории.
Нет,  не слыхал, старый Франсиско никогда не упоминал об этом брате...
Эсмералды в церкви  не  было.  Наверно,  устала  ждать  и  ушла.  Гума
почувствовал  облегчение.  Не  придется  выносить  ее взгляды и тайные
знаки. Не из-за подобной ли истории Леонсио не может появляться здесь,
потеряв свой порт? Моряк теряет свой порт и свою пристань, только если
он совершил очень подлый  поступок...  Эсмералды  не  было  в  церкви,
пахнущей   ладаном.   Снаружи   была   ярмарка,  и  доктор  Филаделфио
зарабатывал грошики за своим станком,  производящим  стихи  и  письма.
Какой-то негр пел в кругу зевак:
                    В день, когда я встану рано,
                    не даю мозгам покою...
     Они вернулись домой. Из-за стены голос Руфино спросил:
     - Это ты, братишка?
     - Это мы, да. Пришли.
     - Праздник уж кончился?
     - В церкви кончился. Но ярмарка еще шумит.
     - Ливия, ты видела там Эсмералду?
     - Нет, не видала, нет. Но мы там только чуточку и побыли.
     Руфино пробормотал что-то, обиженно и грозно. Гума спросил:
     - Уладилось с полковником?
     - Ах, это? Да, мы решили разделить убыток на двоих...
     Прошло несколько минут. Голос Руфино послышался снова:
     - Ночь смурная. Похоже, будет буря. Дело серьезное.
     Гума и Ливия прошли в комнату.  Она взглянула на медаль,  которую
подарил  ей Леонсио.  Гума тоже повертел ее в руках - красивая.  Из-за
стены слышались шаги Руфино.  Эсмералда, может быть, сейчас где-нибудь
с другим. Она способна на это. Где-нибудь на пляже. Руфино подозревает
ее.  А вдруг она во всем сознается и расскажет,  что Гума тоже был  ее
любовником?  Тогда-то  уж  будет  дело серьезное,  как говорит Руфино.
Похуже бури.  Нет,  он не подымет руку на  Руфино,  не  станет  с  ним
драться. Он даст убить себя, ведь Руфино его друг. А Ливия, а сын, что
должен  родиться,  а  старый  Франсиско?  Он  станет  тогда   моряком,
потерявшим свой порт...  Не вернется уж больше... Даже после смерти...
Такими мыслями мучился Гума, пока не услышал шаги возвращавшейся домой
Эсмералды и ее слова, обращенные к Руфино:
     - Задержалась, не сердись, негр. Там столько интересного. Думала,
ты тоже подойдешь.
     - Ты где пропадала, сознавайся, сука? Никто тебя там не видел.
     - Ну  понятно,  в  такой  толпище...  А  я  вот  видела  Ливию...
Издали...
     Послышался звук пощечины, потом еще. Он бил ее, это было ясно.
     - Если узнаю, что ты мне изменяешь, на дно пошлю, в ад...
     - Изменяю тебе? Господь меня срази! Да не бей ты меня...
     Потом послышался шум,  уже не похожий на удары...  У мулатки были
зеленые глаза и крепкое тело. У нее были тугие, острые груди, и Руфино
был без памяти влюблен в нее.
     Буря разразилась  в полночь.  Обычно ветер,  такой как поднялся с
вечера,  не нагонял бурю,  но если уж нагонял,  то самую страшную. Она
разразилась в полночь и завладела сразу многими судами, случившимися о
ту  пору  в  море.  Гума  был  поднят  с  постели  старым   Франсиско,
возвращавшимся из "Звездного маяка", и разбудил по дороге и Руфино.
     - Говорят,  три судна перевернуло.  Просят помощи.  Сейчас выйдут
несколько  шхун и лодок,  вас обоих тоже просят.  На одной шхуне целая
семья ехала... Опрокинулись...
     - Где?
     - Близко. У входа в гавань.
     Бегом бросились на пристань.  Гума поднял якорь,  Руфино поехал с
ним.  Огромные валы с силой били в причал.  Другие парусники  уже  шли
впереди.  "Смелый" вскоре нагнал их.  В черной дали плавал парус одной
из  затонувших  шхун.  "Вечный  скиталец"  шел  впереди  всех,  быстро
разрезая  волны.  Силуэт шкипера Мануэла вырисовывался в свете фонаря.
