собрании  сочинений  писателя.  Сюжеты  "воспоминаний"  Анучина   о  Ленине,
ленинских писем к нему не раз воспроизводились в литературных, драматических
произведениях, в исследовательской литературе о Ленине[122].
     Естественно, после этого  и  сам Анучин не  был  забыт. В литературе он
традиционно   представлялся   едва  ли   не  самым   серьезным  красноярским
собеседником  Ленина,  наиболее  авторитетным  корреспондентом  Горького  из
Сибири, человеком, активно участвовавшим  в революционном движении в Сибири,
оказавшим немалые услуги Ленину и Горькому.
     Письма  Горького к Анучину признавались абсолютно  подлинным источником
более  20 лет, пока едва ли не одновременно фигура Анучина не попала в сферу
научных интересов историка Б.В.Яковлева и филолога Л.М.Азадовской.
     Занимаясь  сибирским  периодом  жизни и  деятельности  Ленина,  Яковлев
обратил внимание и  на факты, приведенные Анучиным. И обнаружил, что все они
никакими   другими  данными,   кроме   свидетельств   самого   Анучина,   не
подтверждаются. По его мнению, достоверность анучинских воспоминаний и писем
к нему Ленина красноречиво характеризует, например, "утверждение вроде того,
что автор еще в 1895 г.  якобы изучал в Томске ленинский реферат "По вопросу
о рынках", хотя работа эта  стала известна под другим названием по рукописи,
впервые обнаруженной  лишь в 1937 г. -- незадолго до  публикации  анучинских
мемуаров"[123].   Яковлев   особенно  подробно   остановился   на
горьковских письмах  к  Анучину,  использовав  наблюдения  и  выводы к  тому
времени   еще  не   вышедшей  в  свет,  но   известной  в  рукописи   статьи
Азадовской[124]. А они оказались не просто поразительными, но и в
высшей степени аргументированными.
     Проведя  тщательный   розыск   писем  Горького  к  Анучину,  Азадовская
установила,  что  формально всего  их насчитывается 26,  в том числе  и  23,
опубликованных в 1941 г. Три из них существуют в виде автографов  Горького и
пять -- в виде  машинописных копий (отпусков  из  личного архива  писателя),
выполненных   на  пишущей   машинке,   принадлежавшей   Горькому.   Уже  это
обстоятельство   вызывало  подозрение,  хотя,  строго   говоря,  можно  было
допустить, что  их подлинники и отпуски остальных  писем Горького  к Анучину
могли просто не сохраниться.
     Однако эти подозрения усилились в связи с другим фактом. Как установила
Азадовская, сохранились оригиналы 20 писем Анучина  к Горькому за 1911--1935
гг.,  причем  12  из них  -- за  1911--1914 гг.  Их  подавляющая часть тесно
связана по  содержанию  с 8 письмами Горького к Анучину, в отношении которых
нет  сомнений в  их  подлинности.  И, наоборот,  как установила  Азадовская,
"почти   все  горьковские  письма,   подлинность  которых  документально  не
зафиксирована.., никак не связаны -- ни по содержанию, ни по датировке -- ни
с одним из двадцати сохранившихся анучинских писем"[125].
     Но  едва  ли  не  самым  замечательным открытием  Азадовской  оказалось
обнаруженное  ею в архиве Горького собственноручное письмо Анучина  писателю
от  23 марта 1911  г.  Вместе  с  ним  Анучин  отправлял  ему  свою визитную
карточку,  оговариваясь,  что писателю,  вероятно,  "не  приходилось слышать
моего  имени".  Из  письма   следует,  что  корреспондент  Горького  впервые
обращается к нему, а  значит,  этим письмом, пишет Азадовская, "аннулируется
буквально половина всего собрания  горьковских  писем, датированных  между 4
ноября 1903  г. и  16 марта 1911  г.", поскольку они не могли  быть написаны
человеком,   о   котором  Горький   узнал   только   после   23   мая   1911
г.[126]
     Не  менее  ошеломляющие  результаты принес  и  анализ  содержания  ряда
горьковских писем. В  январском  1905 г. письме к  Анучину Горький  выражает
своему корреспонденту сочувствие в связи с тем, что, как  ему стало известно
из  газеты "Биржевые новости", Анучина избили "подлые опричники"  царя. "Мое
сердце с Вами, -- писал Горький. -- Я верю, что здесь начало конца кровавого
царя.  Грядут события, которые вознаградят  Вас за ссылки  и  муки". Однако,
во-первых, Анучин  в газетном сообщении  был назван "ординарным академиком",
"профессором",   человеком  "престарелого   возраста",  каковым  являлся   в
действительности однофамилец Василия Ивановича  -- Д.Н.Анучин. Это не  могло
бы   не  удивить  Горького,  если  бы   он   тогда   был  знаком  со   своим
корреспондентом.  Во-вторых,  с  12  января  1905  г.  Горький  находился  в
заключении  в Петропавловской  крепости, где  только  с 25  января  ему были
выданы   письменные   принадлежности.  И,  наконец,  в-третьих,   невозможно
представить, чтобы в письме, посланном  из  Петропавловской  крепости, автор
открыто мог написать "о начале конца кровавого царя"[127].
