нописная  копия  письма  Пушкина  из Петербурга  в  Мологино
А.А.Раменскому  от  июля  1833  г., "География  пятивековой просветительской
династии  Раменских" (составлена С.Дмитриевским  в Москве в  1977  г.),  три
альбома   с  письмами,  адресованными  Антонину   Аркадьевичу   Ра-менскому,
вырезками  газетных  и  журнальных   статей,  посвященных  династии,  другие
материалы.
     Среди  всех  этих документов  обращают на  себя внимание  прежде  всего
альбомы. В принципе, такие имеются едва ли не в каждой семье. Однако альбомы
Антонина Аркадьевича по-своему замечательны. В них зафиксирована официальная
история рода.  Оформленные в высшей степени небрежно, даже неаккуратно,  они
тем  не менее содержат интересные иллюстративный и текстовой материалы. Один
из  альбомов,  озаглавленный  "Литература   о   А.А.Раменском",  открывается
фотографиями с  портретов представителей рода, празднования 200-летия юбилея
мологинской школы, содержит  вырезки  из  газет и  журналов, поздравительные
открытки,  машинописные  и  печатные  тексты стихотворений Раменского  и др.
Другой  альбом включает материалы  по  истории Ржева  и окрестностей.  Здесь
также  имеются вырезки  газетных и журнальных статей, посвященных Раменским,
поздравительные  открытки,  письма,   телеграммы.  Альбом  поражает  обилием
подлинных  автографов  потомков  известных  людей  (С.М.Мельник-Тухачевской,
Н.П.Герцен,     Е.Я.Драбкиной,     А.П.Радищева,     Давыдовых,     Толстых,
Л.Космодемьянской,    Муравьевых-Апостолов,   И.Эренбурга,    Н.А.Алексеева,
Н.Гусева  и   др.).  Альбомы  содержат  многочисленные  образцы   советского
иллюстративного    китча,   с   любовью   коллекционировавшегося   Антонином
Аркадьевичем. Замечателен и его собственный стихотворный китч -- целые циклы
патриотических,    интернациональных,    коммунистических     стихотворений,
написанных в идеологическом отношении старательно и выдержанно.
     Альбомы  свидетельствуют  о том,  что Антонин Аркадьевич уделял  немало
времени и энергии установлению связей с известными современниками и авторами
книг об исторических деятелях. Принадлежность к знаменитой династии являлась
надежной  рекомендацией  для  знакомства и  переписки. Впрочем, случалось  и
наоборот: установление тех или иных  связей являлось  следствием  разработки
новой  "версии"  в  истории  династии  Раменских.  Об  этом  свидетельствует
цитировавшееся  выше  письмо  Голенищева-Кутузова.  В  подтверждение   этого
наблюдения  говорят  и  другие  материалы.  Например,  13 июля  1963 г. дочь
М.Н.Тухачевского С.М.Мельник-Тухачевская писала  в ответ на  запрос Антонина
Аркадьевича:  "Лично я ничего  Вам  сообщить не  могу  по интересующему  Вас
вопросу,  т.к.  была еще девочкой  и ничего не  помню. В Москве живет бывший
шофер моего  отца, который  проработал  с ним 19 лет  с  1918  г. -- вот он,
наверное,   сможет    Вам    сообщить   то,    что   он   знает   о    Вашем
дяде"[363].
     "Версию Тухачевского" в истории рода  разработать не  удалось,  как  не
удалось,  например,  заинтересовать  общественность  указанием на  возможное
место нахождения древней новгородской библиотеки, спрятанной  якобы столетия
назад предками Антонина Аркадьевича. Об этом свидетельствует сохранившееся в
альбомах  письмо знаменитого  археографа,  архивиста и историка,  сотрудника
Сектора древнерусской литературы Пушкинского Дома В.И.Малышева, датированное
10  декабря 1969 г. Вежливо отводя предложенную версию, Малышев писал: "Ваше
письмо и сообщение о возможностях поиска новгородской и псковской  литератур
произвели  на  всех  нас громадное  впечатление и  все мы  ожидаем ценнейшие
находки древнерусских литератур, имеющих мировое значение.
     Ваше  письмо я передал в Сектор древнерусской литературы, так как сам я
после  перенесенного инфаркта  и  других  тяжелых  болезней не  смогу  сразу
включиться  в  работу, пусть молодые сотрудники нашего института  начнут эту
важную работу, и мы с Вами пожелаем им успеха в столь важном для нашей науки
деле"[364].
