, ни
по стилистике  они  не  имеют абсолютно  ничего  общего  с  "постановлениями
Политбюро ВКП(б)":  это сугубо деловые,  сухие записи,  лишенные  какой-либо
риторики  и многословия, с конкретными поручениями конкретным  ведомствам  и
лицам[97].   Таким   образом,   мы   можем   сделать  твердый   и
окончательный вывод: перед нами сфальсифицированный комплекс документов.
     Но, констатируя этот  безусловный  факт,  мы  не вправе  отказаться  от
попытки  ответить,  по крайней  мере, на  три  вопроса: кто  и с какой целью
прибег  к  столь  масштабному подлогу, как  он  был изготовлен и каково было
реальное воздействие  этого подлога на принятие  ответственных  политических
решений  германским  руководством?  Именно  эти  вопросы  и  ответы  на  них
представляют   гораздо  больший  интерес,   нежели  сам  факт   разоблачения
фальсификации.
     Прежде  всего  обратим  внимание  на  идеологию  подлога.  По  форме  и
содержанию "постановления" являются  не чем иным,  как попыткой оперативного
стратегического и тактического расчета изменяющейся международной обстановки
с периодичностью  от одного до  трех-четырех дней. При  этом автор  пытается
охватить все крупнейшие мировые события этих дней. Увы, это  ему сделать  не
всегда удается, в результате чего многие  "постановления Политбюро" выглядят
случайными, хаотичными и повисают в воздухе без надлежащего хронологического
развития и  исполнения  со стороны  советского руководства.  Вот,  например,
Политбюро  19  февраля  1935  г.  решает  предпринять  меры по  сближению  с
Ватиканом. И что же? "Ватиканский сюжет" остается неразвитым, он исчезает, а
попросту забывается фальсификатором.  Или вот, например,  Политбюро отмечает
серьезную  опасность   в   лице  поднимающего  голову   сионизма   в   своем
"постановлении"  от  29  октября  1935  г.  При  этом  констатируется,   что
требование  создания  еврейского   государства,   охватывающего  не   только
Палестину,    может   стать   сложной   проблемой   для   внешней   политики
Великобритании.   Однако   данный  аспект  политики  СССР  по   отношению  к
Великобритании  в  "постановлениях"  больше  не  затрагивается,  он оказался
забытым.
     Фальсификатору явно не хватило фантазии и умения. В то же время  сюжеты
текущей  внешнеполитической   ситуации,  обозначенные  нами  выше,  являются
постоянными  в  его  аналитических  рассуждениях  и прогнозах. Автор подлога
внешне   беспристрастен,  но  политический  макиавеллизм  советской  внешней
политики, так как он ему представлялся, сквозит в каждой фразе  его изделия.
При этом невольно  обнаруживается  и главная  концептуальная  установка  его
сочинения.  Суть  ее   заключается  в  двух   посылках.   Первое:  советское
руководство подчинило идее мировой революции всю свою внешнюю политику, ради
этой  цели  оно  готово пойти  не  только на  любой  компромисс  с  мировыми
державами, но временно и внешне отказаться даже от курса на социалистическое
строительство.  Второе: политическое руководство  СССР окончательно  решило,
что  главный враг  страны в  мире  --  это Германия, столкновение с  которой
неизбежно,  и,  чтобы  не  оказаться с ней один на один, необходимы  широкие
союзы и коалиции.
     Судя  по  тому,  что внешнеполитическое ведомство  Германии  оплачивало
каждое поступающее  "постановление"  (от 200  до  300  рейхсмарок,  всего за
январь  1934  г.  --  март  1936  г.  было  выплачено  от  55  до  85  тысяч
рейхсмарок)[98],  его руководство, или его часть, было убеждено в
том, что перед  ним -- подлинные  постановления Политбюро ЦК  ВКП(б).  Легко
представить себе, что означали они для выработки курса  Германии в отношении
СССР: имея такие документы и признавая их подлинными, можно было действовать
на основе одного принципа -- ни в чем не доверять советской дипломатии, имея
в  виду,  что она  никогда не пойдет  ни  на какой союз или договоренность с
Германией.  Иначе  говоря,  "постановления"   постоянно   раздували   огонек
враждебности между двумя государствами, обрекая их на скорый или отдаленный,
но неизбежный конфликт.
