р,
завернул за спину, дернул и потащил меня, - словно пустой мешок.
   Унижение и злоба  не  помешали  мне  выхватить  свободной  рукой  рукоять
веерного ножа; я направил его вверх и вперед, а  потом  нажал  кнопку.  Меня
подбросило вверх - копт, падая, чуть не оторвал руку. Но  обошлось,  двигать
можно.
   Копт корчился, проткнутый насквозь десятком  лезвий,  прочно  засевших  в
стенах и потолке. Ножи без приспособлений не освободишь.  Копт  конвульсивно
дергался и хрипел, подыхая. Конечно, все знают,  что  у  коптов  отсутствует
кодекс чести. Человеческой чести. Есть кодекс воина и  победителя.  Коптский
кодекс. Все знают... Плечо болело.
   Я подобрал бластер. Не глядя на труп, прошелся к дверям. Было тихо. Двери
не заперты; запущенные  кабинеты,  брошенные  столы,  мониторы,  кресла,  на
стенах - пусто. Торцовая дверь... Я заглянул: круглый  зал,  светильники  по
периметру потолка у стен. В  противоположном  конце  ряд  дверей.  В  центре
потолка - круглое полутораметровое похожее на люк пятно.  Вместо  ковра  пол
покрыт упругим стеклянистым веществом, утолщавшимся к центру зала. И  ничего
более. Держа бластер наготове, я прошелся вдоль стен к дверям: все  заперты.
Еще раз оглядел зал.
   Меня  привлек  странный  отблеск  в  середине;  там,  где  полупрозрачное
покрытие пола  имело  наибольшую  толщину,  проглядывало  что-то  темное.  Я
нагнулся: под слоем пластика виднелась человеческая голова. Я протянул  руку
и дотронулся до погребенного лица.
   Мог бы и не делать  этого.  Над  головой  сухо  щелкнуло;  я,  отпрыгнув,
откатился в сторону - хлынувший сверху поток шипящей жидкости все же  достал
меня - и выстрелил в потолок. Что-то взорвалось, и гигантский  пульверизатор
отключился. Комбинезон промок насквозь.
   Это была не вода. Я стал быстро раздеваться. Ткань хрустела под пальцами.
Ноги едва вырвались из сапог, зазвеневших при падении. Хорошо,  что  вовремя
отскочил в сторону, -  на  кожу  сквозь  одежду  просочилось  немного.  Лишь
кое-где на сгибах хрустели, отрывались  кусочки  твердой  ткани  и  сочилась
кровь. Дешево отделался. Однако волосы придется  сбрить:  на  голове  вместо
волос застыл твердый шлем. Кожа рук сочилась кровью в  изломах  трещин.  Шея
проворачивалась с болезненным хрустом. Я вошел в коридор-прихожую,  запертую
с противоположной стороны полированной металлической плитой. В одном месте -
явственный бугорок. Я нажал и отступил на шаг.  Плита  стала  прозрачной;  я
смотрел словно в стену аквариума, где, медленно перемещаясь, плавали мертвые
рыбы. Аквариум размерами не уступал тому колодцу с ледяной водой, где я  сам
недавно плавал, словно рыба.  Живая  рыба.  А  здесь,  в  хорошо  освещенном
пространстве, медленно перемещались рыбы-люди, рыбы-копты, рыбы-звери... Все
- спящие, мертвые, - проплывая, смотрели невидящими глазами, уплывали дальше
по кругу, сменяли друг друга... Люди, одетые в звериные шкуры, люди,  одетые
в ткани,  древнее  оружие:  луки,  топоры,  мечи.  Звери...  Олень,  собака,
огромный,  словно  медведь,  волк,  птица,  покрытая  перламутровой  чешуей,
приоткрытый, полный острых зубов клюв. Что-то тяжело и твердо опустилось мне
на затылок, и все померкло.

   2
   ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ

   Кто-то тряс меня за плечо, и в жаркой испарине, с гулко бьющимся  сердцем
я очнулся. Сознание медленно возвращалось  ко  мне.  Воспоминание,  насильно
вторгшееся в память,  таяло  в  глубине,  в  той  бездне,  где  я  стремился
похоронить все относящееся к ужасам каторги.
   Окружающие предметы медленно, с резиновой инерцией получали имена: люди в
белых комбинезонах -  персонал  медотсека,  "эстампы"  на  стене  -  бежевые
анабиозные саркофаги, в одном из которых возлежал я.
   Заметив, что я пришел в себя, оператор уступил место долговязому  офицеру
в черной форме, приблизившему в резких  морщинах  лицо.  Офицер  внимательно
разглядывал меня, а потом что-то быстро спросил.
