я  подписей  Еремина,  то их различия с подписью  на  письме
Железнякову  оказались столь  очевидны, "что дополнительных комментариев  не
требуется",  заявил  Тителл.  Кроме  того,  в  этом  же  фонде  он обнаружил
документ, подписанный Ереминым 19 июля 1913 г. уже в качестве шефа жандармов
Финляндии, т.е.  спустя всего неделю после  отправки письма в Енисейск, что,
по мнению автора доклада, является невероятным.
     Казалось, доклад  Тителла  ставил все точки над i в затянувшемся  споре
вокруг  подлинности  письма  Еремина. В  значительной  степени из  плоскости
отвлеченных  рассуждений  предшествующих  участников дискуссии  он переводил
проблему  в  плоскость   фактических  наблюдений,   из  которых   однозначно
следовало, что письмо -- фальшивка.
     Однако  дальнейшие  события начали  разворачиваться неожиданным, прежде
всего для самого  Тителла,  образом, поставив под удар не только его научный
авторитет, но и  судьбу. Информация  о докладе и его основные положения были
опубликованы  в  четырех  номерах  газеты  американских  коммунистов  "Дейли
Уоркер".  Эта  публикация  привлекла  внимание  подкомитета   по  внутренней
безопасности Сената США, увидевшего в ней "защиту премьера Сталина". Главный
советник   подкомитета  Р.Моррис   свидетельствовал:   "Будучи   озабоченным
возможностью  того, что коммунисты начинают кампанию по реабилитации маршала
Сталина,   подкомитет   решил  ознакомиться   с   тем,   чем  занимался  г-н
Тителл"[248].
     С  июня 1957  г.  по  январь  1958  г.  Тителл был  трижды  опрошен  на
заседаниях подкомитета Сената по внутренней  безопасности. Уже первые, вроде
бы невинные, вопросы не обещали для Тителла ничего хорошего. Упомянутый выше
советник  Моррис  спросил: "Не работали  ли  Вы на  кого-нибудь?",  а  затем
попросил   уточнить  Тителла,  предпринял   ли  он   свое  исследование  "на
самодеятельной  основе  или  как  деловое  предприятие".  Автор  нашумевшего
доклада  категорически отверг  какие-либо  подозрения  в  заказном характере
своей работы[249].
     Однако  приведенный  к  присяге, боясь  обвинений  в  лжесвидетельстве,
Тителл  спустя чуть  более месяца  в  специальном письменном  заявлении  был
вынужден  сделать  ряд  важных  признаний.  Дело  в  том,   что  в  качестве
специалиста  по подлогам он оказывал консультации А.Хиссу в ходе  подготовки
над тем  второго  судебного процесса.  "Дело  Хисса"  --  одно из нашумевших
судебных дел периода маккартизма.  В 1948 г. он был  обвинен в передаче СССР
секретных документов внешнеполитического ведомства  США. Тогда Хисса осудить
не  удалось.  В  начале  50-х  годов  готовился  новый  судебный  процесс, в
результате  которого  Хисс был  приговорен к 5 годам тюремного заключения. В
качестве одного из доказательств предательства Хисса фигурировали документы,
подлинность которых Хисс и его адвокаты оспаривали.
     В  своем  заявлении   Тителл   свидетельствовал:  ему  показалось,  что
"поверенных  Алджера Хисса...  может заинтересовать вопрос о подлинности или
поддельности" письма  Еремина.  Посетив  одного  из  них  --  Ч.Т.Лейна,  он
поделился  с  ним  своими  сомнениями. Тот  сказал,  что "ему  будет  весьма
интересно", если исследование  Тителла  "покажет,  что  подделка,  если  это
подделка, окажется изготовленной на пишущей машинке такого типа, который был
использован для подделки документов  в деле Хисса"[250].  Получив
1000 долларов в качестве гонорара, Тителл и приступил к своему исследованию.
     Это  было  важное  признание,  показывавшее  заказной  характер  работы
Тителла.  Но  далее события  приобрели  и вовсе  печальный для  него оборот.
Директор   подкомитета   по   внутренней   безопасности   Б.Мандель  посетил
висбаденскую  церковь  и опросил лиц, с  которыми  ранее  беседовал  Тителл.
