реписки, печати не  ставились,  Департамент
полиции  не употреблял понятий "сотрудник", "секретный  сотрудник", а только
"агент", "секретный  агент",  для  Еремина было совершенно  безразлично, был
избран  или  кооптирован  Сталин  в  ЦК  партии.  Кроме  того, пишет  он,  в
Департаменте полиции "существовал такой  порядок: если агент,  работавший на
два фронта,  становился в оппозицию  к царскому режиму,  то  его  кличка  не
упоминалась"[228].
     Однако уже на следующий день в газете "Новое русское  слово"  Г.Аронсон
попытался   вновь   показать  фальсифицированный  характер  письма  Еремина.
Повторив часть аргументов Вейнбаума,  он добавил к ним новые. По его мнению,
обычному  полицейско-канцелярскому  стилю  деловых  бумаг  не  соответствует
имеющееся в  письме выражение "...Сталин, по возвращении в Петербург, стал в
явную оппозицию правительству...", т.к. большевики были партией революции, а
не оппозиции. В  документе  1913 г., т.е.  до начала Первой  мировой  войны,
упоминается  "Петербург", а не "Санкт-Петербург" или хотя бы "С.-Петербург".
"Мы  имеем дело  не с  подлинным  документом,  --  заключал Аронсон,  -- а с
фальшивкой, каких одно  время в русской эмиграции расплодилось немало  и  по
разнообразным случаям"[229]. Своей следующей заметкой Аронсон еще
больше усилил свою  позицию.  Ссылаясь  на  вышедшую в 1947 г.  в СССР книгу
М.Москалева "Русское Бюро.  ЦК большевистской партии, 1912 -- март 1917", он
заметил, что в ней автор использовал архивные фонды Енисейского жандармского
управления и  Енисейского  розыскного пункта и ни разу не сослался на дела и
документы Енисейского охранного отделения. "Отсутствие всякого упоминания об
охранном отделении в Енисейске, -- заключал Аронсон, -- усиливает сомнение в
достоверности     документа,     адресованного     Енисейскому     охранному
отделению"[230].
     Аронсону  6 мая  вновь  ответил  Михайловский[231].  По  его
мнению,  Еремин  был вправе говорить  о  том, что  Сталин встал в оппозицию,
поскольку  он  был  своим  человеком  в  Департаменте полиции,  употребление
полного, а не сокращенного  названия российской столицы (Петербург) являлось
"формальностью", не  соблюдавшейся  в "маловажной  переписке",  виденные  им
документы Департамента  полиции  имеют  тот же бланк,  что и письмо Еремина,
который в качестве руководителя отдела имел право ставить на документах одну
свою  подпись, в отличие  от "обывателя" охранка хорошо знала все псевдонимы
Сталина.
     Любопытно,  что  в  этом  же номере газеты "Новое русское  слово"  была
помещена   под   нейтральным   названием   "Документ   о   Сталине"  заметка
Н.Нарокова[232].  Соглашаясь  с  тем,  что  письмо   Еремина  "не
отвечает  формам  тогдашнего  делопроизводства,  прежде всего гражданского",
автор тем не менее фактически в своем заключении говорит о его  подлинности.
Письмо Еремина, пишет он, не является ни "предписанием", ни "отношением", ни
"циркуляром",  ни  "справкой",  а  представляет  собой  особый вид служебной
бумаги -- "официальное письмо", отправленное не от учреждения, а от "лица" и
на "личном бланке" (?).
     Аргументацию  Нарокова  вскоре  попытался  конкретизировать  П.Елецкий.
Согласно  его заключению,  злополучный  документ написан  по  форме "личного
письма  из  Положения   о  письмоводстве  в   военном  ведомстве",   которым
пользовался  Корпус  жандармов и,  "надо  думать",  Департамент  полиции.  В
соответствии с этим "Положением" подписи второго лица и  печати на подобного
рода документах не требовались[233].
     Во все более  раскручивавшейся полемической дуэли вокруг письма Еремина
вскоре прозвучал и голос почти очевидца событий. А.В.Байкалов, проживавший в
Красноярске с конца  1910 г.  по  1918  г.  после административной  ссылки в
Туруханский край, заявил,  что  в Енисейске "никаких жандармских  учреждений
вообще  не было".  После Февральской  революции он лично во  главе  военного
наряда  занял  и  опечатал помещения  губернского  жандармского управления в
Красноярске,  в  том  числе  архив.  В  ходе  тщательного  изучения   архива
жандармского управления на  предмет  выявления его секретных агентов никаких
данных о связях Сталина с охранкой обнаружено не было[234].
