ного исторического источника, столь значительную по объему и со столь
масштабным использованием подлинных исторических  источников,  как "Дневник"
А.А.Вырубовой,   фрейлины  последней   российской   императрицы   Александры
Федоровны. Не менее знаменательно  и то обстоятельство,  что,  разоблаченный
как откровенный подлог почти сразу же после опубликования,  "дневник" тем не
менее имел пусть кратковременный, но шумный успех.
     Невозможно  пересказать содержание этого документа. В  нем каждая фраза
-- фиксация  исторически  значимых событий  конца  XIX  --  первых  полутора
десятилетий  XX   столетия.   "Дневник"  буквально   напичкан   историческим
материалом.  Последний  российский царь, царица,  наследник престола царевич
Алексей,    Г.Е.Распутин,   министры,    послы    иностранных    государств,
промышленники,  финансисты, члены Государственной думы и другие знаменитости
мелькают  едва  ли  не  в  каждой строчке  этого документа. Проблемы большой
политики, связанные с  судьбами  государств  и народов,  чередуются здесь  с
рассказами о  придворных интригах, с сальными подробностями  интимной  жизни
представителей великосветского общества,  с пересказом  сплетен,  слухов,  с
цитатами из  многочисленных  документов,  в  том  числе  личного  характера.
"Дневник"  поначалу  кажется очень  эмоциональным документом, чему в немалой
степени  способствуют   записи  прямой   речи,  диалогов  исторических  лиц,
многоточия, вопросительные, восклицательные  знаки, междометия и проч. Здесь
в  изобилии  представлены жалкие, рвущиеся к  государственному пирогу  лица,
описаны  скандалы,  даны  впечатляющие  образы   мятущегося   царя,   мрачно
пророчащего  его  бесславный  конец  Г.Е.Распутина, стремящейся выполнить до
конца   свои   царские   обязанности   Александры   Федоровны.   Подробности
политической жизни, бытовые детали буквально завораживают,  хотя на каком-то
этапе  знакомства с  документом возникает впечатление однообразия, а затем и
скука.
     И все же за внешней хаотичностью событий и бессистемностью перемешанных
дневниковых записей  с  трудом, но прослеживается некая  цельность. Ходынка,
революция 1905  г., деятельность Государственной думы, Первая мировая война,
наплыв революционных событий -- таков основной сюжетный остов "дневника", на
фоне  которого решается  судьба  российской императорской  династии.  Именно
последнее, конечно, -- главный предмет "дневника" Вырубовой.
     Легко представить,  с каким жадным вниманием с ее записками знакомились
российские  и зарубежные читатели, когда сразу же после десятилетнего юбилея
Октябрьской революции  1917 г. журнал "Минувшие дни", только что созданный в
Петербурге, начал публикацию "дневника"[49].
     Из  предисловия  О.Брошниовской и З.Давыдова к этой публикации, а также
приведенных  здесь  же выдержек  из писем Вырубовой читатели  могли получить
представление  о замысле ведения "дневника",  его характерных особенностях и
запутанной, даже  в некотором  смысле  трагической, судьбе рукописи. История
создания "дневника" здесь представлена следующим образом.
     На протяжении  почти двух десятков  лет  Вырубова  ведет летопись своей
жизни, куда "добросовестно заносит все, что проходит  перед ее  глазами, как
на экране кинематографа, все, что видит она со своего исключительного места,
на  которое  ее  "поставил  Бог"[50].  Осознавая  ценность  своих
записок, Вырубова делала все возможное, чтобы обеспечить их сохранность, тем
более  что сразу же после Февральской революции во время обыска одна тетрадь
была у нее  изъята и  предъявлена ей  же Чрезвычайной следственной комиссией
Временного  правительства на  допросе  6 мая  1917  г. Страх за  сохранность
"дневника"  с  тех  пор  постоянно  стал  сопровождать  Вырубову,  наряду  с
опасением  и  за свою  дальнейшую судьбу. "Ценности в  худшем  случае  могут
отобрать -- так и Бог с ними.., -- писала она своей подруге Л.В.Головиной 18
мая 1917 г.  --  Я на это  смотрю без страха.  Гораздо  больше меня занимает
вопрос о моих дневниках, это прямо сводит меня с ума"[51].
     Этот  страх  заставил  Вырубову  позаботиться  об  изготовлении  копии.
