бессознательно.  Киборг,  оторванный,
словно взрывом, от пола, тяжко грохнулся головой и плечами. Я  навалился  на
него,   изо   всех   сил   откручивая   голову   с   шейного   отдела    его
псевдопозвоночника, но не успел.
   Вновь я корчился, пораженный чистым пламенем боли, окатившей меня  всего,
словно лавовый поток. Боль была такой совершенной, такой  кристально  ясной,
что отблесками своего сознания - фиксирующего даже катавшегося словно кот по
газону толстяка  -  я  путался  в  определениях:  боль?  наслаждение?  ад?..
Крайности, как и всегда, сливались, ибо природа всего одна...
   Несколько  скрюченный  киборг  поставил  меня  перед  собой  и  попытался
ударить. Я увернулся, схватил его за подмышки и бросил через бедро.
   Все вновь повторилось;  я  ощутил  сыпавшиеся  на  меня  удары,  которыми
ретивый дылда, бросивший курить, решил помочь чистоте совершенной  пытки.  И
тут сомнения стали зарождаться в моей пламенеющей болью голове.
   Я помнил,  мы  наблюдали  ретивую  готовность  захваченных  травой  живых
тварей, не щадя жизни и сил, нести охрану своего растительного хозяина, дабы
ни одна жалкая былинка не могла быть повреждена. Охрана осуществлялась как с
воздуха птицами и другими летающими тварями, так и на суше всеми бегающими и
прыгающими организмами. Если погибала трава - мы как-то  бросили  напалмовую
гранату, - погибали все помощники. То есть повреждения хозяина для  подобных
мне  пленников  было  физически  и  психически  непереносимо  ни  при  каких
обстоятельствах; жертвы слепли, глохли, умирали.
   Я же, даже взорванный изнутри, мог видеть катавшегося по траве  толстяка,
даже слышать его повизгивания, даже ухитрился, лягнув по колену, вновь сбить
с ног киборга...
   Шатаясь, я поднялся вместе с роботом, которого, в своем полубеспамятстве,
достаточно  сильно  повредил.  И   скорее   машины   нашел   в   себе   силы
сопротивляться; отбросив коротким  ударом  в  челюсть  длинного  бандита,  я
обрушил град  ударов  на  своего  основного  противника,  все  время  ощущая
раздирающий меня изнутри пламень, который - я уже знал это - должен  вот-вот
меня сжечь, испепелить, уничтожить!.. Но концовка оттягивалась, и толстяк на
то и был здесь главарем, что обладал более быстрым умом, который  помог  ему
понять еще скорее меня, занятого разборкой; не так на меня действует  трава,
как должно... И он уже убегал к неприметной двери, а я, отбросив изломанного
киборга, а вслед за ним, ударом в нос, длинного убийцу, бежал вслед  за  его
семенящими ножками. И догнал бы, ежели бы тот сам не остановился...
   Толстяк, не глядя на меня, бросил что-то  маленькое,  словно  камешек,  и
следил за полетом снарядика, больше не обращая  внимания  па  окружающее.  И
меня в том числе. Камешек упал па огороженный газон, и ослепительная вспышка
третий раз за эти полдня лишили меня сознания.
   На этот  раз  все  пошло  как-то  бодрее;  не  было  остаточного  дурмана
наркотика, а главное - приливная цунами нестерпимой нервной боли,  отхлынув,
бесследно исчезла,  обнажив  твердую  материальную  основу  -  подчиняющуюся
только внутренним указаниям механику моего организма.
   Толстяка не было; была приоткрытая  дверь,  молчаливо  сообщившая  мне  о
побеге, причем только одного бандита: сила взрыва  была  достаточно  велика,
чтобы уничтожить маленькое поле со страшным растительным мутантом,  киборга,
разложившего словно консервным ножом распахнутую жестяную грудь и  человека,
который уже никогда не сможет вознести так высоко свою голову - ее  оторвало
взрывом.
   Однако цель побоища достигнута не была, о чем толстяк скорее всего так  и
не узнал: никому не мог прийти в голову спасительный для меня  вариант,  так
как с распылением травки, как я уже вспоминал,  неизбежно  погибает  партнер
этого принудительного симбиоза.
   Но я был жив. Без сомнения.
   Шатаясь, моргая и безуспешно пытаясь  содрать  подсохшую  корку  крови  с
правого глаза - бровь была глубоко рассечена пудовыми кулаками киборга, -  я
выбрался из зала. И сразу попал в эдем. Ибо после  пережитого  кошмара  лес,
каким я его застал, был живым,  богатым,  полным  птиц.  Попадались  иволги,
скворцы, синицы; пролетела ворона, пыхтя крыльями: хшу, хшу,  хшу;  белки  с
темно-красочными пушистыми хвостами с треском  расщепляли  шишки,  а  затем,
лишь подражая звуку собственных работ, зацокала просто так, и все вышло (для
меня, конечно) особенно звонко и убедительно.