Гума окликнул его:
     - Эй, Мануэл!
     - Это ты, Гума?
     Руфино сидел на юте "Смелого" и молчал. Вдруг он спросил Гуму:
     - Ты не слышал, говорят об Эсмералде в порту?
     - Говорят - в каком смысле? - отозвался с усилием Гума.
     Огромные валы разбивались о борт  "Смелого".  Впереди  "Скиталец"
шкипера  Мануэла,  казалось,  исчезал  в  глубине  каждый  раз,  когда
налетала гигантская волна.
     - В  том  смысле,  что  она сильно гуляет.  Мне-то,  конечно,  не
говорят.
     - Нет, я никогда не слыхал ничего такого.
     - Ты ведь знаешь, я часто уезжаю. Хочу просить тебя: если узнаешь
что, скажи... Рога мне ни к чему. Я тебе это говорю, потому что ты мне
друг. Я опасаюсь этой мулатки.
     Гума не соображал даже, куда ведет судно. Руфино продолжал:
     - Хуже всего, что я люблю ее.
     - Никогда я ничего такого не слышал.
     Они были уже возле входа в гавань.  Обломки трех судов качались в
бушующих волнах моря. Буря стремилась утопить тех, кто еще не погиб, и
тех, кто явился их спасти. Люди цеплялись за доски, за обломки... Люди
кричали,   плакали.   Только   Пауло,  капитан  одного  из  затонувших
парусников,  молча и упорно плыл, одной рукой разрезая волны, а другой
прижимая  к  себе  ребенка.  Двое уже стали жертвами акул,  а третьему
акулы оторвали ногу.  Шкипер Мануэл начал подбирать людей и втаскивать
на свою шхуну.  Другие прибывшие с ним последовали его примеру, однако
не всегда это было  просто:  парусники  относило  в  сторону,  тонущие
выпускали  из рук доски,  за которые держались,  но не всегда успевали
достичь спасительного борта - пучина проглатывала  их.  Пауло  передал
ребенка Мануэлу.  Когда ему самому удалось вскарабкаться на шхуну,  он
сказал:
     - Их было пятеро. Остался только этот...
     Удалось спасти и мать ребенка,  но она смотрела безумными глазами
и,  схватив свое дитя и крепко прижав к груди,  застыла,  как неживая.
Человек,  у которого акула оторвала ногу,  лежал на палубе "Смелого" и
кричал.  Еще  Гуме удалось втащить на борт старика.  Руфино бросился в
воду,  чтоб  спасти  человека,  пытавшегося  доплыть   до   ближайшего
парусника.  Но  он его уже не увидел,  зато увидел акулу,  бросавшуюся
вослед ему самому и,  плавая вокруг,  преграждавшую ему отступление...
Гума заметил это,  бросил руль "Смелого" и нырнул с ножом в зубах.  Он
проплыл под самым брюхом чудовища,  и Руфино смог  вернуться  на  борт
невредимым.  В  свой смертный час акула так металась и била хвостом по
воде, что Гума чуть не потерял сознание.
     Руфино сказал ему:
     - Если б не ты...
     - Пустяки.
     Теперь искали тела погибших.  Кусок руки до локтя плавал по воде,
рука,  видно,  принадлежала  молодой женщине,  остальное стало добычей
акул.  Плавали обрывки одежды  и  куски  тел.  Семь  человек  погибло.
Четверо  детей,  двое мужчин и одна женщина.  Спасенные ехали на судах
вместе с мертвецами.  Мать,  прижимавшая к  груди  сына,  смотрела  на
другого,  мертвого,  с вьющимися волосами, лежащего на палубе. Их было
пятеро,  пятеро мальчишек, которых отец ждал в порту. Они возвращались
из  Кашоэйры,  буря  застала  их  в  пути.  Двое  погибших мужчин были
капитанами двух затонувших шхун.  Из тех,  кто стоял  у  руля,  спасся
только  Пауло,  да  и  то потому лишь,  что спасал ребенка.  Если б не
ребенок,  он тоже погиб бы со своими пассажирами и ушел на дно морское
следом  за  своим  погружавшимся  кораблем.  Их  было  пятеро,  пятеро
мальчишек,  а теперь мать прижимала к груди одного - уцелевшего, глядя
на труп другого,  лежащий на палубе. Остальные сделались добычей акул,
не осталось и трупов...  У маленького  мертвеца,  лежащего  на  палубе
"Смелого",  -  курчавые  волосы.  Мать  не  плачет,  только все крепче
прижимает к груди единственного сына,  который ей  остался.  Море  все
волнуется, вздымая гигантские волны. Шхуны-спасительницы возвращаются.