Первоначально предполагалось  копировать и одновременно переводить  текст на
французский язык.  За  работу взялась  близкая к  Вырубовой М.В.Гагаринская.
Однако  она плохо знала французский  язык, оставляя  в переводе копии  куски
русского текста. Вырубова нервничала, торопила, но в конце концов отказалась
от  первоначального  замысла  и  предложила Гагаринской  просто  скопировать
рукопись. "И стоит только бросить взгляд,  -- писали издатели  "дневника"  в
предисловии,  --  на  эти  25  разнокалиберных  тетрадок,  исписанных  двумя
почерками  (частью  карандашом, частью  плохими  чернилами  1918--1919 гг.),
чтобы понять, в  какой обстановке и в какое время  производилась эта работа.
Текст  восьми  из  этих  тетрадок,  писанный   одним   и   тем  же  почерком
(М.В.Гагаринской),  является французским переводом русского оригинала; текст
остальных -- копией с него"[52].
     Дальнейшая работа  по  переписке рукописи на  русский  язык проходила с
привлечением Л.В. и В.Н.Головиных, также близких к Вырубовой. Они переписали
всего семнадцать тетрадей.
     26  августа  1917 г. Вырубова  попыталась  выехать  из России, но  была
арестована  в  Гельсингфорсе и  возвращена  в Петербург с  матерью,  сестрой
милосердия  и  лакеем  Берником, прослужившим  в  семье  свыше  45  лет. Как
предположили издатели "дневника", Вырубова, очевидно, в этот момент не имела
возможности проследить за его копированием. Поэтому записи в копии оказались
расположены не по хронологии, были перепутаны,  переписаны с пропусками.  Но
именно эта  копия  спасла  для истории бесхитростную  фиксацию  в "дневнике"
событий российской истории. Копия хранилась у Берчика до того момента, когда
сестра горничной Вырубовой решила унести подлинник, хранившийся у Головиной,
в  кринке из-под  молока. По  дороге ей  встретились  милиционеры.  Опасаясь
обыска, горничная  бросила  кринку вместе  с "дневником"  в прорубь,  утопив
подлинник бесценного исторического источника.
     Далее, согласно  версии  авторов предисловия, Вырубова,  оказавшись  за
границей, без подлинника своих записей и без копии, оставшейся на хранении у
Берчика, решила написать мемуары -- "официальные", как  утверждают издатели,
чтобы "реабилитировать  себя". В  1923  г. в Париже  Вырубова  действительно
издала свои  воспоминания  "Страницы из моей жизни",  вызвавшие определенный
общественный интерес[53].
     Публикация  "дневника"  Вырубовой  обеспечила необычайную  популярность
журналу  "Минувшие  дни",  только  что  начавшему  издаваться  ленинградской
"Красной газетой".  Однако  сразу  же  после начала  этой публикации  мнения
относительно    его    подлинности   решительно    разделились.    Последний
государственный  секретарь России  С.Е.Крыжановский,  находясь  в эмиграции,
писал  самой  Вырубовой,  что   "дневник"  кажется  ему   всего  лишь  очень
правдоподобным[54], тогда  как известный ленинградский библиофил,
директор  знаменитого  издательства   "Прибой",  М.А.Сергеев  решил   издать
"дневник", как подлинный исторический источник, отдельной книгой.
     Однако события уже  после  выхода  первых двух  номеров  журнала начали
принимать  достаточно зловещий характер. Слухи  о "дневнике", а затем и  его
текст  дошли  до  западных, прежде  всего французских  и германских,  газет,
которые  начали  публиковать  из  него  отрывки.  Появились   объявления  об
отдельных  зарубежных  изданиях[55]. Острая  полемика  по  поводу
подлинности  "дневника"  Вырубовой  вспыхнула на  страницах белоэмигрантской
периодической  печати.  Газета  "Дни",  издававшаяся  А.Ф.Керенским,  начала
перепечатку  "дневника"  Вырубовой,  как  и  другая белоэмигрантская  газета
"Сегодня".