     Но  чаще  все  же случалось иначе:  люди,  к  которым обращался Антонин
Аркадьевич, верили и по возможности делились с ним своими воспоминаниями.
     Сказанное,  кажется,  не  оставляет  сомнений  в  том, кто  был  душой,
двигателем   и   исполнителем  мифа  о   Раменских,  оформившегося  в  серию
фальсификаций,   центральное  место  среди  которых  заняли   "Акт"  и   его
"Дополнение".  Антонин  Аркадьевич  проявил  в   высшей  степени  изощренную
изобретательность и  фантазию,  знания и трудолюбие, энергию  и смелость для
документального оформления красивой и сложной исторической легенды. Она жила
вместе с ним, принося ему немалые, по крайней мере общественные,  дивиденды:
всесоюзную  славу,  уважение  земляков,   внимание  журналистов,  восхищение
пионеров  и  комсомольцев.  Трудно  сказать,  когда поверил  в  созданную им
легенду и ее автор -- ведь иначе быть не  могло: жить десятилетия без веры в
это,  с постоянным ожиданием разоблачения  --  испытание,  как нам  кажется,
немыслимое для  любого человека. В легенду надо очень верить: лишь тогда она
приобретает  ореол  достоверности,  во  всяком  случае  в  представлении  ее
сторонников.
     Нелегко разобраться,  как  происходили  процессы оформления  легенды  и
фальсификации  подкрепляющих   ее  исторических  источников.  Прежде   всего
возникает  вопрос  об ее  истоках.  Бесспорно  существование  в XX в. некоей
учительской  семьи,  в  частности   Алексея  Пахомовича  Раменского.  Вполне
возможно бытование  каких-то  устных преданий о связях Алексея Пахомовича  с
семьей  Ульяновых.  Очень вероятно, что именно от них  отталкивался  Антонин
Аркадьевич в своих дальнейших фантазиях.
     Они поначалу носили устный характер. Для их подтверждения в начале 60-х
годов  Антонин  Аркадьевич  начал  фальсифицировать дарственные  надписи  на
книгах. Следует признать, что это ему удавалось делать не без успеха, хотя в
основе фальсификации автографов лежал бесхитростный  прием их  механического
копирования  из  доступных  факсимильных  публикаций.   Любопытно,  что  при
знакомстве с такими записями эксперты независимо друг от друга зафиксировали
одинаковое восприятие. Так, например, Веселина, говоря о ленинском автографе
на книге "Борьба  за хлеб", пишет, что  "не хватает лишь какого-то малейшего
напряжения  зрения,  чтобы  прочесть  ее  человеческим  глазом".  О  сходных
впечатлениях пишет  и  Т.И.Краснобородько.  По ее словам, пушкинские надписи
"почти  "угасли", они едва заметны и скорее угадываются, чем читаются". Зато
эта неуловимость в  прочтении ничуть  не  смущала  Антонина  Аркадьевича: он
больше, чем  кто-либо  другой,  желал,  чтобы записи были неясны, но  все же
прочитаны. Поэтому появились  копии этих записей, изготовленные якобы тогда,
когда они хорошо читались.
     Чтобы придать  большую достоверность  подложным  автографам,  Раменский
фальсифицирует  записи своих  предков на "Письмовнике", а также  придумывает
тексты  писем  к  ним  знаменитых  людей,  предоставляя  их  в  виде  копий,
изготовленных якобы до их утраты. Так возникают  два  новых вида подлогов. И
они принимаются  многочисленными  журналистами  за  чистую  монету,  хотя  и
встречают  скептическое отношение  со  стороны специалистов. Ильин рассказал
автору  книги о  своих беседах со Штормом, не раз встречавшимся с Раменским.
Шторм не  верил  ему,  хотя "радищевская  версия" истории династии Раменских
красиво подтверждала именно его гипотезу.