Корпус одного из затонувших судов медленно погружается в воду. Их было
пятеро, пятеро мальчишек...

ТИХИЙ ОМУТ

     Со дня возвращения и нового исчезновения Леонсио старый Франсиско
почти не бывал дома. Он жил на пристани, беседуя со знакомыми, выпивая
стаканчик  в  "Звездном  маяке",  возвращаясь к себе лишь на рассвете,
совершенно пьяным. Он не захотел рассказывать историю Леонсио и просил
Гуму никогда не упоминать при нем это имя.  Гуму очень беспокоило, что
дядя сильно пьет,  доктор Родриго уже предупреждал его, что так старик
не  долго протянет.  Он попытался было завести с дядей разговор на эту
тему, но получил сухой ответ:
     - Не вмешивайся в чужие дела...
     Руфино тоже изменился за последнее время.  Вначале Гума  подумал,
что  он  о чем-то догадывается.  Но ведь Эсмералда давно уж охладела к
Гуме и не смотрит в его сторону,  похоже, что завела другого. Так было
лучше,  спокойнее.  Только Гума теперь часто думал о том, что было бы,
если б она умерла.  Все чаще об этом думал.  Если бы Эсмералда умерла,
он был бы свободен от груза, что носит на сердце. Ему казалось, что со
смертью мулатки исчезли бы все причины для грусти и угрызений совести.
Столько он об этом думал,  что в конце концов ему стало видеться,  как
наяву, тело, недвижно лежащее на столе, - зеленые глаза закрыты, губы,
жаждущие  поцелуев,  сомкнулись  навсегда.  Ему виделся Руфино,  скоро
утешившийся с другой.  Ливия,  наверно,  будет очень плакать у  гроба,
мужчины  с  пристани  придут  взглянуть  в последний раз...  Красавица
мулатка была...
     Хуже всего было то,  что она не умирала,  была жива и, совершенно
очевидно,  изменяла Руфино с кем-то другим.  Вопреки самому себе  Гума
ревновал.  На  пристани  говорили,  что новый любовник - матрос.  Дней
восемь тому назад  в  порту  пристал  большой  грузовой  пароход.  Его
ремонтировали.  Один из матросов залюбовался на бока Эсмералды,  потом
попробовал ее поцелуев и влюбился в ее  крепкое  тело.  Руфино  что-то
подозревал и незаметно следил за мулаткой.
     Как-то вечером,  когда Гума вернулся из одного  плавания,  Руфино
пришел к нему и сказал еще с порога:
     - Она мне изменяет!
     - Что такое?
     - Рогач я, вот что такое. - И объяснил: - Я уж держал ухо востро.
Не  сводил  с нее глаз,  ну и накрыл ее,  подлую.  Сегодня я нашел его
письмо.
     - Кто ж он?
     - Матрос с судна "Миранда".  Корабль сегодня отплыл,  потому я не
смог угостить его свинцом.
     - Что ж ты теперь думаешь делать?
     - Я  ее  проучу.  Играла  мной,  моей дружбой и любовью.  Мне эта
мулатка нравилась невозможно, браток.
     - Что ты задумал? Ты ведь не погубишь себя из-за нее?
     - Мне  достаточно  было  и  того,  что  она   раньше   вытворяла.
Изменщица.  Я когда ее подобрал, она уж с другими успела, слава дурная
о ней шла.  Но когда человек теряет голову,  то уж и знать  ничего  не
хочет.
     Он пристально всматривался в горизонт,  словно  ища  там  что-то.
Голос его звучал тихо,  глухо и ровно.  Он был так непохож на прежнего
Руфино, распевавшего задорные куплеты...
     - Я  думал,  с  ней  будет как с другими.  Поживем и разойдемся с
миром. Но не мог я от нее отстать, так и остались вместе. А теперь все
смеются надо мной. - Голос его стал еще глуше. - А ты знал и ничего не
говорил мне.
