или
украденная  им  продукция  не  будет  соответствовать  предъявляемым  к  ней
требованиям или же она вовсе не будет произведена, перекуплена или украдена,
то,  в  силу  перегруженности  российских  судов,  иск к  нему  сможет  быть
рассмотрен не ранее чем через десять лет.
     Поэтому возникшие между двумя  конфликтующими сторонами проблемы  будут
решать крыши истца и ответчика. И если крыша ответчика сильней,  то, значит,
он  произвел,   перекупил   или   украл   нормальную  продукцию,   а   истец
выкобенивается, поскольку имеет неверные понятия о русском бизнесе.
     Если  же  крыша  ответчика  слабей,  то  об  этом  бизнесмен,  заключая
контракт, предпочитает не думать
     Затем Танцор примерно то же самое сказал в доступной для Чипа форме:
     -- Чип, мы даем тебе десять  карточек. В среднем до Москве на каждой из
них лежит две  штуки. Некоторые  из них могут быть кредитными. То есть с нее
можно снять на штуку больше, чем на ней есть. Понял? Тебе этого жалит?
     -- Хватит, -- сообразил Чип.
     -- Ну, а технические подробности мы будем оговаривать с твоим Дедом.
     -- Да никакой он не мой, просто познакомились случайно.
     -- Это еще  лучше. А то два  таких  экземпляра на одно семейство -- это
явный перебор. Значит, так, ии  зцесь будем через три дня. В четверг, часика
в четыре. Позови Деда. Ништяк?
     -- Заметано.
     --  Ну,  давай, береги себя. А  то  без  тебя десять тысяч москвичей не
смогут обманывать столичный транспортный департамент.
     На этом  расстались, совершенно не предполагая, во  что выльется  и чем
отольется их следующая встреча.
     Как всегда, Кривой Чип  все перепутал. Дед не был никаким хиппи. Он был
битником.  То есть и битником он был не всегда, а лишь последние лет десять.
А  до  этого  работал  на  закрытой  фирме  разработчиком специализированных
управляющих компьютеров. Был и программистом, и схемотехником. Мог при  этом
и   паяльником  паять,  и  лудильником  лудить,  и  напильником   пилить,  и
рубильником рубить. Также он  перебирал  в овощехранилище  гнилую  картошку,
играл  за  родной  отдел в  волейбол  и пинг-понг,  раз в году  напивался до
бесчувствия на  коммунистическом субботнике и  в меру  отпущенной  советской
властью свободы таскал  в  постель  женщин  из необъятного  конструкторского
отдела и девушек из компактного бюро технической документации.
     Однако   этот   золотой   сон   был   прерван  грубо   и  бесцеремонно.
Социалистическая  общественная  формация  сменилась  в  стране непонятно  на
какую.  И  эта  новая,  непонятно  какая  формация, будучи  не  в  состоянии
осмыслить  себя и самоидентифицироваться, решила,  что ей не  требуется  так
много керамических обтекателей  антенн  наведения для баллистических ракет и
стратегических бомбардировщиков.
     Из  этого  вытекало,  что  не  нужны  и  специализированные управляющие
компьютеры,  использующиеся  в  процессе  производства  и  контроля качества
керамических обтекателей.
     Поэтому  "почтовый ящик", где тридцать долгих и счастливых лет трудился
Дед, закрыли.
     И Дед за три года до пенсии стал безработным.
     "Японский  городовой!  --  сказал  он  сам себе,  почесывая затылок,  в
котором родилась  интересная мысль,  -- прям  Америка  какая-то  получилась!
Сучьи монополисты рабочего места лишили!"
     На этом  мысль  не остановилась и привела  Деда в  его  далекую юность,
когда он, будучи человеком не только  прогрессивным, но и неглупым, презирал
отечественных стиляг и симпатизировал американским битникам.
     И он решил стать битником, поскольку искренне считал, что принадлежит к
"разбитому поколению".  Конечно, тут  был  большой  риск  стать пародией  на
американское движение  интеллектуалов середины  пятидесятых годов. Поскольку
никакого движения уже давно не существовало. Более того,  его основатели уже
давно удалились от мирских дел.  Удалились настолько далеко, что Джек Керуак
даже покоился  в могиле,  а  Аллеи  Гинзберг готовился к смерти. Лоуренс  же
Ферлинг-етти  с Уильямом  Берроузом  и  Грегори  Корсо  по причине  глубокой
старости уже никого не эпатировали.