     Раменский  не  мог  не  учитывать  этого  обстоятельства.  Если  верить
хронологии дальнейших событий, зафиксированной самим Антонином Аркадьевичем,
во второй половине 60-х годов он изобретает  новый  вид  подлогов -- "Акт" и
его  "Дополнение".   Как  официальные  документы,  составленные  до   гибели
библиотеки и архива Раменских, они становились главной опорой фальсификаций,
которые  одновременно  подтверждали и их достоверность, и их  подлинность. В
результате была создана  система взаимосвязанных фальсификаций  исторических
источников. В  начале  70-х  годов  она была дополнена  "мемуарами" Антонина
Аркадьевича,  содержавшими  новые  детали  истории рода, но  в  основе своей
имевшими все те же фальсифицированные материалы.
     Хитроумно  и  изощренно  была  продумана  система  прикрытия  подлогов,
которая  со временем все более и более усложнялась.  Первоначально появилась
легенда  об  огромной  библиотеке и архиве  Раменских,  хранившихся  в  селе
Мологино Ржевского района и погибших во  время Великой  Отечественной войны.
Затем стали  находить ее  остатки. Сначала  они были обнаружены  неизвестным
мальчишкой-археологом,  затем  --  в  старой,  заброшенной  сторожке   самим
Антонином  Аркадьевичем.  Почти одновременно с этими "открытиями" к Антонину
Аркадьевичу стали попадать  остатки еще  одной библиотеки и архива Раменских
-- из села Лялино Бо-логовского района. Знаменательно, что открытия начались
с  ленинских  автографов,  которые  были  бескорыстно  переданы  в  Институт
марксизма-ленинизма. И пока специалисты института занимались  их экспертизой
на  предмет  подлинности,  легенда  начала  свое  путешествие  по  страницам
отечественных изданий. Гарантией ее достоверности в определенной мере служил
и  созданный  журналистами образ  мужественного  коммуниста,  прикованного к
кровати, человека с героической судьбой. "Открытия"  Раменского импонировали
и   местному   партийному   руководству,  со   стороны  которого   ему,  как
свидетельствуют архивные документы, оказывалось внимание:  200-летний юбилей
скромной мологинской  школы,  присвоение другой школе имени Раменского могли
состояться только с санкции партийных властей.
     Нельзя  не  отдать  должного  способностям  и  начитанности,  знаниям в
области   истории   Антонина  Аркадьевича.  Всего  лишь   один,   но   очень
показательный  штрих.  В литературе  о  Карамзине  вплоть  до  выхода  книги
Н.Я.Эйдельмана[365] практически никогда не фигурировала небольшая
публикация,  посвященная  судьбе  архива  историка,  хранившегося  в большом
сундуке   в   одном  из  имений  Нижегородской  губернии.  В  фальсификациях
Раменского  мелькает "сундук  Карамзина",  с  которым  мечтал  познакомиться
Пушкин,   --  факт,  примечательный  для  характеристики  познаний  Антонина
Аркадьевича. Эти знания и дали ему  возможность изготовить подлоги, в высшей
степени изящные  и изощренные по  своему  содержанию,  придумать  хитроумные
версии  их  бытования  и обнаружения.  Его фантазии оказались  масштабны  по
географии  и  хронологии охвата  событий и людей. Франция,  Турция,  Польша,
Болгария, Венгрия, Соединенные Штаты Америки, события XIX, XVIII и  даже XIV
вв., Авраам  Линкольн,  Ленин,  Горький,  Островский  и т.д. -- все это было
систематизировано, продумано  и уложено в сложную  схему истории учительской
династии.

     Рисунок 9
     Последняя страница "Дополнения" к "Акту" об обследовании  библиотеки  и
архива Раменских

     Быть  может,  именно  эти  масштабы,  поражая  слушателей  и читателей,
заставляли их  верить  и восхищаться.  Раменский  был востребован  системой,
которая  в своих воспитательных потугах желала взрастить героев-созидателей,
строителей светлого коммунистического завтра.  Ради  этого система создавала
тот  образ прошлого,  который  отвечал  ее  идеалам.  Ради  этого она  лгала
откровенно,  создавала мифы и пресекала искры  подлинного  знания.  И именно
поэтому сам Раменский востребовал эту систему. Искренне или нет, но он ловко
воспользовался  ею  для  легализации  своих  подлогов.  Может  быть, Антонин
Аркадьевич, работая  с  книгами и первоисточниками,  осознал  мифологичность
истории своего Отечества, созданной партийными идеологами,  и потому цинично
и смело  начал  дополнять  ее  вымышленными  фактами  и  людьми.  Возможно и
наоборот:  именно  такая история составила основу его искренних  убеждений и
чувств  -- не  случайно  в его подлогах фигурируют исключительно  официально
признанные   герои  и   события,  не  случайно  только  после   реабилитации
Тухачевского он начинает прорабатывать его "след" в истории рода. Как бы там
ни было, но именно на основе и с помощью существовавших официальных взглядов
на прошлое он начал создавать и легализовывать свои подлоги.