     - Я не знал.  Сейчас в первый раз слышу от тебя.  Что ты задумал,
скажи?
     - Я хотел бы разбить ей голову и спустить этого типа на дно.
     - Не смей губить себя из-за нее!
     - Вот что я тебе скажу:  я еще сам толком не знаю, что сделаю, но
хочу, чтоб, если случится что плохое, ты сделал для меня одну вещь.
     - Слушай, перестань думать глупости. Выгони ее, и все тут...
     - Каждый месяц я посылал двадцать  мильрейсов  моей  матери,  она
совсем старуха.  Она живет в поселке Лапа, работать уже не может. Если
со мной что случится, продай мою лодку и пошли деньги ей.
     Он вышел внезапно,  не дав Гуме удержать его.  Он шел к пристани.
Шел очень быстро.  В соседнем доме Эсмералда громко пела.  Гума  вышел
вслед за Руфино, но не нагнал его.

     Луна, полная  луна,  белеющая  на небе,  казалось,  слушает песню
Руфино.  "Я тоскую по ней, по изменщице злой, что сердце разбила мое".
Песня  эта  была  популярна  на побережье,  и Эсмералда сидела в лодке
спокойно,  ничего не подозревая.  Она была в зеленом, нарядном платье,
потому что Руфино сказал,  что они едут на праздник в Санто-Амаро. Она
нарочно надела это платье,  чтоб доставить ему удовольствие,  это было
его  любимое  платье.  Он  уж  давно  не нравился ей как мужчина,  это
правда. Но когда ее негр пел, разве можно было устоять против теплого,
глубокого  его  голоса?  Ни  одна  бы не устояла...  Эсмералда подсела
поближе к Руфино.  Весла разрезали  воду,  помогая  ветру,  толкающему
парус.  Река  была  пустынна и широко развернулась под звездным небом,
отражая,  подобно зеркалу, каждую звезду. Руфино все пел свою песню...
Но вот - час настал...  Он смолк и бросил весла... Эсмералда прижалась
к нему:
     - Красиво поешь...
     - Тебе понравилось?
     Он взглянул  на  нее.  Зеленые  глаза  манили,  рот приоткрыт для
поцелуя.  Руфино отвел взгляд,  боясь  не  устоять.  В  эти  мгновения
незнакомый моряк смеется над ним на борту "Миранды"...
     - Ты знаешь, что я сделаю сейчас?
     - Что именно?
     - Я убью тебя
     - Перестань дурить...
     Лодка плыла медленно,  ветер веял тихо и ласково. Эта ночь хороша
для любви...  Руфино говорил глухо,  и в голосе его была печаль,  а не
гнев:
     - Ты изменила мне с матросом с "Миранды".
     - Кто тебе наболтал?
     - Все это знают,  все смеются надо мной. Если я не нравлюсь тебе,
почему ты не ушла от меня?  Ты хотела, чтоб все надо мной смеялись. За
это я и решил убить тебя.
     - Это тебе Гума сказал,  так ведь? (Она знала, что смерть близка,
и  хотела  ранить  его как можно больнее.) И ты задумал меня убить?  А
потом тебя на каторгу сошлют,  землю есть.  Лучше уж не  убивай  меня.
Отпусти  лучше.  Я  уеду  далеко,  никогда  и близко не подойду к этим
местам.
     - Ты скоро встретишься с Жанаиной. Готовься.
     - Гума тебе сказал,  точно.  Он ревновал,  я уж заметила.  Хотел,
чтоб  я была только для него.  А я с ним всего раза два-три и была-то.
Вот матрос, тот мне и верно нравился.
     - Ты мне на Гуму не наговаривай,  слышишь! Он меня из пасти акулы
спас, а ты мне на него наговариваешь.
     - Наговариваю?
     И она рассказала все в мельчайших подробностях.  Рассказала,  как
Гума  провел  с  нею  ту  ночь,  когда  Ливия  заболела.  И  смеялась,
рассказывая...
     - Теперь  можешь убить меня.  На побережье многие будут смеяться,
когда ты будешь проходить мимо: Флориано, Гума, еще кое-кто...
     Руфино знал,  что