     После  более чем  месячной паузы в полемическую дуэль вступил и главный
виновник сенсаций -- журнал  "Лайф". Б.Д.Вольф, автор книги "Трое, сделавшие
революцию",  находя воспоминания  Орлова  убедительными, в отношении  письма
Еремина  предлагает  "проверить несколько  моментов": известность псевдонима
Сталина, впервые использованного им 12 января 1913 г., и  эпизод с разгромом
полицией Авлабарской  типографии -- 15  апреля 1906 г., когда это случилось,
Сталин находился в Стокгольме, а не в Грузии. Но в свете дальнейших событий,
о которых читатель узнает ниже, важное значение имело своеобразное мемуарное
свидетельство  Вольфа.  "В 1952  году, --  пишет он, -- ко  мне обращался за
консультацией чиновник,  эксперт  по России  из  Госдепартамента,  по поводу
документа,   являющегося,  как  кажется,  тем   самым,  который   вы  теперь
опубликовали. Мы  пришли к заключению,  что результаты его  публикации в тот
момент были непредсказуемы"[235].
     Серия последующих полемических  выпадов друг против друга сторонников и
противников подлинности письма Еремина мало что добавляла к их аргументации.
Дисбаланс в их все более и более ужесточающийся спор внесла  статья Аронсона
"Фальшивка о Сталине". По опубликованным в СССР  еще в 1927 г. источникам он
установил,  что  12  июля  1913  г.  Еремин никак  не  мог подписать  письмо
Железнякову, поскольку еще 11 июня того  же года он был назначен начальником
Финляндского  жандармского управления. Фальсификатор или  фальсификаторы, не
зная  об этом,  "не  доглядели  мелочь --  и  на  этой мелочи  провалились",
заключал Аронсон[236].
     Спустя три дня газета "Новое русское слово" поместила  обширную  статью
бывшего служащего российского МВД М.Подольского. Опираясь на правила ведения
делопроизводства   в   министерствах   и  ведомствах   Российской   империи,
зафиксированных в законе "Учреждение министерств", автор высказал ряд важных
соображений.  По  его мнению,  "совершенно невероятно" сокращение "М.В.Д." в
угловом штампе,  после которого отсутствует еще один необходимый  элемент --
гриф  "Департамент  полиции".  Вместо  правильного   наименования   адресата
("Начальнику  Енисейского  Охранного  отделения")  письмо  Еремина  содержит
"совершенно недопустимое личное обращение", а также "совершенно неприемлемое
окончание". В то же время Подольский  обратил внимание  на ряд  иных деталей
письма  Еремина,  свидетельствующих о его подлинности.  Отсутствие печати он
объясняет     существовавшей    "административной    практикой"    отношений
государственных   учреждений  друг  с   другом,   начальник  Особого  отдела
Департамента  полиции  назывался  "заведывающии", агенты  охранных отделений
назывались  "секретными  сотрудниками"  и  во   избежание   провалов   имели
клички[237].
     Одновременно происходило и непубличное обсуждение вопроса о подлинности
письма Еремина. Так, например, Л.О.Дан в письме Н.В.Валентинову-Вольскому от
19  апреля 1956  г. уверенно  заявляла о его  фальсифицированном  характере:
"Есть разные мелкие соображения, не имеющие  абсолютной  силы, -- и язык  не
тот канцелярский,  на  каком  писались  такие  "отношения",  и подпись,  мне
кажется, ставилась иначе -- не просто фамилия, а указание чина или звания, и
не  говорили охранники  "оппозиция  к правительству",  и называли они  своих
людей "сотрудники", а  не  "агенты" и т.д."[238].  В другом своем
письме тому же адресату от  3 мая, касаясь  мнения  Валентинова-Вольского об
отсутствии  в Енисейске  охранного  отделения, Дан поделилась с  ним  важным
фактом:  "Я  тоже  так думала, но это  не верно, но все  же  именно  на этой
косточке  фальшивомонетчики и  поскользнулись!  Оно  существовало,  но  было
упразднено до той даты, которая  фигурирует на фальшивке.  Так что эти плуты
знали, но не все"[239].