     Вырубова, жившая в  то время в Выборге, вынуждена была отреагировать на
приписываемое  ей  сочинение.  23  февраля  1928  г. в  эмигрантской  газете
"Возрождение" появилось  ее первое опровержение,  в котором она  писала: "По
слухам,  дошедшим  до  меня, в Советской  России  появилась в  печати  книга
"Дневник  А.А.Вырубовой",  якобы найденный у одного нашего старого  слуги  в
Петербурге  и  переписанный  некоею  Л.В.Головиной...  Считаю  своим  долгом
добавить,  что  единственный  наш  старый  слуга  Берчик  умер еще  у нас  в
Петербурге  в 1918  г.,  был  нами  же  похоронен  и  ничего  после себя  не
оставил"[56]. Вскоре западным журналистам удалось встретиться и с
Л.В.Головиной,  которая  решительно  опровергла  свое  участие  в  переписке
"дневника"[57].  В интервью шведской газете  "Хювюд  стадсбладет"
Вырубова вновь заявила о подложности "дневника", подчеркнув, что он является
плодом   "большевистской   пропаганды   для   сенсации   среди   легковерных
людей"[58].  Вообще  представление о "дневнике Вырубовой"  как  о
"грубобольшевистском   памфлете"  было   широко  распространено   в   кругах
российской эмиграции.
     Тем не менее и после этого слухи о подлинности  "дневника", особенно на
Западе, продолжали  распространяться. Их отражением стало  заявление некоего
Бинштока.  В своей рецензии  на публикацию в "Минувших днях" он  сослался на
некоего доктора  М.,  жившего до переезда  в  Париж в России,  который якобы
уверял, что он  еще  в  России  получил от  Вырубовой  ее  дневник и дневник
Распутина. По словам М., дневник, оказавшийся  в его руках, ничего общего не
имел с опубликованным  в "Минувших днях". К сожалению, сообщал аноним, перед
отъездом из России он сжег оба дневника[59].
     Тем временем в Советском Союзе наряду с  перепечатками в провинциальной
прессе  фрагментов  "дневника"   как   подлинного  исторического   документа
постепенно   начала   разворачиваться   кампания  его  все   более  и  более
ужесточающейся критики.  Первый  голос  подала газета  "Правда".  Помещенная
здесь   рецензия   П.О.Горина   квалифицировала   "дневник"   как   "вылазку
бульварщины".  По твердому  убеждению Горина,  этот  документ,  "несмотря на
всяческие уверения редакции в его достоверности и  необычайной  исторической
ценности,     все      же     не     является     подлинным     историческим
документом"[60].  Вслед за Гориным  столь  же уничтожающую оценку
"дневнику" дали  известные историки и филологи М.Н.Покровский, В.В.Максаков,
Б.М.Волин, М.А.Цявловская, а также поэт Д.Бедный[61].
     Издатели  "дневника" вынуждены были оправдываться.  Уже в марте 1928 г.
они выступили с заявлением, где вместо представления разъяснений, которых от
них  требовали,  утверждали,  что  критики  поторопились  назвать  "дневник"
фальшивкой,  поскольку,  по  их словам, документ уже  передан на  экспертизу
"специальной   комиссии  Центрархива"[62]  (о   результатах  этой
экспертизы ничего не известно).
     Заявление  издателей не остановило поток критики.  По  мнению Л.Мамета,
"дневник" --  не что иное,  как апокриф, более или  менее удачно подделанный
под  Вырубову, ориентированный  на читателя  из нэпманской и мелкобуржуазной
среды[63]. Критическая  заметка А.Шестакова[64]  прямо
назвала   "дневник"   "фальшивкой,    рассчитанной    на   низменные   вкусы
обывательщины".  Здесь  же   содержались  элементы  научной  критики   этого
источника. По мнению  автора, сомнения в подлинности "дневника" возникают  в
силу того, что  издатели умалчивают о месте его хранения и  каким  путем  он
попал  к  ним, фактически материал и стиль документа  находятся  "в вопиющем
противоречии" с тем, что помещено в опубликованных воспоминаниях Вырубовой.

     Рисунок 4
     Первая страница докладной  записки  временно  исполняющего  обязанности
заведующего отделом печати ЦК  ВКП(б) Н.И.Смирнова в Секретариат ЦК ВКП(б) о
журнале "Минувшие дни"

     Любопытно, что именно критика в советской печати подлинности "дневника"
в  конце  концов  вынудила  прекратить  его  перепечатку в  белоэмигрантской
прессе[65].