     Сказанное,  как  нам  кажется,  помогает   установить  мотивы  подлогов
Раменского.  В  них,  конечно,  был  свой  меркантильный  интерес.  Всеобщее
внимание, уважение и почет -- вещи, не самые последние для человека вообще и
тем более -- пораженного  недугом. И все же  было в этом  что-то от  наивной
фантазии,  едва ли не детского желания  приноровить себя  через  свой род  к
истории  Отечества.  Люди  осваивали  космос,  страна  начала  забывать раны
страшной войны,  народ строил  будущее и мечтал о нем. Маленький  человек не
хотел, чтобы его мир был замкнут  стенами квартиры  в Грохольском переулке в
Москве. И он  начал создавать легенду, таким способом  запечатлевая память о
себе  в истории. Иначе он не  мог, другого ему  волею судьбы не было дано. У
него получилось едва ли не все, о чем он мог мечтать. Во  всяком случае, при
жизни.
     Сегодня подлоги и легенды Антонина Аркадьевича стали предметом рассказа
в  настоящей  главе.  Но  феномен  их  бытования  --  это  уже  загадка  его
современников.  Магия веры  или  магия мифа  словно окутывали  романтическим
покрывалом  большинство тех,  кто  имел  дело  с  его  подлогами. Спокойный,
уверенный   рассказ   Антонина   Аркадьевича  гипнотизировал   собеседников,
помогавших потом ему творить  мифы. Не  было истинного знания, были вымыслы,
которые   старательно   излагались   печатно.  Советский  исторический  китч
торжествовал на вере, которую остроумно использовал Антонин Аркадьевич.
     Подлоги Раменского  в некоторых  своих  чертах напоминают фальсификации
Сулакадзева[366]. И в том, и  в другом случае  мы  видим массовое
изготовление фальсификаций.  И  в  том, и  в другом  случае сходна типология
подлогов:  надписи на книгах, составление описей, обзоров фальсифицированных
материалов.  Разница,  конечно,  имеется  в уровне  изготовления  фальшивок.
Примитивному   и   темпераментному   Сулакадзеву  далеко   до   основательно
начитанного и изощренного в фантазиях Раменского.
     Ну,  а  мы сегодня --  можем ли мы  найти в себе  силу  духа, имеем  ли
способности ума, чтобы решиться обнаружить  и  разоблачить те сотни и тысячи
созданных  и еще  не вырванных с  корнем исторических мифов? Есть ли у  нас,
живущих сегодня, потребность в таком разоблачении?  Может быть, жить в мире,
где если не  торжествуют, то уживаются  с  правдой легенды и  мифы, проще  и
спокойней?
     История фальсификаций  дает ответы  на  эти  вопросы.  Правда  рано или
поздно, но обязательно торжествует, легенды и мифы  исчезают,  оставляя лишь
память о мотивах и обстоятельствах их создания.

Глава 11. Форосский "дневник" Анатолия Черняева

     Опьяняющее ощущение свободы в первые послеавгустовские  месяцы 1991  г.
сопровождалось для большинства россиян и неподдельным интересом  к подлинной
картине  драматических событий трех  московских и форосских дней.  Казалось,
что именно они могут  поставить последнюю точку  в бесславной кончине одного
из  самых выдающихся феноменов мировой истории  XX столетия. Казалось, что и
правда  этих  дней  вот-вот  откроется  обывателю,  искупит  цинизм  главных
действующих  лиц  этих  дней  и  национальное  унижение,  испытанное многими
россиянами   после   знакомства   на   московских   улицах   с   танками   и
бронетранспортерами. Газеты пестрели сенсационными разоблачениями, к которым
тогда еще только начинали  привыкать, политики изобретали  все более и более
замысловатые  фигуры  политического  пилотажа,  сквозь  которые  еще  только
проступали ростки подлости и пошлости, которые в полной мере  еще предстояло
вкусить.  Уже начали тонуть корабли и падать самолеты,  множиться и набухать
грозные почки национальных конфликтов.