     Однако Дед выбрал свой путь, который, если можно так выразиться, не был
слепым копированием  образов  кумиров  молодости, а  творчески  продолжил их
дел".
     Через  месяц  сидения в библиотеке Дед  знал о разбитом поколении и его
духовных лидерах вполне достаточно, чтобы начать действовать самостоятельно.
Он безоговорочно принял из их ослабевших рук как  эстафетную палочку и понес
дальше по жизни:
     -- презрение к буржуазной морали;
     -- стремление эпатировать обывателя;
     --  литературное наследие битников, из коего Деду более всего  пришлись
по душе поэма Аллена  Гинзберга  "Вопль"  и его же мантра для  изгнания злых
духов. из Пентагона;
     -- ненависть к монополистам;
     -- жизнь вне человеческого  общества  и неприятие его  законов, включая
уголовные;
     -- джаз.
     Наркотики  и  гомосексуализм  Дед, физиология и  биохимия  которого уже
давно  сформировались  и  вряд  ли могли  измениться  кардинальным  образом,
категорически отверг.
     К дзен-буддизму отнесся  с сочувствием,  полностью не  перечеркивая это
экзотическое учение и надеясь, что со временем оно ему откроется.
     Следует  обратить  особое  внимание  на  то,  что  весь  этот  духовный
эксперимент был бы невозможен,  если  бы  Дед жил на  мизерную  пенсию. Чего
стоила  хотя бы вышеупомянутая интернет-война Деда с Биллом Гейтсом, который
был  совершенно  справедливо  классифицирован  им  как  главный   монополист
планеты,   почти  насильно  заставивший   юзеров  всего   мира  пользоваться
матобеспечением    сомнительного    качества,   сварганенным   в    компании
"Майкрософт".
     Дело  в том,  что  Дед хоть и бросил  в свое время опостылевшую жену  с
пятилетним ребенком на руках, однако до совершеннолетия сына исправно платил
алименты. Да и потом интересовался успехами мальчика, дарил  ему дорогие  по
советским  меркам  подарки  и   отчасти   участвовал  в   его  воспитании  и
становлении.
     Сын  вырос, а  впоследствии разбогател. И сторицей  отблагодарил  отца,
установив ему что-то типа жалованья за  примерно исполненный отцовский долг.
Весьма солидное жалованье, которое  позволяло Деду полностью сосредоточиться
на своих духовных проблемах, не отвлекаясь на низкое.
     Будучи  человеком  техническим. Дед  довольно  легко овладел  хакерским
ремеслом  и  начал неустанно  бороться с мультимиллиардером  Гейтсом.  Через
некоторое время ему  удалось взломать сайт  корпорации "Майкрософт", и минут
тридцать,  к  восторгу огромной армии гейтсоненавистников,  на его  парадной
странице висело огромное слово FUCK.
     То  же самое ему  удалось проделать  еще пару  раз. Поняв,  что урон от
этого наносится небольшой, центов на двадцать, не больше. Дед начал  грузить
майкрософтовский  сервер мощным потоком электронной  почты. Для чего сочинил
специальный почтовый вирус, который назвал "I love you. Bill".
     Разослав письмо с вирусом в десять случайных адресов, добился того, что
каждая  получившая его аутлуковская программа автоматически отправила его по
всем  хранящимся  в ее книге адресам, а  также по  адресу www@microsoft.com.
Каждый получатель следующей ступени проделал то же самое. Таким образом, как
на основной сервер  Майкрософта,  так и  на все его зеркала, разбросанные по
всему миру, обрушился растущий в  геометрической  прогрессии вал электронной
корреспонденции.
     Сервер  не  выдержал  такого   натиска,  повис   и  висел  двое  суток.
Антигейтсовская интернациональная коалиция все это время ликовала.
     А  затем  Дед совершил  чудо.  Чисто  интуитивным  образом  он  написал
троянский  вирус,   для  активации   которого   не   требовалось   запускать
приаттаченньй экзешный файл. Его экзекыот находился непосредственно в тексте
письма  и представлял  собой  набор  из семи символов  центральноевропейской
кодировки ISO, которые Дед до сих  пор  хранит в строжайшей  тайне, полагая,
что это и есть оружие массового поражения Третьей мировой войны.
     Данное чудо стало возможным  благодаря тому, что Майкрософт, стремясь к
сверхприбылям,  подвергает свои программные  продукты  очень  поверхностному
Бета-тестированию.