Оказалось, что загадочный "Добролюбов", как бывший подпольщик (?!),  имел не
один псевдоним. В их числе был и псевдоним "Добровольский".  Без какого-либо
труда Мандель  обнаружил могилу, надгробный камень Добровольского  и получил
копии свидетельств о его смерти.
     В  качестве  одного из доказательств  подлога письма Еремина,  а вернее
недобросовестности Левина,  Тителл привел подлинное письменное свидетельство
протоиерея церкви Адамантова. Оно гласило: "Я,  нижеподписавшийся,  служу  в
русской  православной  церкви Висбадена с сентября  1908 года  по  настоящее
время за исключением  периода Первой мировой войны (1914--1919 гг.). Ни один
человек с фамилией  Добролюбов со мною не служил ни в  каком качестве. Кроме
того, на нашем русском  кладбище нет надгробия  с такой фамилией. Я не помню
встречи с американским журналистом, г-ном Дон Левиным". Неутомимый Мандель и
в этом  случае  обнаружил фальсификацию Тителла.  Оказалось,  что существует
первый   вариант  письменного   свидетельства  Адамантова,  в  котором  было
перечеркнуто важное дополнение: "Но есть могила, в которой захоронен русский
полковник  запаса  Иван  Васильевич Добровольский, 65-ти  лет  от роду. 1/14
февраля 1947 г.  Добровольский поселился в  Висбадене  после Второй  мировой
войны    и    временно    исполнял    обязанности     пономаря    в    нашей
церкви"[251].
     Все  тот  же  Мандель  нанес и  еще один,  вовсе  сокрушительный,  удар
построениям  Тителла.  Посетив   предприятие,  выпускавшее  пишущие  машинки
"Адлер", он получил  "без труда" письменное свидетельство  его руководства о
том, что "первая пишущая машинка с русским  кириллическим шрифтом, модель 8,
была изготовлена в 1903 году"[252].
     Бедный Тителл! В своем исследовательском, пусть и меркантильном, порыве
он  не мог  представить себе,  что на  мгновение окажется объектом  внимания
специальных служб США.  Простыми  до  примитивности способами они не  только
дезавуировали  его   выводы   о   фальсификации   письма   Еремина,   но   и
скомпрометировали его имидж ученого и человека. Разорванная цепочка:  письмо
Еремина -- "дело Хисса" больно ужалила ее создателей своими концами.
     Подкомитет  по внутренней  безопасности  Сената  США  не  только  решил
поставленную  перед ним задачу нейтрализации выводов  Тителла,  но и  достиг
цели создания соответствующего фона  вокруг судебного процесса  над  Хиссом.
Политика и ее грязные методы в очередной раз танцевали канкан над наукой.
     В число действующих персонажей пьесы (драмы, трагедии, фарса?)  "Сталин
--  агент  охранки"  теперь  мы   должны  ввести  новый   персонаж.  Э.Смит,
американский историк, готовивший наивную книгу о Сталине "Сталин: неуловимый
революционер",  обратился за консультациями к  Дж.Кеннану.  Это  был  бывший
ответственный сотрудник Государственного  департамента США, в руки которого,
едва ли не первого в истории с письмом  Еремина, попал  этот документ. Потом
он был послом США в СССР и затем вдруг стал  историком. Будучи чиновником, а
не историком,  он,  конечно,  письмо Еремина  включал в иной контекст.  "Моя
реакция, -- назидательно писал он Смиту, -- на этот документ состояла в том,
что я не  обнаружил  абсолютно  ничего,  что  бросало  бы  сомнение  на  его
подлинность, и я признаю его заслуживающим самого тщательного изучения. Я не
считаю, что  правительству Соединенных Штатов  следовало публиковать его при
жизни  Сталина  (будучи  уверенным, что это  повредит его  достоверности), и
предложил,  что  если его  и публиковать, то это должно быть сделано частным
образом, на достаточно высоком научном уровне, в сопровождении  критического
анализа    компетентного     историка"[253].     Так    размышлял
Кеннан-чиновник.  Став историком, он, конечно, должен был продемонстрировать
большую   объективность.   Она   оказалась  довольно   странной   по   своей
противоречивости. Мэтр политики писал своему корреспонденту Смиту  в 1966 г.
о  письме Еремина:  "Я  могу не колеблясь  сказать,  что  следы  подлинности
слишком сильны, чтобы оно было подделкой, но и следы подделки почти столь же
очевидны,   чтобы  считать  документ  абсолютно  подлинным"[254].