     Среди  политических  пируэтов,  разоблачений  и начинавших  разгораться
тлеющих  костров  вражды  и  ненависти,  сообщениями о  которых  были  полны
средства массовой информации, вряд  ли остались  незамеченными  две страницы
сентябрьского  номера газеты "Известия", где был помещен  форосский  дневник
Анатолия Черняева, помощника Президента СССР  М.С.Горбачева[367].
Дневник привлекал  непосредственностью фиксации  событий  в Форосе во  время
трех дней  августовского путча и являлся ценнейшим  историческим документом,
подтверждающим  искренние  и  человеческие заявления  М.С.Горбачева о полной
неожиданности для него произошедших событий, зафиксировал многие их детали.
     Дневниковым  записям было  предпослано  краткое  предисловие,  или,  по
терминологии автора, несколько "предварительных пояснений".  Из них следует,
что записи автор начал вести 21 августа, "еще будучи вместе  с Президентом в
блокаде". Однако они не были закончены тогда и были продолжены "в первые дни
уже  по прибытии  в  Москву". "Когда  я писал там, -- продолжал  Черняев, --
через  каждые полчаса  включал  "Маяк": между  новостями шли  "симфонии", от
которых в той обстановке тошнило... Так  вот,  сведения от  "Маяка" я тут же
фиксировал: эти  места печатаются другим шрифтом". По сообщению Черняева, он
не  собирался публиковать  свои записи, рассчитывая  использовать их позднее
для мемуаров:  "Но  нелепости,  недоразумения и преднамеренные  гнусности  в
отношении Президента в средствах массовой информации заставили меня изменить
мое намерение".
     Уже начало  "дневника" порождает ряд недоуменных  вопросов,  ответы  на
которые   лежат   только  в   плоскости  признания  его  фальсифицированного
характера.  Записи,  в соответствии  с  версией, изложенной  в  предисловии,
начинаются  21 августа на даче  Президента СССР "Заря". "Видимо, пора писать
хронику событий, -- констатирует Черняев. -- Кроме меня никто не  напишет. А
я оказался свидетелем  поворота истории". Из дальнейшего текста  видно,  что
эта  запись могла быть сделана, по крайней мере,  в первые  десять часов  21
августа,  поскольку  автор далее  приводит сообщение "Маяка" в 10  часов  21
августа о событиях ночи с 20 на 21 августа. Из последующего видно, что текст
"дневника" за  19--21 августа представляет собой фактически мемуарную запись
21  августа,  что  не может  не показаться подозрительным.  Во-первых,  этот
краткосрочный  мемуарный налет никак не стыкуется с признанием самим автором
исторической значимости  переживаемого  им  времени как "поворота  истории".
Совершенно очевидно, что такое представление должно было появиться у него не
21,  а,  по  меньшей  мере,  вечером  19  августа.  Во-вторых,  сам  автор в
предисловии  прямо признается  в  своей  "привычке  вести  дневник". Оба эти
обстоятельства  уже  заставляют  подозревать,  что  перед  нами  --  не  тот
подлинный  дневник,  который,  конечно же, велся  Черняевым в Форосе,  а его
позднейшая переработка.
     Следы  этой переработки можно обнаружить  при медленном  и  углубленном
чтении "дневника".  Уже в самом начале  этого документа  встречается  фраза,
указывающая  на  пропуск  текста  подлинного  дневника  Черняева.  Говоря  о
подготовке  речи  Горбачева  при  намечавшемся  подписании  текста  Союзного
договора, автор замечает: "Он ее несколько раз переиначивал..." Употребление
обезличенного местоимения  "он" применительно к Горбачеву,  который до этого
прямо не упоминался, показывает, что  в подлинном тексте дневника Черняев до
этой записи по меньшей мере один раз прямо упоминал Горбачева.
     На  следующий  пропуск   подлинного  текста  указывает  эпизод  встречи
Горбачева с представителями ГКЧП. Пересказав основные требования путчистов в
интерпретации Горбачева, Черняев далее приводит следующую фразу своего шефа:
"Вы затеяли государственный переворот.  То, что вы хотите сделать, -- с этим
комитетом и т.п. --  антиконституционно и противозак