     Короче, Дед начал насылать  на врагов одного трояна за другим.  Как они
работают,  что  делают,  попав  в  локальную   сеть  корпорации,  определить
невозможно, не вполне понятно даже, доходят  ли  они до адресата. Однако Дед
твердо убежден, что  его "жеребчики",  как он их  ласково  назвал,  сразу же
набрасываются на разрабатываемые Майкрософтом пакеты серверного программного
обеспечения и прогрызают в них дыры. Эти-то дыры  и позволяют хакерам  всего
мира взламывать человеко-ненавистнические сайты Пентагона и ЦРУ.
     Ну а  в  свободное  от Сети время  Дед, облачившись, как того  требовал
стиль грандж, в бесформенные хаки, вытертые и вытянутые на коленях, в грубый
свитер, из-под  которого  торчала либо  застиранная фланелевая  рубаха, либо
ядовитая  гавайская, в туристические ботинки  со всепогодными  протекторами,
занимался да.  Арбате  пропагандированием идей битников, распевая под гитару
на манер  блюза стихи Гинзберга и Ферлингетти и дуя в паузах в прикрепленную
на специальном ошейнике губную гармонику.
     Праздношатающейся публике нравилось. Не могло не понравиться. Поскольку
очень  уж   колоритен  был  Дед,  обросший   изрядно   поседевшей   бородой,
притопывающий в такт музыке ногой и возносящий фальцетом  к  серым арбатским
небесам вопль душ некогда живших, страдавших  и наслаждавшихся людей ушедшей
американской эпохи,  до которой России оставалось еще лет тридцать. Так что,
как ни крути, а это были песни о будущем.
     В  соответствии  с  законами уличного  жанра, бесформенную  шляпу  Деда
доверху насыпали  звонкой монетой и бумажной шелухой.  По окончании концерта
весь  гонорар обменивался в ближайшем  гастрономе на водку и  вино. И тут уж
старый битник  начинал  витийствовать,  начинал  учить  и  без  того  ученый
арбатский  подзаборный сброд  презирать общество, ненавидеть монополистов  и
любить спонтанную поэзию.
     Но   иногда  Дед  выдавал   такое,  что   могло  бы   привести   его  в
психиатрическую лечебницу.  Как  это в  свое время произошло  с  его кумиром
Гинзбергом. Правда, рыжий Аллен бежал туда добровольно, полгода скрываясь от
судебного преследования за кражу автомобиля. В России ни в  какие времена не
существовало ни такой добровольности, ни таких смехотворных сроков. В России
психиатрический диагноз ставится человеку на всю жизнь, и избавиться от него
так же невозможно, как отрастить ампутированную ногу.
     Ближе  всего  Дед подошел  к пропасти в 1996  году, когда, спустя сорок
лет,  повторил  дикую выходку  Джека Керуака.  Керуак, будучи изрядно  пьян,
сочинил и отправил адресату, американскому президенту, телеграмму следующего
содержания:
     Дорогой Эйзенхауэр! Мы тебя любим -- ты клевый белый папик. Нам хочется
тебя трахнуть.
     Дед,  будучи  трезвым, как  стеклышко,  сел  за  монитор и  в  точности
воспроизвел текст, заменив лишь фамилию чужого покойного президента фамилией
своего, российского. И отправил послание по адресу post@prezident.ru.
     Через  день явились  двое  в  пиджаках и галстуках, --  по-видимому, из
президентской  администрации. Однако, убедившись, что в силу весьма пожилого
возраста корреспондента  это  желание  вряд ли осуществимо,  успокоились.  И
вежливо распрощались, отказавшись  от бутылки трехлетнего  виски,  с помощью
которого Дед  намеревался сагитировать  этих двоих выкинуть  на помойку свои
"селедки",  оторвать  у пиджаков  рукава и  незамедлительно  подключиться  к
всемирной борьбе с монополистом Биллом Гейтсом.
     Что  же  касается знакомства с  Кривым Чипом  и  помощи  в  налаживании
производства поддельных проездных,  то вся эта  неприглядная  история вполне
вписывалась   в   нравственные  принципы  старого  битника.  Дед  совершенно
справедливо считал московский метрополитен монополистом подземных перевозок.
А  всякий монополист  был для него  заклятым врагом, для  борьбы  с  которым
хороши все средства. В том числе и откровенно уголовные.