     Новые  важные  факты,  связанные  с  историей бытования письма Еремина,
стали известны  после  публикации статьи  известного специалиста по подлогам
Р.Враги[240]. По его данным, письмо Еремина  впервые появилось на
"информационном  рынке" в  1936--  1937 гг.  в кругах российской  эмиграции,
связанных с двумя организациями -- "Братством Русской Правды" (Прибалтика) и
"Союзом   русских  фашистов"  (Дальний  Восток).  Уже  тогда  мнения  о  его
подлинности  разделились: у  одних она не  вызывала  сомнения,  другие прямо
утверждали, что  письмо  изготовлено  в  Риге бывшим агентом охранки, третьи
связывали  его изготовление  с  разведывательной  службой атамана  Семенова.
Тогда  же  предпринимались  неоднократные  попытки  продать  письмо  Еремина
немцам, японцам, румынам. Наконец, в 1949 г. письмо Еремина вновь  "всплыло"
в  Париже,  где была  предпринята  попытка  его публикации,  но  экспертиза,
проведенная Брагой и Б.Сувариным, доказала, что это фальшивка.
     Врага далее  кратко изложил свои  доказательства. Во-первых, невозможно
понять, что  побудило Еремина отправить такое письмо. Во-вторых, в Енисейске
не было  охранного отделения. В-третьих, к ротмистру  Железнякову Еремин  не
мог обращаться  так  вежливо,  равно как и завершать столь же  вежливо  свое
письмо.  Далее   Врага  систематически  изложил  и   другие  аргументы,  уже
появившиеся к моменту его публикации в печати и рассмотренные нами выше.
     Опубликованная  к этому времени книга  Левина  мало что добавляла к его
аргументации   в   пользу  подлинности  письма   Еремина.   Однако   она   в
концентрированном виде содержала ответы его оппонентам. Суть их в следующем:
отзыв о Сталине  как агенте, работа которого отличалась точностью, "подходит
к нему  больше, чем  к большинству революционеров"; упоминание Петербурга, а
не  Санкт-Петербурга "является  признаком  подлинности, поскольку так обычно
называли  столицу";  к  концу 1913 г. Джугашвили уже был известен как  автор
книги "Марксизм и национальный вопрос",  подписанной псевдонимом "К.Сталин";
шестикратное  упоминание  его  имени   в  письме  также   указывает  на  его
подлинность, поскольку фальсификатор "наверняка избегал бы таких повторов".
     В обширной  рецензии  на книгу  Левина  Аронсон  повторил  свои прежние
аргументы  относительно  подложности  письма  Еремина и дополнил  их  новым.
"Разве это постижимо, -- пишет он, -- чтобы на протяжении более 40 лет никто
не  мог  раскрыть  "великий секрет"  человека, окруженного ненавистью? Разве
Троцкий,  Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и другие не использовали бы этот
козырь  в  своей  борьбе  против Сталина? Разве не был бы документ, будь  он
подлинным,  передан нацистским или  японским агентам?  Разве некий  чиновник
охранки  держал бы  его  под  замком  и в  конечном итоге  продал нескольким
русским  эмигрантам?  И, в частности,  по  какой  причине  бывшие  чиновники
царской полиции скрывали службу им Сталина?"[241]
     Пытаясь найти политические мотивы подлога, вернее его реанимации в 1956
г., Аронсон увидел их в  том,  чтобы  переключить  внимание общественности с
развенчивания  сталинщины "в сферу  спорных мелочей",  и далее делает важный
вывод:  доказательство подложности  письма  Еремина "стало бы сокрушительным
ударом всему делу дискредитации сталинизма".