     В еще  одном  горьковском  письме --  от 14  октября  1908  г. -- автор
делился  своими переживаниями по поводу  газетных сообщений  о смерти теперь
уже "молодого, подававшего надежды" сибирского ученого Анучина. Однако такие
сообщения в  ряде газет появились  только в июле 1910 г., т.е. почти  спустя
два  года  после этого письма  Горького. Точно так же в  еще одном письме  к
Анучину  (от 7 февраля 1904 г.) Горький  благодарит своего корреспондента за
присланную  книгу  "Сибирские  легенды"  и статью  "Материалы  к  областному
словарю     сибирского     наречия",    увидевшие     свет    лишь    спустя
полгода[128].
     В письме от 7 июня 1909 г. Горький сообщал о полученной им от одного из
корреспондентов  --  сибирского  писателя  Г. А.  Вяткина --  "вырезке своей
рецензии"  на  все  те  же  "Сибирские  легенды", опубликованной  в  журнале
"Сибирский  наблюдатель" за  1903 г. Однако  документально установлено,  что
переписка  Вяткина  с Горьким началась  только  через три  года  после этого
письма Горького к Анучину.
     В письме, датированном 1910 г., Горький просит прислать на Капри на имя
бывшего издателя  и  редактора  "Журнала  для всех"  В.С.Миролюбова один  из
рассказов Анучина. Однако Миролюбов прибыл  на Капри только 4 марта 1911 г.,
и,  следовательно,  Горький  не  мог  делать  ранее  Анучину столь  странное
предложение[129].
     Письмо Горького  от 19 февраля  1913  г. сообщает о получении  им  ряда
материалов для намеченного  к изданию "Сибирского  сборника". Писатель особо
выделил  среди них рассказ Гл.Байкалова и  "этюды" Бахметьева.  "Пожалуйста,
напишите  возможно подробно --  кто  такой ваш  Байкалов,  и  передайте  ему
привет",  --  просил Горький и далее  продолжал: "Сообщите подробности  и  о
Бахметьеве,  он тоже далеко пойдет --  далеко!" Гл.Байкалов -- это псевдоним
известного  писателя  Ф.Гладкова, с ним и его творчеством Горький был знаком
еще с 1901 г. По этой причине Гладков просто не мог быть для Горького в 1913
г. неизвестным автором. Письмо вообще грубо передергивает факты, связанные с
историей  подготовки  "Сибирского  сборника",  зафиксированные  в  подлинных
письмах  Анучина к Горькому. Из них следует, что, по крайней мере, до апреля
1914 г. Горький не мог ознакомиться ни с какими материалами, предлагавшимися
к изданию в "Сибирском сборнике"[130].
     Как показала Азадовская,  почти  в каждом из опубликованных горьковских
писем  к Анучину  имеются  "недостоверные даты,  не совпадающие  с  реальным
положением вещей вопросы или утверждения". Они убедительно свидетельствуют о
фальсифицированном  характере источников, долгое  время  использовавшихся  в
литературе.
     Казалось, доказательства Азадовской выглядели исчерпывающими, что нашло
свое  отражение  в  позднейшей  литературе  о Горьком.  Однако  сравнительно
недавно  ее  выводы  были  подвергнуты  серьезной  ревизии   в  серии  работ
Е.Н.Никитина[131].