     *
     Когда Танцор, Следопыт и Стрелка пришли в  чиповский офис, который  был
одновременно и  подвалом,  и  подпольным  цехом.  Дед заканчивал  настращать
гитару, не обратив ни малейшего внимания на шедших.
     Чип  приложил  палец  к губам,  давая  понять, что  сейчас у его кумира
начнется  творческий   экстаз,  который  можно  спугнуть  неловким  шорохом,
эгоистичным покашливанием или глупым словом.
     Наконец  придирчивое  пощипывание струн  и  скрупулезное  подкручивание
колков закончилось, хотя, как вскоре выяснилось, можно было и не тратить  на
это время. Дед встряхнул головой, взял мощный аккорд и объявил:
     Аллен Гинзберг, перевод Андрея Сергеева, "Пробуждение в Нью-Йорке"
     И пошел работать  голосом с характерным блюзовым подвывом, пошел лупить
по струнам окаменевшими ногтями и притопывать ботинком в такт охватившим его
чувствам, давным-давно сформулированным в далеком американском городе.
     В замешательстве  прикрывая ладонью бороду  я смотрю в распахнутое окно
без штор -- крыши, розово-голубое небо, скачут утренние облачка,
     Поцокивая о стекло;
     я спал на полу, на густом ковре,
     и стою  коленями на подушкл\  на мяг нежные Гималаи коричневого cifsssa
--
     пальцы судорожно тянутся к перу
     марать глупостями белоснежную  сан-францисскую записную книжку. Вот он,
я,  на шестом  этаже холодного марта в старом  доме на 5-й улице, в квартире
разгром, мы пили
     под баритональное радио за полночь... О  Нью-Йорк,  о -- смотри -- наша
птичка пролетела мимо окна: чирик!
     -- наша жизнь тут, вместе -- дым из труб над домами,  рассветная дымка,
проносящийся ветер свистит: господа...
     Голос  певца по  мере развития  темы все  нарастал, эмоции  только  что
очнувшегося человека, оказавшегося один  на один  с  огромным  городом,  уже
переполняли  его,  били через  край  --  не только горлом,  но  и, казалось,
начинали наполнять пространство ультрафиолетом.
     Как нам Тебя  приветствовать  этой Весной, о Господь ?.. Что мы подарим
себе, какой полицейский страх
     при облаве ночью на  улице, взлом по-рокфеллеровски,  без стука, обыск,
долой
     моя белая железная дверь. Где мне искать Закона? У Государства,
     в  офисах телепатической бюрократии?.. в  моей  нелегкости духа, в моих
слезах
     --  в  экстатической песне  себе самому,  своей полиции, своему закону,
своему государству,
     своим многим я -- да, Я Сам для Себя Закон и Государственная Полиция,
     убитый Кеннеди это узнал, равно как Освальд и Руби...
     Пока не познаем наших желаний, благословенных деторожденьем,
     решись,  прими эту  плоть, которую носишь под бельем, под халатом, куря
сигарету всю ночь -- погруженный в раздумья,
     одинокий, с дрожью в руках и ногах -- приближаясь к сладости Уединения,
измученный ею -- когда лежишь, запрокинув голову с раскрытыми глазами.

     Певец  уже впал  в  безотчетный экстаз, слития с миром. В подвале стало
жарко, тревожно и радостно.
     Утро, моя песня для всех, кто желает,
     для меня самого, для моих собратьев -- этого дома,
     Бруклинского моста или Олбени. Привет самозванным богам
     с  Пенсильвании-авеню Да смилостивятся они над  нами, Да  будут  просто
людьми, не убийцами,
     Пусть Государство больше не убиваем, Пусть накормит всех нищих, вылечит
всех больных, всем лишенным любви
     Завтра вышлет любмь -- ну, ладно, выпей.
     Дед  внезапно  смолк и начал удивленно озираться вокруг: где это я, что
это было, кто эти люди?
     А  потом, вернувшись к реальности,  подмигнул всем сразу и  вытащил  из
бездонного         кармана         своих        хдамидо-образных        брюк
трехсотпятидесятипятиграммовую плоскую бутылку "Джима Бина", свинтил крышку,
отхлебнул, протер ладонью горлышко и протянул Танцору.
     Все выпили по кругу. Потому что не выпить после такого было невозможно.
     Посидели молча.