   Обняв ближайшее дерево,  я  стоял  некоторое  время  больше  ошеломленный
переходом от ада к раю, а затем вошел в лес. И когда перешел из подлеска  на
только бурыми иглами  выстланные  бугры  под  могучими  соснами,  я  услышал
сначала  однообразно  вплетающийся  в  лесной  шум,  но  затем   диссонансом
заявляющий о себе гул человеческого праздника.
   Дальше я брел, ориентируясь на усиливающийся звон литавр, резкую  мелодию
труб и пронзительную - флейт. И наконец,  когда  праздник  словно  бы  объял
меня, шагнул, так же, как недавно из места пыток, - в  лес,  прямо  в  бурно
веселящуюся толпу карнавала, тесно заполнившего лесную дорогу.
   Пожалуй, мой вид никого не испугал. Более того, эти полуголые, в каких-то
тростниковых юбочках мужчины и женщины, выделывающие на  ходу  беспорядочные
па своего танца, видимо, решили, что я -  необходимый  по  сценарию  атрибут
действия. На каждой моей руке  повисли  какие-то  дивы,  мужчины  устрашающе
размахивали мечами, отчего я очень быстро  остался  без  костюма,  мгновенно
замененного юбкой, как у всех. Мои бугристые формы, превосходящие  размерами
достоинства любого местного самца, привели всех  в  неописуемый  восторг  и,
видать, убедили их в моем лесном происхождении.
   В какой-то момент, оглянувшись, я увидел за спиной хобот  слона,  тут  же
доброжелательно положенный мне  на  плечо,  а  в  беседке  на  спине  кто-то
мелькнул смутно знакомый - я не разобрал.
   Сочтя за лучшее, смешавшись  с  процессией  этих  сумасшедших,  выбраться
естественным путем, я еще раз огляделся и тут же заплясал вместе со всеми.
   Как мне показалось, участвовав в походе двести-триста человек  и  десяток
слонов, везущих в беседках на спине музыкантов и важных лиц.
   Скоро лес поредел, проплешины сменились полянами, и мы вышли на  большое,
мелкой травой поросшее поле не менее трехсот  метров  в  диаметре.  Почти  в
середине стоял большой храм в древневосточном стиле - изогнутые крыши пагод,
резные фонари...
   Повсюду перед храмом были приготовлены дрова  для  костров,  сложенные  в
одинаковые пирамиды. Слоны встали в шеренгу перед храмом, потом - на колени,
и  те,  кто  ехал,  благополучно  сошли  на  землю.  На  одном  из   слонов,
оказывается, ехала Катенька Малинина и  с  ней  -  я  уже  не  хотел  ничему
удивляться - Мираб Мамедов,  Вселенский  Мэг.  И  оба  -  я  видел  -  сразу
выхватили меня взглядом из толпы. Причем Мамедов был  искрение  и  неприятно
поражен, а Катенька взмахнула  рукой,  подзывая  меня,  и  что-то  крикнула,
неслышное в общем оре.
   Я пробрался к ней. Мамедов успел испариться.
   - Как хорошо! - крикнула Катенька мне в ухо. - Хорошо, что ты пришел. Все
начнется часа через два, сейчас будет просто представление актеров.
   Смысл последующих сценок, разыгрываемых перед нами, до меня не дошел,  но
зрители, мне кажется, не более понятливые, чем я, воодушевлено  подыгрывали,
всячески поощряя скорее всего любительскую игру па поле.
   - Где это мы? - прокричал я в маленькое розовое ухо Катенъки.
   Она посмотрела на меня удивленно: - В Саду наслаждений  у  Мираба.  Здесь
все, кто прошел отбор. Ты что, правда  ничего  не  помнишь?  Я  тут  главная
жрица-богиня, а Мираб - главный жрец.  Хорошо,  что  ты  пришел.  Когда  все
начнется, далеко не уходи, главное, чтобы ты меня не упустил, - я могу  тебя
не увидеть.
   Я не понял, но принял к сведению.
   Потом внезапно стало темнеть. По моим подсчетам,  был  еще  полдень.  Но,
подумал я, раз мы в Магическом квартале, то почему бы и не стемнеть?