     Прежде всего Никитин оспаривает  один из  главных аргументов Азадовской
-- дату  первого  письма Анучина к  Горькому, полагая,  что в письме имеется
описка:  вместо  1901  г.  Анучин  поставил  1911 г.  Основание  для  такого
заключения  более  чем серьезное:  в  письме  указан адрес места  жительства
Анучина  (Санкт-Петербург, ул. Канонерская, д.  21,  кв. 19), по  которому в
1911  г.  Анучин точно не  проживал. Однако  примечательно,  что сам  Анучин
неоднократно заявлял о наличии у него всего  23 писем Горького  за 1903-1914
гг.[132]
     Следующий аргумент  Никитина  --  история первого  неудавшегося издания
писем  Горького  (из-за  смерти  последнего  в июне  1936  г.)  к Анучину  в
"Литературном  наследстве". Она говорит о  том, что все 23 письма Горького в
виде  подготовленной  публикации  уже  в  апреле  1935  г., т.е.  при  жизни
Горького, находились  в редакции "Литературного наследства". Автору  кажется
невероятным,  чтобы Анучин  пошел  на их подлог при здравствующем Горьком, с
чем трудно не согласиться. Однако Никитин полностью обходит другие аргументы
Азадовской, приведенные нами выше.
     Итак, кажется, мы зашли в тупик в отношении подлинности или подложности
писем Горького к  Анучину.  Чтобы хотя бы наметить  тропинку  для  выхода из
этого  тупика,  приглядимся  внимательнее  к  личности и судьбе  Анучина,  в
которую  удивительно  непостижимым,  на  первый  взгляд,  образом  оказалась
"вплетена" переписка с Горьким.
     Кажется, этому человеку фатально  не везло. Он пытался стать  писателем
--  получился  ниже чем  средний  бытописатель,  автор мало  кому  известных
"Рассказов сибиряка", повести "По  горам  и лесам".  Он пытался прославиться
трагедией  "Красноярский бунт", над которой работал много  лет, но она так и
осталась  нигде не изданной и не  поставленной  на  сцене. Он задумал роман,
действие  которого  происходило  "на  фоне  социально-мессианского  ожидания
Азии", --  получилось многословное произведение,  оставшееся  в рукописи как
памятник авторскому  трудолюбию,  не больше. Он мечтал  прославить  свое имя
трудами в области этнографии, антропологии,  фольклористики Сибири -- и стал
автором  и  издателем  посредственных брошюр, статей и  сборников "Сибирские
легенды", "Сибирские сказки", "Дедовщина  в  Сибири",  "Енисейские  сказки",
"Сказания". Он  потратил много сил и времени на издание собственных  газет и
альманахов -- получалось все вымученно,  нескладно,  заканчиваясь неизменной
неудачей.  Охваченный  очередной  яркой   идеей,  он   надеялся  открыть   и
сформулировать новый "социальный закон", в котором пытался связать  народные
движения с максимумом пятен  на Солнце,  -- вышла  примитивная компиляция из
трудов  предшественников.  Он  хотел  быть организующим  центром  историков,
этнографов, литераторов Сибири -- и вместо этого в конце жизни был  вынужден
вести долгий  и изматывающий  процесс  со своими коллегами по Самаркандскому
педагогическому институту в  связи со  своей  деятельностью как председателя
жилищно-строительного   кооператива   "Научный   работник".  Судьба,  словно
издеваясь  над  ним,  сделала  его  всего  лишь однофамильцем  действительно
крупного этнографа и антрополога академика Д.Н.Анучина, вынужденного  не раз
поправлять научные выводы и  методы работы своего  младшего  коллеги. Словно
зло  шутя над ним,  судьба даже подарила  ему за 30 лет  до  смерти печатное
сообщение  о его  гибели в Туруханском крае, которое  самому  же пришлось  и
опровергать.
     И все  это  -- на фоне  многочисленных  предприятий,  энергичных, порой
раздражавших  современников действий, грандиозных замыслов. Василий Иванович
Анучин (1876--1942),  наверное,  к концу своей жизни  не  мог не чувствовать
огромной усталости  от пережитого, неудовлетворенности  от нереализованного.
Впрочем,  это, вероятно, было  следствием  отсутствия таланта  при  нелегком
характере,  неизменно приводившем к конфликтам с  окружающими людьми. Помимо
усталости было  и нечто такое,  что заставило его  отчаянно покинуть любимый
сибирский край, с которым он связывал свои честолюбивые надежды,  устроиться
скромным преподавателем  физической географии в Самарканде и молчать, долгие
годы молчать.