     Иначе  посмотрел  на  книгу  Левина  ее  рецензент  в  газете  "Россия"
П.Шпилевский.  Старательно  изложив  доводы автора  относительно подлинности
письма   Еремина,   он  далее  заметил:  "Если,   пренебрегая  всеми  шестью
изложенными  доказанными   фактами,   попытаться  утверждать,  что  все-таки
документ подделан,  то его  подлинность от  этого  только выиграет..."  Суть
последующих  рассуждений  автора,  подтверждающих  этот  неожиданный  вывод,
сводилась  к  следующему.  Если  письмо  --  фальшивка, то  она  могла  быть
изготовлена только  тогда, когда деспотизм Сталина  стал очевидным.  Вряд ли
подлог  сделан в СССР. Следовательно, автор или авторы  фальсификации должны
были  иметь в  своем распоряжении  соответствующую пишущую машинку  и бумагу
дореволюционных образцов. Тот или те, кто стоял  (стояли) за фальсификацией,
должен был быть в курсе биографии  Сталина тридцатилетней давности,  в курсе
агентурной работы Департамента полиции по социал-демократическому подполью и
правил  постановки  делопроизводства  в  этом учреждении. Кроме того,  пишет
Шпилевский,  в  случае  фальсификации   "документ   должен  был  быть  иначе
составлен,      т.е.      лишен     сомнительных,     трудно      доказуемых
деталей"[242].
     Вскоре своим критикам -- Подольскому и Аронсону -- вновь ответил Левин.
Он   представил  фотокопию  подлинного   документа   Департамента   полиции,
отправленного  за  несколько  месяцев  до  письма  Еремина,  в   Норвегию  и
хранящегося  в архиве  Гуверовского института.  Оно  опровергало  наблюдения
Подольского над  формуляром письма  Еремина,  и  поэтому  Левин торжествующе
заметил,  что  Департамент  полиции   "следовал   не  правилам,  принятым  в
гражданской  переписке..,  но  правилам,  принятым  в  военных учреждениях".
Касаясь же аргумента Аронсона  относительно  того, что Еремин не  мог в июле
подписать  свое письмо,  так  как был переведен в Финляндию,  Левин  и вовсе
обезоружил   своего  оппонента.   Оказывается,   по  свидетельству  генерала
Спиридовича,  в  1913  г.,  когда  праздновалось  300-летие дома  Романовых,
царская семья путешествовала  по России "в сопровождении высоких жандармских
чинов  -- подчиненных (?! -- В.К.) Еремину, а потому  он оставался на  своем
посту несколько недель после своего назначения"[243].
     "Новое  русское  слово" вскоре  предоставило  свои страницы и человеку,
непосредственно    служившему   в   российском   МВД   и    даже    знавшему
Еремина[244].  "Каждому,  кто  хоть  немного  знаком  с  системой
письмоводства   в  Департаменте  полиции,  --  писал  Николай  Веселаго,  --
невозможно   представить,   чтобы   из   него   вышел   подобный   документ,
контрастирующий с  подлинными документами стилистикой, характером адресовки,
концовки, исходящим номером  2898, что не соответствует самой работе Особого
отдела, из которого ежедневно исходило не менее 50 номеров, большинство, или
даже  почти все, секретные, а это была вторая половина года". Осторожное, но
все  же  сомнение  у  Веселаго  вызвало  и упоминание  Енисейского охранного
отделения.  "Если  мне память не  изменяет, -- заметил  он, --  в то время в
Енисейске  был розыскной  пункт, но  утверждать этого я не могу, так как  43
года -- слишком  большой срок, чтобы помнить это". И в то же  время Веселаго
уверенно заявил, что 12 июля 1913 г. (пятница) Еремин точно еще  находился в
Особом отделе Департамента полиции, ссылаясь на "одно мое личное дело" этого
дня, зафиксированное в памяти.
     Полемика  продолжалась  словно  закрученная и брошенная  вверх  монета:
"орел" или "решка", подлинное  или сфальсифицированное  письмо Еремина.  Для
тех, кто наблюдал дискуссию  вокруг него, кажется, истина уже представлялась
непостижимой,  как непостижимо  угадать падение монеты,  брошенной, впрочем,
честной рукой.
     Заметка бывшего полкового адъютанта Е.Л.Янковского поясняла "характер и
общий вид"  документов,  установленных Положением  о письмоводстве  военного
ведомства.  Чиновник с  многолетним  стажем, он  констатировал,  что строгие
правила, зафиксированные в этом Положении, "не  могут являться окончательным
критерием  при выяснении  подлинности сталинского  (так в  тексте. --  В.К.)
письма", поскольку российская практика была, как всегда, далека от идеала.