     Потом, когда Дед окончательно  вернулся ю Нью-Йорка, Танцор посоветовал
ему показаться специалистам по всяким аномалиям. Чтобы сделали замены. А  та
очень  уж  сильные  поля  излучает,  когда становится  Гинзбергом. Нормально
сказал, без всякой обиды. Можно сказать, пошутил.
     Дед оценил  юмор. Довольно  хмыкнул. И  послал Танцора  на  хер. И тоже
по-доброму, в шутку.
     Человеческий контакт был установлен.
     Приступили  к   обсуждению   технической  прэблемы.   Дед,   совершенно
неадекватный в быту, неохидакн" проявил инженерную хватку и сноровку. Засуни
карту  Танцора  в  магнитный  считыватель,  сосканировал код н  вывел его на
монитор  в  виде  последовательностей  импульсов.   Вгляделся,  несмотря  на
возраст, все еще острым глазом, не требующим очков, и воскликнул:
     -- Ёксель-моксель, и  тут число сатаны! Все переглянулись, решив, что и
в электронике Дед не вполне адекватен. Хоть  наверняка винтом И не балуется.
Тот уловил волну неодобрительного недоумения и начал объяснять:
     -- Совсем, что ли, думаете, старый рехнулся! Вот, глядите. Вот  эти три
импульса --  это разделители, что-то типа синхронизации, чтоб понятней было.
Так код каждого из них равен шестерке. Итого  получается  666. Такая система
применяется  во всех штрих-кодах. Это дело просекли греческие попы и подняли
страшный  кипешь,  мол,  гады американцы, которые все это  придумали, сатане
служат. И  запретили в своей Греции такую кодировку, поскольку  там,  у них,
церковь что-то типа нашего Политбюро ЦК КПСС.
     Танцор  со   Стрелкой   глянули  на   Следопыта,  который  должен  быть
компетентным в  таких вещах.  Тот кивнул  головой:  "Все верно. Дед  в науке
сечет".
     Потом  они  вдвоем с  Дедом начали  разбираться в  способе кодировки, в
длительностях сигналов и в амплитудах, а все несведущие -- Танцор, Стрелка и
Кривой Чип -- пошли смотреть перфоратор, чудо техники шестидесятых годов.
     Чип врубил агрегат, который заревел,  как трактор  на форсаже. Стоявший
рядом стакан медленно пополз к краю стола.  Чип  попытался прокомментировать
работу перфоратора,  однако, поняв, что никто его не слышит,  махнул рукой и
зарядил в лоток пачку  картонных карточек. Перфоратор заревел  еще сильней и
начал  выплевывать  продырявленные  в  нужном месте полуфабрикаты проездных.
Лицо Кривого  Чипа  осветилось глупым  счастьем,  как это бывает с дикарями,
которых обучили доить  коров вакуумным  доильным аппаратом  или  стричь овец
электрической машинкой.
     Между  тем  Дед  и  Следопыт   уже   постигли  премудрости   банковской
магнитозаписи  и  переписали на  винт компьютера Чипа дискету  с  данными по
тридцати  карточкам.  Дед  махнул  рукой,  и  перфоратор  осекся,  зачихал и
остановился. Наступила тишина.
     И   вдруг,  несомненно,  от  наглого  и  бесцеремонного  удара   ногой,
распахнулась дверь, стукнув ручкой по кирпичной кладке стены.


АППЛЕТ 12. БЫКОВ НЕ УЧАТ, А МОЧАТ

     В  подвал  вошли  трое  столь  характерных людей,  что даже человек, не
вполне знакомый с современной русской действительностью, с  первого  взгляда
угадал бы в них бандитов низового звена.
     Это,  действительно,  были таганские быки, пришедшие в  неурочный час с
"инспекцией".   То  есть   постращать   Кривого  Чипа,  чтобы   тот  работал
поинтенсивней и выдавал побольше "товара".
     -- Шнурок, -- угрожающе спросил Чипа самый омерзительный из них, -- что
это ты тут, твою мать устроил?! Почему посторонние?! Кто такие?!
     Танцор  решил  перехватить  инициативу,  изобразив  на  лице  туповатую
непроницаемость чиновника средней руки:
     -- Гражданин предприниматель, у  вас  в учредительных документах ничего
не говорится о дополнительных сотрудниках. Ведь так?
     Он недоуменно  посмотрел вначале  на Чипа, я потом на быков, совершенно
"не понимая" -- кт