     Показательно, что уже тогда, когда внешнеполитическая ситуация середины
30-х  годов   стала   историей,  отношение  к   "постановлениям"   оказалось
однозначным. В начале 80-х годов они вводятся в научный оборот американскими
исследователями  МЛовенталем  и Дж.Макдоуэллом  и  западногерманским  ученым
И.Пфаффом как подлинные документы. Одно  из "постановлений" было издано даже
в  официальной  публикации  германских   дипломатических  документов.  Иначе
говоря, многие исследователи признавали подлинность  "постановлений", видя в
них важный источник по внешнеполитической истории середины 30-х годов.
     Мы  уже убеждались не раз, что в отношении фальсификаций  все  рано или
поздно встает  на свои  места,  хотя и  не всегда  с  абсолютно  достоверной
точностью.  Так  и   в  данном  случае.  Николаевский,  касаясь   вопроса  о
происхождении "постановлений", заметил: "Я не хочу теперь же  говорить это в
утвердительной  форме, но  у  меня складывается впечатление, что речь идет о
двойной  игре  советских  (сталинских)  агентов,  которые  с  ведома  своего
начальства посылали  немцам  ту информацию,  которая им  казалась  полезной,
дезинформируя  в соответствующем духе немцев"[99]. Однако и здесь
Ловенталь не согласился  со своим корреспондентом. "Приступая к исследованию
документов, -- писал  он, -- я просмотрел их тщательно именно с  этой  точки
зрения,  но  я  не  мог найти данных  для такого  заключения.  Международная
политика Советского Союза за 1934--1935  гг. изложена почти полностью в этих
документах.   Вообще  они   вредят  положению   Советского   Союза   как   в
международных, так и во внутренних делах"[100].
     Выясняя  происхождение "постановлений",  можно с  уверенностью сказать,
что советские спецслужбы не  могли быть причастны к  их изготовлению:  образ
Советского Союза -- врага Германии ни в коей мере не отвечал в середине 30-х
годов  интересам  советской  политики.  Документы  готовились  человеком,  в
совершенстве владевшим русским языком, скорее всего образованным эмигрантом.
Этот человек  имел весьма  смутные  представления  о стиле работы советского
политического руководства  и структуре высших политических органов СССР. Его
даже не  смущала придуманная  и немыслимая частота  заседаний  Политбюро  ЦК
ВКП(б) и преимущественно  внешнеполитический  характер обсуждавшихся  на нем
вопросов.  Он имел  лишь общее представление  о внутреннем развитии  СССР, а
знание международного положения  черпал, судя по всему, из сообщений средств
массовой  информации,  готовя  на  их  основе   свои   разработки  возможных
политических комбинаций. В своих стратегических  прогнозах он оказался прав:
спустя  несколько  лет  после  передачи  "постановлений" разгорелась  Вторая
мировая война, в  которой  Советский Союз  воевал с Германией почти именно в
той  комбинации союзнических государств,  на создании которой так настаивало
"Политбюро ВКП(б)". Затем наступил и роспуск Коминтерна.
     Итак,  автор   "постановлений"  нам  сегодня  пока  не  известен.  Зато
существует  несколько более  или менее документированных версий того, что за
мотивы  руководили  фальсификатором и каким  образом его изделия становились
известны гитлеровскому руководству.
     Первая версия  была высказана  немецким историком Пфаффом. Согласно ей,
"постановления"  передавались представителем  ТАСС  в  Австрии  Ф.В.Боховым.
Однако  Бохов  являлся  на  самом деле  не  представителем  ТАСС,  а венским
корреспондентом лондонской газеты "Дейли экспресс" и по совместительству  --
агентом гестапо. Никаких документальных подтверждений того, что он имел хотя
бы какое-то отношение к "постановлениям", не имеется.