     О  том, как развивались события дальше,  мы узнаем из памятной записки,
составленной  М.А.Сергеевым:  "Никакого  отдельного издания  "дневника" в то
время еще не предполагалось, хотя уже поступили предложения из-за границы от
иностранных  издательств об  издании перевода  (из Америки  через Берлинское
торгпредство). Набор  был сделан  для журнала "Минувшие дни", выходившего  в
1927--1928   гг.   В   результате   поднятой   против    журнала    кампании
(историком-рецензентом)  и  вмешательства  неких таинственных сфер  (видимо,
ГПУ),  журнал был  закрыт  после  номера  3 на  заседании  Оргбюро  (в  моем
присутствии),  куда   был   приглашен,   между  прочим,  и   М.Н.Покровский,
высказавшийся  вместе с  Адоратским  против  дальнейшей  публикации по чисто
формальным соображениям. Мне удалось добиться разрешения выпустить последний
(4)  номер  с  окончанием  "дневника"  (сильно  сокращенным  сравнительно  с
имевшимся в редакции текстом). А.М.Горький, приветствовавший (телеграммой из
Италии на имя П.И.Чагина) публикацию "дневника", узнав о закрытии, пригласил
меня  и,  после длительной беседы, заявил, что он уже говорил с  несколькими
высокими лицами  и  будет добиваться  дальнейшего печатания "дневника".  Для
этого  он  просил  меня  возможно  скорее  дать ему 5  экземпляров печатного
полного  текста.  Вернувшись  в  Ленинград, я  передал об этом  Г.К.Клаас  и
П.И.Чагину, и в типографии срочно оттиснули 5 экземпляров набранного полного
текста. Из  этих экземпляров один  (куда  вложена  эта памятная  записка)  я
оставил  у себя на память, а 4 отвез А.М.Горькому.  Они  предназначались, по
его словам,  И.В.Сталину,  Н.И.Бухарину,  А.И.Рыкову  и  ему  самому. Спустя
некоторое  время я  поехал  в Москву  вместо  Э.Н.Брошниовской за ответом  к
Горькому. Из краткой беседы, во время которой он вел себя так, как обычно во
время неприятных  1ля него разговоров, выяснилось,  что ничего из хлопот его
не вышло. Таким образом, настоящий (мой) экземпляр -- один из пяти сделанных
в 1927 г. оттисков"[66].
     Иначе  говоря, дальнейшая  публикация  "дневника"  была  остановлена не
просто  потому,  что   все   более  и   более   становился   очевидным   его
фальсифицированный характер, но  и в силу вмешательства политического органа
СССР  -- Оргбюро  ЦК ВКП(б).  Мы  еще вернемся  к  этому  важному  в  судьбе
"дневника"   Вырубовой  моменту,  сейчас  же  отметим,  что  такому  решению
предшествовали  уже  не публицистические замечания о его  фальсифицированном
характере, но серьезнейший источниковедческий анализ, предпринятый известным
историком и археографом А.А. Сергеевым[67].
     Мы  будем  вынуждены достаточно подробно  охарактеризовать наблюдения и
выводы Сергеева, поскольку они касались  основополагающих вопросов бытования
и содержания  "дневника" и безупречно доказали, что в научный и общественный
оборот был введен не подлинный исторический документ, а подлог.
     Прежде  всего,  Сергеев обратил внимание на  несуразности,  имеющиеся в
предисловии  относительно происхождения "дневника". По мнению Сергеева,  уже
история его злоключений (перевод на французский, копирование, уничтожение  в
проруби оригинала  и проч.) кажется  подозрительной,  ибо абсолютно ничем не
подтверждается.  Однако  главное,   по  мнению  критика,  даже  не  в  этом.
Принципиально важным он считает ответ на вопрос: вела ли когда-либо Вырубова
дневник  вообще.  В  этой  связи  Сергеев  обращает  внимание  на  ту  часть
предисловия  к  публикации, в  которой  издатели указали,  что на  одном  из
допросов   Чрезвычайной   следственной  комиссии   Временного  правительства
Вырубовой была  предъявлена ее  же "тетрадь  номер  один",  которую издатели
определили  как часть "дневника". Однако стенограмма допроса показывает, что
это был не дневник  в общепринятом смысле. "Тетрадка полна разных записок на
какие-то мистические темы",  --  отметил председатель. "Да,  я  всегда массу
записывала", -- прокомментировала в ответ  Вырубова. Из дальнейшего следует,
что Вырубова  пыталась  в своей  тетради  записывать изречения и  телеграммы
Распутина.  В  конце  концов  на  один из  очередных  вопросов  председателя
относительно  содержания ее  тетради Вырубова раздраженно  заметила:  "Я вам
говорю, я столько народу видала и  принимала, что не могу помнить... Если бы
мог кто-нибудь дневник за меня вести, я была бы рада"[68].