   - Что? - переспросил я, и он повторил: - Волков! Ваш серийный номер?
   Я не понял, но вдруг всплыла цепочка цифр -  фиолетовых,  жестких,  -  и,
непроизвольно называя их: XXII - 635718, я вспомнил все.
   И странно: пепельное от звезд чело ночи на Уране, где я сумел выжить  все
долгие десять лет своего тюремного срока, забавная математическая задача, по
поводу которой я так долго спорил с тем могучим  шведом,  съеденным  коптами
три года назад, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и
сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно переброженного  вина  в  старом
деревянном чане, случайно обнаруженном под лестницей каптенармуса,  известие
о собственном  освобождении,  долгие  уговоры  вмиг  налетевших  вербовщиков
вступить в гвардейские роты тех или иных планетных систем, где так  ценились
прошедшие Уран бойцы, - все это плыло в моем сознании, пока в  сопровождении
оператора шел на обязательный медосмотр. И хотя в отдельности  эти  мысли  и
впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для меня, они в
совокупности  образовали,  быть  может,  наиболее  благоприятную  среду  для
вспышки, для резкого, как щелчок, упорядочивания того хаоса, что так недавно
властвовал у меня в голове. Я медленно выходил из послеанабиозного ступора.
   Сидя в кресле под колпаком сканера, вынюхивающего возможные отклонения  в
привычно-совершенном теле, я пользовался передышкой во благо; восстанавливая
события последних  месяцев,  в  который  раз  оценивал  правильность  своего
решения приехать в метрополию, в столицу всей империи, в Мечтоград.
   Все еще оставаясь узником до посадки в пассажирский  ракетный  модуль,  я
мог передумать и улететь на любую из  планет  системы,  жаждущих  как  приза
получения урановского бойца. Мне говорили: шум, гам, толкотня,  обезличенная
суета, оскопленный игрушечный риск, мятная приторность всей лишенной остроты
столичной жизни сведет меня с ума. Я соглашался, но твердо  держался  своего
решения: никто не знал, что это не сумасшедший каприз уставшего супермена.
   - Сколько вам лет? - внезапно задал вопрос проследовавший и сюда офицер.
   - Не помню, - признался я. Это была чистая правда, потому что  год  назад
катастрофа с вулканом Седым начисто стерла не только половину нашей зоны, но
и  мою  память.  Последовавшая  амнезия  устояла  даже   перед   оперативным
сканированием: я помнил лишь то, что мне помогли усвоить потом.
   - Если я правильно понял, - продолжал  черный  офицер,  -  вам  было  под
тридцать, когда вас осудили. Вы десять лет провели на Уране (он поежился), а
компьютер утверждает, что ваш биологический  возраст  около  25  лет.  Вы  -
долгоживущий?
   - Не знаю.
   Я этим действительно  не  интересовался,  хотя  все,  что  касалось  моей
моложавости, было предметом нескончаемых дискуссий среди товарищей-каторжан.
Как всякое явление, не приносящее немедленных материальных плодов, сей  факт
перекочевал на хранение куда-то на задворки моего сознания.
   - Мне об этом никто никогда не говорил. Я даже не  знаю,  делали  ли  мне
прививку Фролова-Коршунова.
   - Почему вы решили приехать в столицу? - спросил офицер.
   - Как искупивший свою вину перед гражданами нашей империи, я  имею  право
быть там, где сам захочу.
   - Вы были осуждены за убийство на Радуге, сектор пять, четвертый  уровень
Лебедя. Почему вы не хотите вернуться домой, где, возможно...
   - У меня нет дома, - довольно резко перебил  его  я.  -  Мне  что,  хотят
запретить высадиться в Меч-то граде?
   - Нет. Это остается на ваше усмотрение, но я бы советовал...
   - Плевать я хотел на ваши советы, офицер. Если не трудно, я  попросил  бы
оставить меня в покое.
   Он, недовольный, отошел, а я стал думать, что мне делать  дальше  в  этом
совершенно незнакомом мне городе.

   3
   ТАКИХ НЕ НАДО ПУСКАТЬ В СТОЛИЦУ

   Дежурный офицер легонько подтолкнул меня к  двери.  На  секунду  задержал
руку на плече. Слегка пожал. Подневольные наемники, к которым  относились  и
контрактники звездных транспортников, могли понять  прошедших  Уран.  Те  из
нас, кто выжил, изменились. Мы были изгоями, но нас  уважали  и  отстранение
боготворили. И мы всегда были живой легендой. Оказать мне внимание означало,
хоть  частично,  выказать   презрение   ненавистной   метрополии,   сказочно
процветавшей па каторжном труде всей империи. Все это я узнал и понял только
на каторге.