Чиновник Кеннан боролся сам с собой, с историком Кеннаном,  а потому в конце
концов  в  том  же письме Смиту был вынужден  признать: "Лично  я думаю, что
документ, возможно, и подделан, но подделан тем, кто был полностью  знаком с
существовавшей  документацией,  кто  имел  марки,   печати,  бланки  и  т.п.
енисейского    ведомства    и    видел    подлинный    документ    подобного
содержания"[255].
     Печально,  но   факт:   все  споры  вокруг  письма  Еремина   могли  бы
прекратиться сразу после знакомства с советскими архивами. Но иностранцам по
столь  деликатной проблеме доступ к ним был закрыт,  а для  советских ученых
сама постановка темы "Сталин -- агент охранки" была просто невозможна.
     Впрочем,  до  определенного  момента.  С началом  перестройки появилась
возможность  более  или  менее  свободного обсуждения  ранее  запретных тем.
Уверен,  что  ни М.С.Горбачев,  ни его советники,  задумывая  перестройку, к
сожалению,  ничего  не знали  о своем предшественнике -- египетском  фараоне
Аменхотепе,  также  решительно  разорвавшем   связь  с  прошлой  идеологией.
Опьяняющее  ощущение  свободы  слова   и   мнений,  к  которой   так   жадно
десятилетиями стремились россияне, наконец-то стало возможным.
     "Комсомолец   Забайкалья",   кажется,  стал  первым  органом   массовой
информации,  поведавшим  советскому  читателю  о  том, что "Сталин  -- агент
царской охранки".  Помещенное на  страницах  этой  газеты  интервью  доктора
исторических  наук,   профессора   Московского  государственного   института
международных отношений  Ф.Д.Волкова не оставляло  никаких сомнений  на этот
счет.  В интервью корреспонденту этой  газеты Волков сообщил о  сенсационном
факте:  "Доктором  исторических  наук,  профессором  Георгием  Анастасовичем
Арутюновым в Центральном государственном архиве Октябрьской революции найден
документ,  подтверждающий,  что И.  Сталин-Джугашвили  был  агентом  царской
охранки. Копия этого документа была направлена в свое  время Н.С.Хрущеву.  О
нем   было   сообщено  Л.И.Брежневу,   К.У.Черненко   и  в   1986   году  --
М.С.Горбачеву"[256].
     Вскоре   массовый   советский  читатель   впервые  получил  возможность
ознакомиться и  с  текстом  письма  Еремина,  хранившегося,  по  словам  его
публикаторов -- Волкова и Арутюнова,  в  Центральном государственном  архиве
Октябрьской революции.  В  комментариях  к публикации авторы констатировали,
что  письмо  Еремина  "свидетельствует:  не  позже  1906  года  И.Джугашвили
(Сталин) стал агентом царской охранки и добросовестно выполнял  принятые  на
себя  обязательства   на  протяжении   нескольких  лет,   примерно  до  1912
года"[257].
     Публикация  Волкова и  Арутюнова  легко и плавно включила предательство
Сталиным дела революции в мрачный список  преступлений сталинизма, все более
и более стремительно пополнявшийся  на  рубеже  80--90-х годов.  Правда,  ее
авторы были вынуждены отметить "замечания в отношении его (письма Еремина --
В.К.) подлинности",  тут же, впрочем, постаравшись дезавуировать их. Касаясь
возможности  того,  чтобы Департамент  полиции в  официальной  переписке мог
назвать  подлинную  фамилию, а не кличку  своего агента,  Волков и  Арутюнов
склонны  объяснить  это  тем,  что  к  1913  г.  "надобность  в  жандармской
конспирации отпала", поскольку Сталин порвал  сотрудничество с  охранкой. По
их  словам,  начальником  Енисейского  охранного  отделения  в 1913  г.  был
М.А.Байкалов, а  не  Железняков,  но  это  несоответствие  авторы  объясняют
"намеренной  или ненамеренной  ошибкой  Еремина,  который  в бюрократическом
рвении  "повысил" в должности А.Ф.Железнякова" (?). По заключению Волкова  и
Арутюнова, подпись  Еремина совпадает с подписями на  других вышедших из его
подразделения документах.