   Вероятно,  все-таки  я  не  ошибся  со   временем   и   затемнение   было
искусственное, ибо сумерки слишком  быстро,  всего  за  несколько  мгновений
охватили все вокруг. Только что было светло, но вдруг - там и там - зажглись
факелы, лампадки, кто-то уже поджигал костры,  и  скоро  шум  и  треск  огня
слышался со всех сторон. Запахло смолой, дымом, благовониями.
   Зрители, и без того, возбужденные шествием и последующим  представлением,
подтягивались к центру, где  вновь  появился  Мамедов  с  большими  красными
звездами по всему полю широкого серебристого  плаща,  в  котором  он  слегка
путался. И, довершая маскарад, голову его венчал большой острый колпак  того
цвета и оформления, что и плащ. Рядом с ним стояли еще четыре подобных мага,
статью и окрасом несколько побледнее.
   Мамедов  громко   завопил,   устремив   руки   к   небу,   запел   что-то
заунывно-торжественное. Толпа и  жрецы  вторили  ему.  Последовал  призыв  о
помощи, я понял - к Богу-Императору, то есть ко мне, потому что в  небе  над
нами возник узнаваемый лик - мой, конечно, -  доброжелательно  взирающий  на
эту вакханалию.
   Лик, все более материализуясь, сгустился, уменьшился и  стал  виться  над
алтарем - большим камнем, метра полтора в диаметре,  с  углублением  внутри,
вмещавшим литра два  жидкости,  но  сейчас  пустым.  Мамедов  с  ритуальными
завываниями разжег вокруг алтаря  несколько  лампад.  Резко  запахло  чем-то
душным и приятным. Толпа шевелилась все более нервно, истерично подвывая.  Я
оглянулся в поисках Катеньки - ее не было.  Зато  заметил  Исаева  с  Марго,
потом Семена Кочетова и в гуще толпы  -  вот  уж  не  ожидал!  -  лейтенанта
Стражникова. Хотя почему не ожидал? Не  кто  иной,  как  он,  помог  древним
бандитам столкнуть меня с Мирабовой башни.
   Подергиваясь и подвывая, вышли вереницей десять человек - мужчин, женщин.
Они поочередно подходили к "жрецам", и те  тыкали  им  пальцем  между  глаз.
Завершал операцию Мамедов, после чего у всех засияла жирная  точка  во  лбу.
Видимо, эта было посвящение во что-то.
   Тут появилась Катенъка в сопровождении двух жрецов с  острыми  колпаками.
Из толпы раздались  -  преимущественно  женские  -  вопли.  Все  еще  больше
подались вперед. Две девицы, вновь нашедшие меня, изо всех сил  вцепились  в
мои руки. Я слышал их взволнованное сопение.
   Катеньку подвели к Мирабу,  он  вновь  воздел  руки  к  небу  и  ко  мне,
алтарному, высоко  взвизгнул  и  внезапно,  одним  движением  сорвал  с  нее
туземную юбочку, оставляя абсолютно  голой.  Ей  подали  тыкву,  наполненную
чем-то. Катенька выпила. Громче забил барабан, все  начали  раскачиваться  в
ритм ударам.
   Катенька какими-то деревянными шагами  подошла  к  алтарю,  закачалась  и
вдруг рухнула на землю. Два сопровождавших ее жреца подняли тело и  положили
на алтарь. Встревоженный, хотя и не очень,  я  с  усилием  расцепил  захваты
девчонок, даже не  заметивших,  как  мне  показалось,  этого,  и  попробовал
приблизиться к алтарю.
   На всякий случай. Она ведь  что-то  там  предупреждала.  Мирабу  принесли
белого ягненка. Он подошел к алтарю, на котором неподвижно лежала  Катенька,
и одним движением перерезал ягненку горло. Черпая кровь, проливаясь на голое
тело, стекала в центр алтаря.
   Барабан - я вдруг заметил - стал бить громче  и  быстрее.  Ничего,  кроме
ударов. Я упустил момент, когда наступила тишина. Только  барабан,  барабан,
и, вплетаясь в ритм,  пронзительно,  невыносимо  зазвучала  свирель.  Низкий
барабанный  и  высокий  свирельный  звуки  вновь  раскачали  толпу,   кто-то
бормотал,  кто-то  выкрикивал,  все  теснились.  Один   из   "жрецов"   стал
расставлять на залитом кровью теле Катеньки  курительные  пирамидки  в  виде
конусов, издававшие все тот же душный запах  благовоний:  поставил  одну  на
лоб, по две на ладони, плечи, у сосков, по одной на центр живота и на лобок.