   Я уже устал. Прошло всего часа  три  после  моего  пробуждения;  я  успел
выдавить в себя тюбик какой-то целебной пасты, запить тоником,  потом  некий
каптенармус привел меня на склад, где, сверяясь со списком, выдал мне одежду
и обувь, забрав комбинезон, в котором я  уже  не  нуждался.  И  вот  теперь,
направляемый дежурным офицером, я готовился к выходу в посадочный модуль.
   За дверью ожидал стюард в белом  сияющем  мундире.  Он  вышколенно  обтек
меня, одновременно ведя по коридору. Стюард по пути быстро и профессионально
оглядел мой костюм и одобрительно  приспустил  веки.  На  мне  были  гладкие
темно-синие брюки с искрой и невесомый, с золотыми узорами по плечам,  очень
пушистый голубой китель. При малейшем движении - то усиливаясь, то затухая -
меня укутывало едва различимое золотистое облако. Весь я сиял и переливался,
словно идиоты в сериалах, которые нам беспрерывно показывали на Уране.
   Коридор, по которому меня вел стюард, был плохо освещен. Свет  сводчатого
потолка казался тусклым. Сверкал белый мундир  стюарда.  Мы  проходили  мимо
однообразного ряда дверей. Возле  одной  стюард  остановился  и  заглянул  в
неприметный глазок. Несколько мгновений смотрел, потом повернулся,  взглянул
на меня и кивнул. Я кивнул ему  в  ответ.  Стюард  взялся  за  ручку  двери,
собираясь открыть, но вдруг замешкался, выдерживая  паузу,  прервавшую  наше
расставание, подобную той,  которую  выдерживает  собирающийся  чихнуть,  не
совсем еще зная, удастся ли это, - но вот  удалось,  вспыхнуло  нечто  вроде
совести, и он прошептал, что меня  собираются  убить  сразу,  как  только  я
попаду на поверхность Мечтограда. Ему это доподлинно известно, потому... тут
он  замялся,  извинился  и,  скомканно  посоветовав  мне  быть   осторожнее,
приоткрыл дверь. Я скользнул внутрь. Толпа разноцветных пассажиров уже почти
втянулась внутрь модуля. Стюардессы заученно, но  мило  улыбаясь,  провожали
отставших. Одна из них провела меня внутрь и  -  между  рядами  кресел  -  к
пустующему месту. Я осторожно сел, стараясь ничего не сломать. Девушка рядом
в чем-то обнаженно-лиловом иронично скользнула по мне взглядом. На мочках ее
ушей висели страшно дорогие "живые глаза" - кремнеорганические образования с
Арктура. Обращенный ко мне "глаз" усиленно замигал. Это означало, что первый
полупрезрительный взгляд этой молоденькой львицы можно было Tie принимать во
внимание - я ее заинтересовал.
   Я сидел молча. Передо мной, едва угадываемые через полупрозрачные  спинки
кресел, сидели женщина с ребенком. Мальчик лет пяти в  пушистом  голубеньком
трико упорно смотрел на меня и мою соседку. Время  от  времени,  старательно
просачиваясь между спинками, пытался достать нас рукой. Сбоку пара мужчин  в
белых бурнусах и с фиолетовой кожей о чем-то яростно  спорили  между  собой.
Шум постепенно стихал. Все десять рядов кресел  модуля  были  заполнены.  По
стенам и потолку забегали разноцветные тени. Я положил руки на подлокотники,
затихающая музыка, дуновение цветочного аромата, предстартовое ожидание... Я
забыл уже, что это значит - быть просто пассажиром. Мне все казалось чужим и
враждебным.
   Внезапно, начиная с передних рядов, стали исчезать спинки  кресел.  Волна
дошла до  нашего  ряда.  Соседка  исчезла  в  молочном  коконе.  Мое  кресло
одновременно выбросило снизу два полушария, сомкнувшихся у меня над головой.
Изнутри стенки были прозрачными. На уровне лица в воздухе вспыхнула надпись:
СТАРТ. Тени на потолке и стенах побежали быстрее. Я ничего не  почувствовал,
но интуитивно понял, что мы уже летим. Я  не  думал,  что  все  будет  таким
сложным. Уже несколько часов,  как  был  разбужен,  и  недели  ли  полета  в
анабиозе, ураган ли амнезии, избороздивший мое  сознание  черными  провалами
небытия, а может быть, десятилетний прогресс,  оставивший  меня  за  порогом
современной реальности, - но  я  все  время  отставал  от  происходящего.  Я
мгновенно научился контролировать себя  и  уже  не  пытался  подпрыгивать  к
потолку, когда собирался встать со стула, а вещи уже не казались  сделанными
из бумаги. Но это было не самое важное.