     Волков и  Арутюнов либо не знали или не имели возможности знать  о  той
полемике, которая существовала в западной прессе вокруг письма Еремина, либо
сознательно умолчали о  ней. Ведь  тогда шокированному  советскому  читателю
было бы легче объективно  судить об этом  документе.  Однако  их  публикация
содержала ссылки на  архивные материалы, даже прямо сообщала, что  оригинал,
т.е.  отпуск письма, направленного в  Енисейск Ереминым,  сохранился.  Иначе
говоря,  казалось, что для  советских ученых стало  возможным то, что в силу
обстоятельств доступа  к  советским архивам  было абсолютно  невозможно  для
западных исследователей.
     После  публикации Волкова  и  Арутюнова  стало ясно:  ответ на вопрос о
подлинности письма Еремина могут дать только  архивные разыскания, тем более
что время перестройки создало условия для них в гораздо большей степени, чем
ранее. И такие разыскания  были  блестяще проведены сотрудниками того самого
архива, на который ссылались Волков и Арутюнов.
     Серия    статей   З.И.Перегудовой    и    Б.В.Каптелова[258]
представляла   собой  образец   высочайшего  мастерства  источниковедческого
анализа,  традиционно   известного  как  "внутренняя"  и  "внешняя"  критика
исторического  источника. Поразительно,  что,  вероятно,  не  зная  полемики
вокруг  письма Еремина  в  западных средствах  массовой  информации,  авторы
статей  шли в своих размышлениях  как бы параллельно с теми,  кто  доказывал
фальсифицированный  характер этого  документа на основании его  определенных
признаков.   Но  у  них  было  еще  и  большое  преимущество  перед   своими
коллегами-предшественниками:  они  прекрасно  знали  документы  Департамента
полиции  и потому могли пользоваться не воспоминаниями, не предположениями и
домыслами,  а  всей  совокупностью  фактов, документально  зафиксированных в
архивных материалах.
     Прежде всего, выяснилось, что никакого отпуска,  копии письма Еремина в
тщательно сохраненных  и  пронумерованных еще до 1917  г. делах Департамента
полиции  нет и не было, что  подтверждается и журналом регистрации исходящей
корреспонденции.  Угловой  штамп  письма  Еремина не  соответствует  угловым
штампам  бумаг,  исходящих  из  Департамента  полиции  в  1906--  1913  гг.:
например,  бланки  со  словом  "заведывающий"  не  употреблялись  со  второй
половины 1910 г. Регистрационный штамп входящей корреспонденции также вызвал
у  авторов  "недоумение".  Они  установили, что в  "этот  период"  "во  всех
жандармских  учреждениях подобные  штампы проставлялись с зафиксированной на
каждый  день датой  и только  сам номер  заполнялся  от руки".  Переписка  с
пометой "лично",  согласно  существовавшим правилам,  неизбежно предполагала
указание не только должности, но и чина адресата и автора.
     Поразительный результат дал  анализ исходящего номера письма Еремина --
2889. Согласно действовавшей в 1913  г. в Департаменте полиции Инструкции по
ведению делопроизводства, Особый отдел получил для секретной корреспонденции
номера начиная с  93001 и  далее, а для совершенно секретной корреспонденции
--  с  номера 111001.  Следовательно,  документ с номером 2889 никак не  мог
выйти из Особого отдела.
     Вызывают у авторов статьи сомнения и другие особенности письма Еремина.
Так, согласно правилам дореволюционного правописания, в бумагах Департамента
полиции невозможно найти отчества ("Иванович", "Васильевич" и т.д. -- всегда
писалось  "Иванов", "Васильев" и т.д.),  тогда  как  в письме Еремина Сталин
назван  Иосифом  Виссарионовичем.   Документами  архива  не   подтверждается
причастность   Сталина  к  разгрому   Авлабарской  типографии,  обнаруженной
полицией  в 1906 г.  совершенно  случайно.  Во всех  документах Департамента
полиции   Сталин  фигурирует  в  это  время  под  кличками  "Коба",  "Сосо",
"Кавказец", "Молочный". Кличка "Сталин" использовалась Департаментом полиции
в  отношении автора  работ по национальному вопросу -- там не было известно,
что  за ней скрывается Джугашвили. По  документам известно, что в 1913 г. не
существовало  Енисейского  охранного  отделения,  а  существовал  Енисейский
розыскной  пункт, заведующим которого был не Алексей Федорович Железняков, а
Владимир Федорович -- единственный Железняков, служивший в 1913 г. в корпусе
жандармов.  Сам  Еремин  в  июле 1913  г.  не  мог подписать такого  письма,
поскольку,  согласно  сохранившемуся  заявлению,   с   1  июня  находился  в
двухмесячном   отпуске.   Для   архивистов,   постоянно   сталкивавшихся   с
подписанными Ереминым  документами,  констатировали Перегудова  и  Каптелов,
"совершенно очевидно, что подпись Еремина подделана".