     Вторая   версия  изложена   немецкими  исследователями   М.Рейманом   и
И.Сюттерлин.  Суть  ее  сводится к  тому,  что "постановления"  поступали  в
Германию   через   австрийскую   разведку.   Посредниками   между   авторами
фальсификации и ее получателями  (возможно даже и  самими авторами) являлись
жители  Вены,  некто доктор А.Рютц,  выходец  из  Прибалтики, хорошо знавший
Россию и русский язык, связанный с российской эмиграцией, и некто "Рафаэль",
связанный  с  троцкистской  организацией  "Анти-Коминтерн".  В  изготовлении
подлога был заинтересован руководитель восточного отдела внешнеполитического
ведомства НСДАП доктор Лейбрандт, договаривавшийся в ряде  случаев о частоте
предоставления  "постановлений": они  создавали  ему необходимый авторитет в
глазах нацистского руководства. Изготовители фальшивки с ее помощью пытались
поправить (и не без  успеха) свое материальное положение. Свою версию Рейман
и    Сюттерлин    постарались     подкрепить    обширными    документальными
свидетельствами,   в  частности  ведомостями  оплаты   каждого  поступавшего
"постановления"[101].  В  ее  пользу  говорит  и тот факт, что  о
"постановлениях" в 1934--1935 гг.  знали не только германские  и австрийские
спецслужбы. В 1934 г. А.Ерт, руководитель "Анти-Коминтер-на", был ознакомлен
с ними и  счел их  фальсификацией[102]. По словам  Николаевского,
В.Врага,  связанный  в 1934--1935  гг. с польской  разведкой, имел контакт с
неизвестным,  который  предложил  ему  купить  "постановления".  Врага  даже
ознакомился с ними  и убедился,  что  это  фальшивка[103].  Иначе
говоря,  авторы  подлога не  делали из него  эксклюзива  для  австрийских  и
германских  спецслужб,  предлагали  свои  услуги  представителям   различных
государств, надеясь на ответное вознаграждение.
     Политические реалии середины  30-х годов оказались в чем-то проще, а  в
чем-то   сложнее   тех,   которые   старались   очертить  автор  или  авторы
"постановлений". Следует отдать им должное за их тщательность в отслеживании
основных  событий  мировой  истории  того времени,  за  изобретательность  в
стратегических  и тактических  расчетах  и  прогнозах.  Они  явно  творчески
подходили  к  делу.  Не  обделенные  воображением, авторы подлога попытались
очертить  механизмы,  цели  политических  решений,  принимаемых в  СССР,  и,
увлеченные,  пошли  еще  дальше  в  своих  попытках  реконструировать  самые
глубинные основы принятия таких решений.

Глава 5. "Сибирский Пимен", или Несостоявшееся открытие гения В.И.Анучина

     В 1940  г.  в  ленинградском  журнале  "Литературный  современник"  был
опубликован  фрагмент  мемуаров  к  тому времени  уже мало  кому  известного
ученого и педагога В.И.Анучина[104].
     Писать  воспоминания -- право, но и ответственность любого, кто склонен
размышлять  над прожитым  и способен эти  размышления  "положить на бумагу".
Последним качеством Анучин, как мы убедимся ниже, обделен не был. Оказалось,
что он обладал и  смелостью: в  скромном по названию  фрагменте воспоминаний
рассказывалось о его встречах и беседах в 1903 г. в  Красноярске с сосланным
туда В.И.Лениным. Мемуары  были посвящены, по меньшей  мере,  четырем темам.
Во-первых,   они   передавали   атмосферу   общественно-политической   жизни
Красноярска того времени:  споры о путях развития  революционного движения и
революционной идеологии, место  Анучина  в жизни  Красноярска, его образ как
политического  деятеля, устроившего бунт семинаристов в Томске  в 1895--1896
гг.,  скромно  рекомендующего   себя  Ленину  как   "просто   революционер",
пытающегося постичь жизнь "своим умом". Во-вторых, они содержали  любопытные
подробности работы Ленина  в знаменитой  Юдинской  библиотеке в Красноярске.
В-третьих, они  зафиксировали совет Ленина  Анучину продолжать  его  научные
разыскания  в  области  истории   и   этнографии  Сибири,  "собрать  крупных
фольклористов и составить большой сборник". И, наконец, в-четвертых, мемуары
развивали     тему    так    называемого    "сибирского     областничества",
разрабатывавшуюся рядом сибирских общественных и научных деятелей. На прямой
вопрос Ленина,  что  лежит в  основе теории областничества -- сепаратизм или
федерализм, Анучин  в беседе  с будущим руководителем Советского государства
ответил,  что федерализм.  По словам мемуариста, Ленин  так прокомментировал
это   заявление   Анучина:   "Если   сибирское   областничество  имеет  хоть
какую-нибудь  организующую  роль, если областничество  не  партия, а  только
демократический блок  с лозунгом федеративного  устройства  России, то... то
"до Твери нам по пути"".