   Я неподвижно сидел и  думал.  Может  быть,  не  следовало  мне  лететь  в
Мечтоград, может, я переоценил свои силы, давая  обещание  себе  и  Николаю?
Нет, все правильно, и что будет, то и будет.
   Внезапно полосы вдоль стен и на  потолке  растворились.  Модуль  вошел  в
атмосферу. Экран па потолке  фиолетово  расцвечивался  медленно  тускнеющими
звездами. Стены заволакивала густеющая синеватая дымка.  Девушка  рядом  уже
освободилась от своего кокона и сидела в кресле. Я  привстал.  Кокон  сверху
тихо лопнул и исчез под сиденьем.  Стюардессы  медленно  продвигались  между
рядов. Кое-где закурили. Дым от  сигарет  немедленно  закручивался  в  узкую
воронку и исчезал в потолке. Двое фиолетовых мужчин из соседнего ряда встали
и  пошли  к  корме.  Стюардесса  остановилась  возле  меня.  Девушка   рядом
опередила: - Коре, пожалуйста.
   - Что вы будете пить? - мягко спросила  меня  стюардесса.  -  Есть  коре,
меланж, чай.
   - Чай, пожалуйста.
   - Если хотите поесть, я могу принести.
   - Спасибо, я  не  хочу.  Соседка  потягивала  свой  напиток  из  выросшей
трубчатой горловины. Я не заметил, как она  это  сделала.  Жидкость  в  моем
бокале плескалась на определенном уровне и  не  желала  выливаться.  Девушка
протянула руку и коснулась пальцем моего бокала. В моей руке оказался  такой
же сосуд с плавно выросшей трубкой. Из  всех  чувств,  бурлящих  во  мне,  я
выбрал благодарность.
   - Теперь можете  пить.  Вы,  наверное,  издалека?  К  нам  по  делам  или
посмотреть  столицу?  -  с  легкой  иронией  спросила  она.  Наверное,   лет
восемнадцать-двадцать. Вся она была закутана  в  сиреневый  прозрачный  пух,
чуть темнее на груди и животе. Камни в ушах  зашлись  от  подмигиваний.  Она
была красива. Ее красота  была  совершенна  и  беспощадна.  Спокойная,  едва
заметная уверенность - тоже. Чем больше я (незаметно для нее)  всматривался,
тем совершенней она мне казалась. Я не  мог  так  скоро  привыкнуть  к  виду
свободных  женщин,  мне  было  неловко.  Ее  доброжелательность  (в  которой
сквозило снисхождение) злила,  откровенное  внимание  -  настораживало.  Она
что-то почувствовала и сменила тему: - Смотрите! Скоро прибудем.
   Как я не заметил! Я видел это раньше  по  визору  и  помнил  ошеломляющее
впечатление от редкого и органичного синтеза красоты и утилитарности. Теперь
я мог это видеть воочию.
   Сквозь ставший прозрачным  пол  вошла  ночь,  в  которую  погружался  наш
корабль. Зеркало, отразившее танец радужных созвездий!  Пыльца  туманностей,
светлячки одиноких гигантов, сумасшедшее  фанданго  протуберанцев  -  ночная
столица соперничала красотой со звездным небом. Но не это, не это!  Посреди,
в центре искусственного  мироздания  вздымался  одиноким  колоссом  пылающий
массив немыслимого цветка, дрожащий от переливов красок; все  цвета  радуги,
словно мираж, зябко дрожащий... или глаза не  могли  вобрать  все...  словно
застывший взрыв салюта, лепестки, тяжело  опадавшие  вниз,  тычинки  колонн,
пронзающие небо (каждая - с воронкой входного отверстия для ракет).
   Мы стремительно падали вниз. Космопорт вырастал,  хотя  казалось,  больше
уже и невозможно. С такого расстояния что-то похожее  на  снаряды  или  пули
пронзали его массив под разными углами, словно обстрел велся со всех  сторон
цветными трассирующими очередями. Наш модуль  вдруг  стал  прозрачным.  Даже
кресла, переборки - словно несколько сот человек зависли,  свободно  летя  в
синхронной связке.