Свечи зажжены,  Мираб  громко  заорал  славословие  "нескончаемому  великому
Богу-Императору - вечному Богу". За ним кричали "жрецы". Постепенно их глаза
закатывались,  они  зачерпывали  кровь  из  алтаря  маленькими  плошками   и
передавали их в  толпу,  предварительно  мазнув  себя  по  губам.  Все  тоже
мазались кровью ягненка.
   Ритм ускорялся, и я вдруг начал осознавать, как из стороннего наблюдателя
начинаю превращаться в участника идиотского, но незаметно  опьянившего  меня
действа. Я ощутил единство со всеми этими трепещущими  телами  и  вместе  со
всеми раскачивался, заводясь нестерпимо!..
   Казалось, не было сил  противиться  этому  порыву,  волнение  пробиралось
куда-то  внутрь,  мышцы  непроизвольно  дрожали  и   сокращались.   Страшное
возбуждение и в тоже время  какая-то  удивительная  отстраненность  овладели
мной, будто я вверил свое  тело  этому  ритуалу,  уберегая  в  то  же  время
сознание...
   Я  приблизился  к  алтарю.  Со  всех  сторон  раздавались   крики,   люди
размахивали руками, будто отбиваясь от видений, в  испуге  взвизгивали.  Это
был хаос,  срежиссированный  Мирабом  и  подчиненный  странной,  неописуемой
закономерности. Вероятно,  видения  становились  все  ярче,  движения  людей
ускорялись, ритм убыстрялся, у некоторых  на  губах  выступила  пена  -  все
превратились в буйных эпилептиков.
   Вдруг, одним движением сбросив благовонные курителъницы, резко встала  на
алтаре Катенька, яростно воздела руки к небу, завопила, словно ведьма, нашла
меня диким-гневным взором и прыгнула сверху, будто кошка.  И  это  послужило
сигналом для всех, - во все стороны летели псевдозобки. В общем, я и сам  не
заметил, как предался вместе с Катенъкой самому дикому  и  шумному  в  своей
благопристойной жизни бесстыдству.
   Но нам было хорошо! Как и всем!..
   Однако для моего ослабленного стрессами организма последствия приключения
стали последней травинкой,  после  которой  ломается  хребет  перегруженного
осла. Я уже думал: боль, наслаждение... на определенном  этапе  различия  не
имеют значения.
   На этот раз я пришел в себя не на твердых каменных плитах. Мало что сам я
лежал на мягчайшем покрывале постели, но и голова  покоилась  па  прелестных
подушках - ножках Катеньки, заботливо обтиравшей мне лицо чем-то  освежающим
и пахучим.
   - Что же это, милый, с тобой? - заботливо воскликнула она, уловив жизнь в
моих очах. И тут же сама поспешила ответить: - Я тут сама чуть  с  тобой  не
умерла, да и еще согласна умирать, милый! -  и  изо  всех  сил  прижала  мою
голову к груди. - А ты ничуть не изменился, -  продолжила  она  с  жаром.  -
Словно и не было этих противных десяти лет - все такой же неистовый!
   - Ну-ну, - охладил я ее пыл, - не забывай, что я все-таки  не  Николай  и
мне далеко до него, раз уж он тут с тобой регулярно в жеребцов играл.
   - Почему играл? - удивилась она. - Здесь все взаправду. И Мираб на  самом
деле Великий Жрец Бога нашего. Как  бы  иначе  можно  было  бы  одновременно
ввести в транс столько народу? То, что  можно  испытать  на  его  таинствах,
нигде не испытаешь. Да ты что?! Тебе  не  понравилось,  -  с  какой-то  даже
обидой воскликнула она.
   - Понравилось, понравилось, - успокоил я ее и, кряхтя, принялся  собирать
себя по израсходованным с прошлой еще ночи частям.
   Пока я одевался, Катенька хлопотала вокруг, не зная,  чем  помочь.  Потом
спохватившись,  достала  из  стены  бутылку  и  разлила  в  бокалы  янтарную
жидкость: - Давай взбодримся. Это и мертвых поднимет.
   - Что это?
   - Жорос, это такой тоник, очень помогает.
   Действительно помог, и я с любопытством огляделся.
   Мы находились в большой зале, оформленной,  как  и  многое  в  Магическом
квартале, в древнем замковом стиле: обтянутые темным  шелком  стены,  пышная
кровать под балдахином, откинутом,  правда,  сейчас,  деревянные  потолочные
балки, в меру потемневшие от времени,  факелы,  при  ближайшем  рассмотрении
обнаруживавшие подделку. А вообще впечатляло.
   - И часто вы этим занимаетесь?
   - Да нет, раз в полгода.
   - И с кем конкретно?
   - Ты обо мне интересуешься? Может, ревнуешь? - игриво спросила она.