     Публикации воспоминаний о  Ленине предшествовали интересные события. Их
сохранившийся  машинописный вариант имеет дату: "Казань, 7--12 февраля  1924
г." Их судьбу автор описывает  в письме на имя И.В.Сталина от 31 мая 1938 г.
следующим  образом:  "При  многократных  отказах  принять  для   печати  мои
воспоминания были приведены следующие соображения:
     1. "Автор снизил образ Ленина  -- необходимо добавить моменты, рисующие
его в качестве вождя" (РАПП).
     2.  "Ваши   воспоминания  ровно  ничего  не  прибавляют   к   биографии
В.И.Ленина" (Н.Бухарин).
     3.  "Для того,  чтобы  писать о великом человеке,  нужен особый стиль и
особый   слог,  а  ваши  заметки  написаны  косноязычным  языком  обывателя"
(К.Радек)..."
     Секретарь  Сталина  А.Н.Поскребышев направил  письмо  и воспоминания  в
Институт  Маркса--Энгельса--Ленина,  откуда  Анучину  было сообщено, что они
будут привлечены для составления биографии Ленина[105].
     Благожелательное  отношение  к  воспоминаниям со  стороны  Института  и
сыграло положительную роль в решении вопроса об их публикации в литературном
издании. Это  был ключевой  момент в  судьбе  творческого наследия  Анучина,
связанного  с  ленинской, а затем, что  особенно  важно для  темы  настоящей
главы, и горьковской тематикой.
     Ленинская тема получила дальнейшее развитие в новой публикации Анучина,
появившейся    год     спустя     в    самаркандской    газете    "Ленинский
путь"[106]. Автор заявил здесь, что он переписывался с Лениным на
протяжении 10  лет -- с 1903  по  1913  гг.  Подлинники ленинских  писем, по
словам Анучина, оказались  утраченными. Однако  он  предложил их пересказ по
сохранившимся копиям. Вскоре этот пересказ в более  подробном виде был вновь
опубликован в центральной печати[107].
     Почти одновременно с этим газета  "Правда" поместила информацию  о том,
что  редакция  журнала  "Сибирские огни"  получила для публикации  23 письма
А.М.Горького к Анучину. "Это, -- сообщал новосибирский корреспондент газеты,
-- наиболее интересные из всех известных писем Горького  к  сибирякам. В них
имеется много глубоких высказываний Алексея Максимовича о Сибири и сибирской
литературе"[108]. Вскоре письма Горького к Анучину увидели свет в
"Трудах"  Самаркандского   государственного   педагогического   института  с
предисловием  доцента  П.В.Вильковского  и  комментариями  жены  Анучина  --
С.Ф.Анучиной.  Предисловие  сообщало,  что  письма  Горького  к  Анучину  за
1903--1914  гг. печатаются по копиям, снятым самим адресатом с хранившихся у
него  оригиналов[109]. Почти одновременно в  том же виде они были
опубликованы и в журнале "Сибирские огни"[110].
     23  горьковских  письма  к  Анучину  содержали  поразительный по  своей
исторической значимости фактический материал.
     Во-первых,  в  них  имелись  очень  важные  горьковские  характеристики
сибирских  писателей  и общественных  деятелей.  Так,  например,  о поэте  и
романисте Н.С.Рукавишникове Горький  писал  Анучину: "Книги Рукавишникова  у
меня  есть.  Изломился  парень.  Толку  не  будет.  Дурно  манерничает,  как
проститутка"[111]. Знакомство Горького с творчеством драматурга и
писателя В.К.Измайлова вызвало у него "кошмарное впечатление". В то же время
творчество  писателя В.Я.Шишкова породило у Горького большие надежды: "Я, --
писал  он  Анучину,  -- вполне  согласен,  что Шишков может  развернуться  в
крупного  писателя, но  до сих  пор  он  пишет  неуверенно,  оглядываясь  по
сторонам, и  чуточку под  Ремизова, словно  боится быть  оригинальным, самим
собою"[112].