   А  затем,  снизу,  стала  стремительно,  но  плавно   вырастать   воронка
причального  хобота,  в  который  превратилась  при  приближении   одна   из
стеклянистых тычинок цветка; рыльце - вначале все соразмерялось дистанцией -
разбухло, словно надувное, - гигантская пещера приняла наш модуль.
   Мы погрузились в сияющий туман - розовый, желтый, -  золотистые  разводы,
сквозь которые угадывались исполинские прозрачные массы  стен.  Трудно  было
даже представить, что нечто  подобное  можно  было  сотворить  искусственным
путем. Впервые с того момента, как я решил прилететь  сюда,  мое  настроение
стало окрашиваться (все еще отстраненным) любопытством.
   Внезапно сквозь мерцающую желто-золотистую мглу, проникшую  и  в  модуль,
ясно проступили голубые буквы.  Мне  показалось  -  прямо  передо  мной,  но
зашевелились все: КОНТАКТНЫЙ ПРИЧАЛ.
   Сиреневая  мадонна  -  моя  соседка  -  уже  уходила  в  цветном   потоке
пассажиров; я продолжал сидеть. Стюардесса чутко возникла рядом:  -  Желаете
задержаться? Напитки, или хотите покушать? Вы можете не торопиться.
   Она  склонилась  без  малейшего  нетерпения  или  желания  отделаться  от
надоедливого клиента, как обычно бывает в рейсовых маршрутах.  Казалось,  ей
действительно хотелось меня  задержать.  Я  разглядывал  сиреневое  пятно  у
выхода, контуры которого очерчивались дымным овалом.
   - Нет, спасибо.
   Я встал. Последние пассажиры перешли на перрон. Шум голосов  стал  глуше,
но яснее доносился не столь громкий, но чувствовалось сразу - могучий  рокот
титанического механизма космопорта. Я был растерян. Я  не  представлял,  что
жизнь в пределах одной культуры может так отличаться, - и ничего не понимал.
Сквозь начавшие медленно мутнеть стены модуля  -  словно,  остывая,  корабль
терял прозрачность - я  видел  чего-то  спокойно  ожидавших  пассажиров.  Но
дальше, дальше...
   Зал был огромен. Да зал ли?! Ни потолка, ни  стен  -  медленное,  плавное
перемещение титанических цветных масс. Но и перемещение было мнимым.  Сквозь
стеклянистые поверхности - колони? перекрытий? уровней? - мелькали  вереницы
расплывчатых теней. А ниже, выше,  в  некотором  отдалении,  подобно  нашему
перрону - больше, меньше, - казалось, без всякой  системы  сновали  грузовые
платформы, поднимали груз, иногда  людей  и  стремительно  уносились  прочь.
Видимо, то, что издали я принимал за подобие трассирующих снарядов,  и  было
этими платформами, пронзающими необъятную массу помещения по "всем возможным
направлениям. И все это сверхъестественным образом  сотворенное  великолепие
существовало как идеально функционирующая деталь гигантского города.  Я  был
подавлен...
   Невидимое поле мягко перенесло меня на перрон.  Оступившись,  я  качнулся
назад к краю платформы. Та же невидимая сила с мягкой упругостью  придержала
меня. Падение никому не грозило, так и  должно  было  быть.  Легкий  ветерок
взлохматил  волосы,  повеяло  сильным  цветочным  ароматом.  Оглянувшись,  я
вздрогнул - наш модуль стремительно падал вниз. Нет,  так  казалось,  -  это
платформа с головокружительной быстротой  возносилась  вверх.  Я  не  ощущал
инерции.
   В  толпе  сверкнул  насмешливый  взгляд  -  моя  сиреневая   соседка.   Я
отвернулся. Снизу всплыла  более  узкая  полоса  причала.  Часть  пассажиров
перешла на нее. Сноп разноцветных искр, будто  по  краю  зажгли  бенгальские
огни, - вибрируя от высокой скорости, расплываясь шлейфом сигнальных  огней,
платформа умчалась. Я посмотрел назад.  Позади  тянулся  трассирующий  след.
Нашу  платформу  настигали  все  чаще  и  чаще.  Опустевшая  часть  внезапно
отделилась и ушла вниз. Стараясь  не  замечать  подмигивающие  арктурианские
камни, я оглядел оставшихся пассажиров. Не считая меня и девушки, все  ехали
группами. Объединенные одиночеством, мы составляли  отдельную  группу.  Меня
это, непонятно почему,  стало  настораживать.  Шум  колоссальных  механизмов
резко  усилился.  Платформа  приближалась  к  движущимся  в  разные  стороны
тротуарам.
   С