     Впрочем, не всегда. Сохранился ряд документов, характеризующих странный
эпизод в жизни Анучина первых послереволюционных лет.
     21  марта  1921 г.  Томская губернская  чрезвычайная комиссия  сообщила
Ф.Э.Дзержинскому о том, что два дня назад гражданин Анучин обратился в  ЧК и
в  губернский партийный комитет.  Суть  обращения  заключалась в  следующем.
Некое доверенное лицо  белогвардейского барона Унгерна доставило  ему письмо
последнего.  В  этом   письме   от  имени   военного  командования   Анучину
предлагалось  "принять  на себя  тягостное бремя управления  Сибирью",  став
"Президентом  Республики   Сибири  или  Председателем  Совета  Министров,  в
зависимости  от Конституции" будущего государства.  Но не только предложение
оказалось  поразительным. Поражали аргументы,  которые приводил  Унгерн: "А)
Вы,  за  смертью  Г.Н.Потанина,  единственный  человек, широко популярный  в
Сибири.  Вас  знают  буквально  от  Урала  до  Камчатки  и  от  Монголии  до
Лед[овитого] океана.
     Б) При последних передвижениях наших частей по  Сибири мы осведомились,
что Вас знают и о Вас любовно говорят в самых глухих деревнях.
     В) С  Вашим именем сильно  считаются и  Вам  лично готовы доверять наши
друзья американцы.
     Г) К Вам с глубоким уважением относится наш враг В.Ленин.
     Д)  Ваша идея  об  Азиатской Федерации  имеет  много  друзей  и горячих
сторонников в Корее, Монголии, Китае и Индии.
     Е) Вы единственный, кто может объединить вокруг себя многих.
     Ж) Ваш отказ повлек бы  за  собой все ужасы министерской чехарды жадных
до власти, но ни на что творческое не способных людей"[133].
     Ответ Анучина  Унгерну был полон достоинства: "Оставаясь при мысли, что
применением  насилия  можно  породить  только  новое насилие,  что штыком  и
пулеметом можно  только разрушать, но не  создавать, я, естественно, не могу
разделять надежд на вооруженное восстание, хотя бы и успешное.
     По   существу  переданного  Вами  предложения  я  считаю   долгом  дать
категорический  ответ и сообщить, что абсолютно не  пригоден на предлагаемую
роль  и  отказываюсь от  нее  -- по  той причине, что я совершенно отошел от
политической    деятельности    с    намерением    никогда    к    ней    не
возвращаться"[134].
     Томская  губернская ЧК  немедленно провела  оперативную работу по сбору
сведений об Анучине. Оказалось, что  Анучин --  "человек способный, обладает
большими познаниями, но склонен к прожектерству  и с большим неудовольствием
относится  к тому,  что  ему  пришлось сойти с  политической  и общественной
арены... Анучин склонен ко всяким неожиданным  поступкам. В  настоящее время
он творит новую религию -- "твори радость""[135].
     По распоряжению Дзержинского копии писем  Анучина и барона Унгерна "для
сведения" были направлены всем членам ЦК  ВКП(б),  в том  числе  Ленину,  на
"хорошее"   знакомство   с   которым   Анучин   ссылался   при   встрече   в
ЧК[136].
     К   сожалению,   нам  не  удалось   обнаружить   продолжения  "дела"  о
"президентстве" Анучина в "Республике Сибирь". Но  одним из  его последствий
стала постановка его  героя "на  учет"  в Томской губернской Ч  К.  Было  ли
действительно обращение барона  Унгерна к Анучину?  Ответить на  этот вопрос
сложно, т.к. подлинника его письма обнаружить не удалось, хотя он, как можно
понять, существовал. Если  было такое обращение, то фактический  "самодонос"
Анучина  мог  стать  его  реакцией на возможную  провокацию  со  стороны ЧК,
которая,  как показывают  документы,  отсутствовала.  С  другой стороны,  мы
вправе предположить, что это мог быть один из тех "неожиданных поступков", о
которых  сообщалось в  письме Томской  губернской  ЧК.  Во  всяком случае, в
военно-политической обстановке 1921 г. предложение  барона Унгерна  выглядит
довольно  странно, особенно если учесть, что в его основе -- не суть будущей
государственной деятельности  Анучина,  а  его  собственная  характеристика,
которая  могла  быть  "автохарактеристикой",  призванной   привлечь  к  себе
внимание.