     Полемическими  ударами вскоре  вновь  обменялись Левин и Аронсон. Левин
повторил свои аргументы в пользу подлинности  письма Еремина  и одновременно
попытался подкрепить  их новым фактическим материалом. Цитируя не вызывающее
сомнение  письмо   Департамента  полиции  генерал-губернатору   Финляндии  о
предотвращении  контрабанды  оружия  от  20  августа 1913  г.,  он  обращает
внимание  на  то, что  в  нем  упоминаются "секретные  агенты", ссылается на
свидетельства современников  о наличии в  Енисейске охранного  отделения,  в
т.ч.   Б.Николаевского,   бывшего   в   Енисейске   председателем   Комитета
общественной безопасности и заставшего полковника Руссиянова за уничтожением
бумаг у себя в кабинете.  Касаясь эпизода с  назначением Еремина в Финляндию
11 июня 1913 г., Левин приводит документальное  свидетельство о том, что тот
еще  20  июня  находился  в  Департаменте  полиции  в Санкт-Петербурге,  что
подтверждает  и публикация Веселаго. Более  того, Левин в  одном  из финских
архивов обнаружил извещение генерал-губернатора Финляндии о том, что 11 июня
Еремин назначен  под его командование. Извещение было  получено  канцелярией
генерал-губернатора 7 июля,  что, по мнению Левина,  означает: Еремин не мог
занять новый пост сразу после назначения на него[245].
     В ответе Левину Аронсон  усилил свои прежние аргументы,  добавив к  ним
новые. Шестикратное упоминание в письме Еремина псевдонима "Сталин" никак не
возможно  объяснить,  если учесть,  что  Джугашвили до  1913  г. всего  лишь
однажды использовал  этот псевдоним; все устные  свидетельства  о  наличии в
Енисейске  охранного  отделения, на которые опирается Левин,  носят характер
предположений и не подкреплены конкретными документальными фактами; Левин не
доказал,   что  Еремин  мог   подписать   13   июля   1913   г.   письмо   в
Енисейск[246].
     Легко заметить, что в полемике  вокруг письма Еремина ее  участники  от
общих рассуждений и  домыслов постепенно все чаще и чаще стали обращаться  к
свидетельствам очевидцев, а затем  использовать и документальные  источники.
Полемика  из  разряда  отвлеченных интеллектуальных  упражнений  все  больше
становилась  на почву  реального анализа, добывания конкретных,  проверенных
знаний.
     Выдающуюся роль в  этом деле сыграл доклад  преподавателя  Бруклинского
колледжа,  специалиста  в  области  криминологии  М.К.Тителла  на  заседании
Американской   ассоциации   развития   науки   29  декабря   1956   г.,  где
присутствовало около 200 слушателей. Главный вывод доклада был сформулирован
его  автором  следующим  образом:  "Изучение  сталинско-ереминского  письма,
которое повлекло за собой [мою] поездку по нескольким европейским  странам с
целью опроса тех, кому могло  быть что-то известно по этому поводу, а  также
анализ нескольких тысяч документов убедили меня  в том,  что письмо является
подлогом"[247].
     Прежде  всего  Тителл установил, что письмо  Еремина  напечатано не  на
машинке  завода  "Ремингтон",  а  на  машинке  немецкого  производства  типа
"Адлер". Архив завода "Адлер" был  уничтожен во время Второй  мировой войны,
но  Тителл опросил его  старейших  сотрудников,  и те сообщили, что "русский
шрифт,  которым отпечатан оспариваемый  документ, был  изготовлен  впервые в
1912  году". Поскольку  из  текста ереминского  письма видно, что он  набран
"изношенным  и разбитым" шрифтом, Тителл сделал вывод  о том, что этот текст
должен был быть написан много лет спустя после 1912-1913 гг.
     Далее  Тителл в поисках  Добролюбова,  о  котором писал Левин,  посетил
греческую  православную  церковь  в Берлине  (Шарлоттенбурге)  и  опросил ее
служителей.  Те категорически заявили,  что  никакой  Добролюбов не служил в
этой церкви, равно как и то,  что  никакой  Левин никогда не  спрашивал их о
нем. То же самое повторилось и в Висбадене, на  русском кладбище которого не
обнаружилась  могила Добролюбова,  а  в книгах  захоронений  с  1945  г.  не
значился умерший с такой фамилией.
     Из Германии  Тителл  отправился в Хельсинки, где  изучил более  3 тысяч
документов  из  фонда  Финляндского  жандармского  управления,  включая  85,
подписанных  Ереминым. Ни один из них  не был напечатан на  машинке "Адлер",
что  же  касаетс