   - Может.
   - На самом деле это  не  имеет  значения.  Понимаешь,  в  кульминационный
момент нас объединяет Дух  Бога.  Мы  все  становимся  единым  целым,  одним
духовным  существом,  так  что  совершенно  не  важно,   кому   какое   тело
принадлежит. Мы все стремимся слиться, чтобы не только души, но и тела стали
ближе.
   - Эту концепцию вам Мираб внушил?
   - Не иронизируй. Если ты еще  не  проникся,  это  не  значит,  что  можно
судить.
   - Молчу, - сказал я и, меняя тему, спросил: - Ты не можешь  мне  сказать,
куда делась Марина Вронская?
   - Зачем тебе эта шлюха?
   - Я вижу, ты ее любишь.
   - А чего ее любить? Все у других рвала, пока  к  Орлову  не  присосалась,
захотела стать первой дамой королевства.  Ее  всегда  наверх  тянуло.  Когда
Николая упекли на каторгу, а дядя  ее  стал  Премьером,  я  уж  думала,  она
наберется бесстыдства и на дядюшку кинется.
   - Ну и?..
   - Нет, остатки совести были. Зато с Мирабом  закрутила.  Знаешь,  как  он
рвал и метал, когда она исчезла? Он тут всех на уши поставил после ее ухода.
Все пытались отыскать, но увы...
   - Так она сбежала? Но почему?
   - Не знаю. Может, что о Мирабе узнала и это ее испугало.  Мамедов  -  это
сила Мне ничего  не  нужно,  вот  я  его  и  не  боюсь,  но  кому  если  что
потребуется, обязательно завязнет. И Мираб всех держит. А Марина  ушла.  Вот
это его до сих пор бесит.
   - Но а ему что нужно? Ей - понятно, ты говоришь - власть. Но ему?
   - Тоже власть, что же еще?
   - Тогда где тут связь между Мирабом, Мариной и Орловым?
   - Ой! Не спрашивай. Что не знаю, то не знаю. Вон иди и сам спрашивай.
   - Кого?
   - Мираба, конечно. Он в соседней комнате.  Я  не  поверил,  но  она  была
совершенно серьезна.
   - Подожди, - сказала она, поправляя на мне воротник рубашки. - Ты куда?
   - К Мирабу, - сказал я. - Ты же сказала, он здесь.
   - Так и пойдешь?
   - Почему нет?
   И я пошел.
   Однако же я не ожидал, что за дверью окажется нечто вроде салона знатного
вельможи. Вельможей был Мираб Мамедов, окруженный какими-то  подозрительными
типами. Он восседал в противоположном от меня углу. И пока меня не видел.
   Народу  было  много,  и  я,  не  ожидавший  этого,  в  первое   мгновение
стушевался. Но ненадолго.
   Прохаживаясь среди незнакомых мне людей, я успел определить, что общество
здесь разделено на три кружка.  В  одном,  мужском,  центром  был  массивный
пожилой человек, манеры говорить и двигаться которого выдавали  провинциала.
Его, впрочем, слушали со вниманием и столичные аборигены. В другом, молодом,
было много женщин, очень ярких и милых, вокруг которых,  жужжа  и  приседая,
суетились разного калибра мужички; аналогия с цветником напрашивалась, и  я,
как лицо  незаинтересованное,  живо  представил  всякого  рода  шмелей,  ос,
трутней и разных усатых козявок, неустанно сующих носы  куда  ни  попадя,  в
самые румяные и пахучие бутончики.
   Третий кружок возглавлял Мамедов. Возле него я вдруг  увидел  безобразную
рожу гнома,  так  нагло  подставившего  пас  с  Леной  в  прошлое  посещение
Магического  борделя,  и  немедленно  самые  решительные,  однако   еще   не
оформившиеся конкретно  намерения,  овладели  мной.  Меня  схватили  с  двух
сторон.
   - Я так очарованна сегодняшним воссоединением  с  Духом  Бога-Императора!
Согласитесь, это так величественно, непостижимо!  -  говорила  мне  какая-то
красотка с одной стороны...
   - Однако же дело того стоит. Вы, наверное, не первый раз? Я теперь всегда
тоже... - вторил с другой стороны некий молодой человек.
   Я вежливо стряхнул их с себя, и они вцепились друг в друга.  Эта  парочка
помогла мне приблизиться к цели незаметно...
   Мираб, развалясь, сидел в широченном, индивидуально скроенном под его зад
кресле, и справа от него, чуть не вскарабкавшись на подлокотник,  прилепился
гном. Были еще какие-то неопределенные мужские фигуры среди жа