     Рисунок 5
     Письмо  В.А.Анучина  к   И.В.Сталину  о  судьбе  его  "воспоминаний   о
В.И.Ленине"

     Во-вторых, письма  содержали обширный биографический материал  о  самом
Анучине, а также горьковские оценки его научного, литературного творчества и
революционной деятельности. "О вашем участии в "Красноярской республике", --
писал, например, Горький, -- я узнал из рассказов вашего сподвижника Ур. Он,
как  говорят,  недоволен  Вашим  максимализмом, находя, что Вы перехватывали
крайними предложениями, для которых мы "еще не созрели", но Вы знаете, что я
неравнодушен    к    безумству    храбрых,    а    потому    душевный    Вам
привет"[113]. В  другом  письме  к Анучину  Горький советует ему:
"Революционную  работу  бросить,  конечно, невозможно,  но  еще  и  советую:
откажитесь  от  научной  работы  ради  писательства.  В  Вас  слишком  много
писательского,   и  здесь  Вы  ближе   к  народу,  больше  дадите   широкому
кругу"[114].   Письма  раскрывали  обширные   творческие  замыслы
Анучина,  в  курсе  которых  постоянно  был  его  знаменитый  корреспондент.
"Наконец-то  Вы заговорили о  романе,  -- заметил  однажды Горький.  --  Мое
мнение? Оно давно Вам известно... это превосходная мысль!
     Способности  у  Вас большие,  материалами богат  как  никто, --  должна
получиться прекрасная вещь. Одобряю, благословляю!"[115]
     В-третьих,  из писем Горького  становилось известно,  насколько  важную
помощь  оказывал ему Анучин своими мнениями о  литературных, политических  и
общественных процессах  в  Сибири и не  только  там.  Так, например, Горький
высоко оценил размышления Анучина  о  социалистическом искусстве, задолго до
возникновения идеи социалистического реализма. "Мысль о том, что это будет и
не  реализм, и не  романтизм,  а  какой-то  синтез  их  обоих,  мне  кажется
приемлемой,   --  писал  он   Анучину.   --   Да,   возможно,   это   так  и
будет"[116].
     Но  особенно  важны  для  Горького  оказались  политические размышления
Анучина. "Занимается  ли  Сибирь  вопросами внешней  политики? -- спрашивал,
например,  он  своего корреспондента.  --  Если да,  было  бы поучительно  и
необходимо знать,  что  именно  думают  сибиряки  о  деятельности российской
дипломатии и администрации в Монголии,  Китае и вообще на Дальнем Востоке?..
Интересно  также  ваше  отношение  к  делам  в  Средней  Азии,  в  частности
персидским"[117]. В другом письме Горький  нетерпеливо спрашивает
Анучина:  "Как  Вы  думаете -- надолго  ли  успокоились  японцы  и  что  они
предпримут  в  дальнейшем?  Не  будут  ли  обижать  вашу  прекрасную Сибирь?
Черкните  пару  слов и  о  Китае"[118]. Волнует  Горького,  как и
Ленина,  близкая  Анучину  тема "сибирского  областничества".  "Является  ли
областничество, -- спрашивает  писатель  своего  корреспондента,  --  только
культурным     движением,    или     оно     имеет    и     более     острый
характер?"[119] Горький связывает эту тему с разрешением проблемы
будущего Сибири. Словно соглашаясь с присланными ему Анучиным размышлениями,
он однажды  пишет ему: "Ведь  областной  Думы Вам хочется?  Ведь метрополия,
Санкт-Петербургом  именуемая,  ни  к  чему Вам?  Только  грабит, А  пора  же
россиянину учиться не давать себя грабить имперским немцам"[120].
В другом письме  Горький сообщает  своему корреспонденту: "Ваша установка по
вопросу о будущем Сибири вызвала горячую дискуссию...
     По этому вопросу Влул (Ленин. -- В.К.) будет Вам писать  детально, а Вы
к нему прислушивайтесь -- это человек большого плавания"[121].
     Все опубликованные  материалы из  анучинского архива  едва ли не  сразу
стали фактами жизни и деятельности  в равной степени как самого Анучина, так
и его знаменитых  корреспондентов. Видимо, поэтому им была суждена  долгая и
славная жизнь. Так, например, письма  Горького к Анучину выдержали с 1941 по
1965 гг. не меньше восьми изданий, в том числе  частично -- в тридцатитомном