     Казалось бы,  выводы  компетентных историков-архивистов должны  были бы
закрыть вопрос о подлинности письма Еремина, которое после их работы со всей
очевидностью можно было бы назвать  так называемым "письмом Еремина". Но оно
было  так привлекательно,  так легко  и просто объясняло период  сталинского
правления, что в дальнейшем  полемика  и в России  пошла в русле  "западного
сценария" споров вокруг этого документа.
     Волков взял на  себя роль "советского  Левина", упрямо доказывая в ряде
своих публикаций подлинность "письма Еремина"[259]. Так, опираясь
на  справку  царской  охранки от  19 октября 1911  г., в которой  упоминался
"начальник  Енисейского  губернского  управления"  ротмистр  Железняков,  он
почему-то уверенно заявил, что Перегудовой и Каптелову,  "столь компетентным
товарищам,  следовало  бы  знать,  что  Енисейское  охранное  отделение,  по
имеющимся документам, существовало".  Во-вторых,  утверждает он, в  1913  г.
начальником Енисейского охранного отделения был М.А.Байков, а А.Ф.Железняков
был его заместителем. Это противоречие, по мнению Волкова, "кажущееся: может
быть это ошибка Еремина, повысившего А.Ф.Железнякова и перепутавшего его имя
--  не Алексей, а  Владимир Федорович.  Ошибка могла  произойти". В-третьих,
Волков  настаивает  на  подлинности  подписи  Еремина.  В-четвертых,  Волков
констатирует: "по  данным  Б.Каптелова и  3.Перегудовой номер  документа  не
совпадает" (с  чем?  --  Б.К.), никак, впрочем,  не  пытаясь объяснить такое
несовпадение. В-пятых, упоминание в "письме Еремина" Сталина и Джугашвили он
объясняет двумя причинами: документ был секретным и личным, с 1912 г. Сталин
прекратил или  ослабил свои  связи с охранкой.  В-шестых, по мнению Волкова,
Еремин  "мог задержаться" с отъездом в Финляндию. В-седьмых, по его  мнению,
"можно  утверждать   определенно",  что   Сталин  был  причастен  к  провалу
Авлабарской типографии.
     Это была имитация научного знания в форме достаточно грубых передержек,
нагловатых умолчаний и  бессодержательных  домыслов.  Однако основные выводы
статей  Волкова  и   Арутюнова   еще  какое-то  время  оставались  предметом
пропаганды их  последовательницы Серебряковой[260]. Впрочем,  все
же Серебрякова, отстаивая  тезис  о Сталине  как агенте охранки, после работ
Перегудовой и Каптелова сначала с большей  осторожностью начала относиться к
"письму  Еремина",  а  затем  и  вовсе  исключила  его  из  арсеналов  своих
доказательств о провокаторстве Сталина.
     К  началу  90-х  годов,  можно сказать  определенно,  "письмо  Еремина"
утратило  свою актуальность, окончательно  перейдя из разряда подозрительных
исторических источников  в разряд фальсификаций. И вместе с тем в  последние
годы  оно   вновь  продемонстрировало  свою  жизнестойкость,  способность  к
реанимации.  19  сентября  1997  г.  профессор  Ю.Хечинов поведал  читателям
"Известий" об обнаруженном им в США в архиве  Толстовского фонда все того же
злополучного    "письма   Еремина"[261].    Торопливая   сенсация
состоялась,    хотя    и    была    почти    сразу    развенчана.    Сначала
Ю.Фельштинский[262],  а  затем  вновь  Перегудова[263]
напомнили  читателям все перипетии открытия,  бытования и  изучения  "письма
Еремина". Последняя, повторив свои доказательства признаков  подлога,  пошла
чуть  дальше.  Проведенная по  ее  просьбе  юристом-графологом  Д.П.Поташник
графологическая экспертиза "с большой степенью вероятности удостоверила, что
подпись в подражание Еремину" была вы