     По мнению Сергеева, можно при желании не поверить подлинным  показаниям
Вырубовой в  отношении ее решительного отрицания факта  ведения дневника. Но
очень  странно,  что издатели в "Минувших  днях"  полностью  проигнорировали
стенограмму допроса,  лишь мельком упомянув  о ней. Между тем из стенограммы
следует,  что  предъявленная  Чрезвычайной  следственной  комиссией "тетрадь
номер один" не являлась дневником  в прямом смысле слова ни по форме,  ни по
содержанию.  Предисловие  же  к публикации в "Минувших днях" утверждает, что
спустя двенадцать  дней  после  допроса сама Вырубова в  письме к  Головиной
заявила  об  изъятой  у  нее  первой тетради своего  "дневника". "Если  даже
допустить, -- заключал Сергеев, -- подлинность  цитируемого письма Вырубовой
(усомниться в  чем  мы имеем право, поскольку не известны  ни место хранения
письма,  ни  условия   проверки   принадлежности  его  Вырубовой),  то,  при
сопоставлении  его с  названной выше  стенограммой, сам  собой напрашивается
вывод,  что "дневники" в толковании Вырубовой и редакции "Минувших дней"  --
совершенно  разные  вещи. Содержание  посвященной Распутину  "тетради  номер
один",  именуемой  самой  Вырубовой,  по  уверению  редакции,   "дневником",
совершенно  отлично  от  содержания  напечатанного  "дневника",   в  котором
повествуется о множестве фактов почти исключительно  из области политической
жизни  России  и  зарегистрированы  дела  и речи массы людей, вращавшихся  в
окружении последних Романовых"[69].
     Далее Сергеев,  сравнивая "дневник"  с  опубликованными  "Страницами из
моей  жизни" Вырубовой, обращает внимание на то, насколько разными по своему
мироощущению предстают нам их  авторы со страниц этих двух документов: идеи,
отношение к событиям и  людям  в них кардинально противоположны. Более того,
"дневник",  благодаря  обилию  в нем прямой речи,  диалогов,  неразличимости
русского  текста  и  перевода  на   французский  язык  выглядит  скорее  как
литературное произведение,  заранее  облеченное для печати в  художественную
форму,  с  определенным  сюжетным построением,  которое никак  не нарушается
бессистемной хронологией записей.
     Однако самое потрясающее открытие, пишет Сергеев, просвещенный читатель
может сделать,  сравнив  фактическую  основу  "дневника" с известным  кругом
фактов российской истории начала XX в.  Вопреки мнению  издателей, в нем нет
никаких новых примечательных фактов, которые не были бы известны из изданных
к  1927  г.  воспоминаний,  переписки,  исторических исследований,  а  также
"сохранившихся  до наших  дней в некоторых  кругах  общества устных слухов о
жизни двора Романовых", которые были препарированы и поданы в публикации под
определенным  углом  зрения.  Критик  привел  многочисленные и  убедительные
примеры таких заимствований и переработки. "Зависимость сюжетов от имеющихся
в  печати публикаций,  --  отмечал Сергеев, -- особенно заметна  в последней
части  "дневника"  --  "1916  год",  которая  по  содержанию  своему  крайне
совпадает  с V  томом "Переписки Николая и  Александры  Романовых".  Недаром
комментаторы в  таком  изобилии снабдили  эту часть "дневника"  подстрочными
ссылками на  "Переписку";  сюжетика у  них на редкость  общая, за  немногими
исключениями,   которые,    в    свою    очередь,    имеют   свои   печатные
источники"[70].
     В   сложной  идейной  мозаике  "дневника"  Сергеев  попытался  выделить
несколько концептуальных линий, по которым шла переработки текстов подлинных
первоисточников. Одна из таких линий -- это  Распутин как  мужицкий идеолог,
враг ар