     Сохранились автобиографические воспоминания Анучина за этот и еще один,
более поздний, периоды жизни. Если  верить им, в марте 1922 г. произошло его
"единственное,  но очень  тяжелое по последствиям  столкновение с  Советской
властью". Человек, по его собственному  свидетельству, сидевший  при царской
власти 17 раз  в тюрьме  и 7 раз  отбывавший  ссылку, на одной  из партийных
конференций  обвинил начальника  секретной  части  Томской  губернской ЧК  в
распродаже  белогвардейцам нескольких  вагонов  военного  снаряжения.  Якобы
после этого последовал немедленный арест. "Или  меня вызывали  к следователю
только для того, чтобы ложно сообщить, что моя жена уже вышла замуж. Или под
вечер ко мне  являлся кто-нибудь из Чека и сообщал, что, согласно приговора,
утвержденного Москвой, я сегодня буду расстрелян". "Меня несколько раз били,
-- свидетельствовал Анучин. -- Мне  рукоятью нагана вышибли  шесть зубов.  В
декабре  при   сорокоградусном   морозе   вынули   на   всю  ночь  раму   из
камеры..."[137]
     В  1923 г.  Анучин был выслан  на 3  года в Казань,  где, однако, занял
должность  профессора Казанского  университета.  Здесь, по  его  собственным
словам, сотрудниками ВЧК  у него были изъяты подлинники  16  писем Ленина за
1903--1913 гг.
     Спасаясь от постоянных угроз  ареста и ссылки то в Архангельскую, то  в
Тверскую  губернии,   находя  поддержку   то   у   Ф.Э.Дзержинского,  то   у
П.А.Красикова, Анучин в конце концов в 1928 г. обосновался в Самарканде.
     Именно здесь,  приблизительно в  1933  г.,  и  произошла  обывательская
история с  ЖСК  "Научный  работник".  Анучин  начал  "разоблачать  воров"  в
кооперативе, результатом чего стал судебный процесс, едва не приведший к его
осуждению.   Можно  понять   состояние  нашего  героя,  когда   председатель
кооператива, некий Гуревич, объявил, что  Анучин  -- беглый  поп, ограбивший
подлинного     профессора     Анучина     и     живущий    по     документам
последнего[138].
     На фоне кооперативного скандала и началась история с письмами Горького.
Анучин  в письме к  В.Д.Бонч-Бруевичу  описывает ее  следующим  образом. Уже
якобы  после  того  как   он  подготовил  их  публикацию   и  отослал  ее  в
"Литературное наследство", по Самарканду поползли слухи "о письмах Горького,
в  которых  он  якобы поносит Ленина  (!)". "Я  ничего не  понимал, -- пишет
Анучин, -- так  как ни о письмах, ни о работе для "Литературного наследства"
никому  не  сообщал.  Впоследствии  выяснилось,  что  слухи   пустил   некий
Гуревич... Меня  полуофициально  спросили:  имею  ли  я  письма Горького?  Я
ответил утвердительно. После этого выступил все  тот  же  Гуревич и публично
обвинил  меня в  самозванстве, упирая на то, что у Горького была переписка с
В.А.Анучиным, а не со мною (В.И.)...
     Затем ко мне нагрянула комиссия Советского] контроля, проверила все мои
документы и дипломы, тщательно  ознакомилась с моей  библиотекой и, наконец,
потребовала предъявить письма Горького.
     Они  лежали  на  столе.  Один  читал  вслух  копии,  другой  следил  по
оригиналам, третий делал заметки в блокноте. Кончили. Дальше такой разговор:
     -- Зачем у Вас сделаны копии?
     -- Для печати.
     -- Неужели Вы не понимаете, что этих писем нельзя опубликовывать?
     -- Почему?
     -- Высказывания Горького против смертной казни, о буржуазной философии,
об областниках  и т.д. неправильны. Он давно отказался от таких троцкистских
идеек. Хранить (а  не только оглашать) такие письма -- деяние антисоветское;
Вы должны были давно их уничтожить.
     Забрали экземпляр копии и, еще раз пристращав, уехали...
     Через  2--3  дня  ко  мне явился человек в  форме  и  с  билетом  НКВД.
Потребовал письма Горького, долго  читал... и наконец заявил,  что он письма
конфискует. Я отказался отдать их, требуя ордера на конфискацию.
     -- А,  так?! Хорошо!  Мы возьмем  их через два  часа, да  кстати  и Вас
прих