овал  ее  запах,  и  куда-то  ушла
мучившая меня боль, напряжение, Михайлов, ударивший меня по голове. И  пусть
она  была  циничной  опытной  светской  львицей,   давным-давно   потерявшей
последние иллюзии, все равно я никогда не забуду, что  она  пришла  ко  мне,
когда  я  больше  всего  в  ней  нуждался,  что  она  была  теплой,  нежной,
податливой, но главное, что она пришла ко мне...

   21
   ПРАВИТЬ - ЖИТЬ ТРУДНЕЕ, ЧЕМ ДРУГИМ

   На следующий день после завтрака я отправился в Ставрово городище. Мне  в
провожатые дали парнишку лет  десяти,  насупленного,  хмурого  и  несказанно
довольного важной миссией. Он скакал то рядом со  мной,  то  впереди,  когда
тропинка в лесу сужалась, и важно, по коротко отвечал на  мои  расспросы.  -
Абры? Абры к реке вышли.
   - Почему знаешь?
   - Так дым в городище бросали дотемна.
   - Обратно как, одному не страшно?
   - Так на копе я мигом доскачу.
   И не выдержал: - Как там, страшно у абров? Они людей, говорят, едят.
   - Не бойся, мы их всех положим.
   - Это так. Воевода Ставр один может против целого  войска.  Воевода  всех
побьет.
   Когда с тропы увидел засмоленные  бревна  тына,  я  отпустил  парнишку  и
скоро, сдав лошадь коневоду, по лестнице взобрался на стену.
   Мне встретился воевода Ставр. Оглядел с ног до  головы  и  удовлетворенно
буркнул: - Ожил, значит. Вчера смотреть страшно на тебя  было,  а  ныне  уже
воин. Отдыхай, сегодня абры раны зализывают, не вышли в поле. Хорошо  мы  их
вчера встряхнули. Да ты, наверное, видел с креста своего: удобный насест.
   Воевода  Ставр  засмеялся.  Я  вспомнил  абрского  вождя  Арсутта  и  его
сетования на природу людей, Ставр, проживший вчерашнюю битву, был уже не тем
воином, которого  я,  уезжая  с  дозором,  оставил  здесь.  Что-то  жесткое,
безжалостное... угрюмая веселость не оставляла его.
   "Железные дети", - сказала Катенька.
   - Где Михайлов? Тот мой спутник, что провинился в дозоре.
   Ставр гулко хохотнул: - Это ты  называешь  "провинился"?  Пустые  хлопоты
даже видеть такого. Во время войны любые распри надо пресекать.  Кровник  во
время войны - тот же предатель. Ты сам его прикончишь или мне распорядиться?
   - Воевода! Я прошу его не трогать. Он думает, что я убил его брата, вот и
хотел закрыть счет.
   - Тогда отдай ему старшинство и не мешайся среди мужчин.
   - Ты хочешь оскорбить меня?
   - Тебя? Зачем?  Я  просто  говорю,  что  надо  сделать  сейчас.  Впрочем,
улаживай свои дела сам, но это первый и последний раз.  Иначе  мне  придется
самому разобраться: жизнь племени важнее.
   У Виктора были связаны руки за  спиной.  Он  сидел,  грузно  привалившись
плечом к стене, и смотрел мимо меня в окно, прорубленное  в  бревнах  стены.
Здесь же я нашел Кирилла Исаева.
   - Ситуация, конечно, из ряда вон, - посетовал Кирилл Эдуардович.  -  Надо
как-то утрясать. Конечно, столкновение культур, но нас могут в два  счета...
того. Человек, знаете ли, в экстремальных ситуациях не  терпит  чужеродного.
Особенно от своих. Туг, знаете ли, инстинкт.
   - Я уже говорил с воеводой.
   - И что? - заинтересованно вскинулся Исаев.
   - Что? Говорит, либо убей, либо пусть Михайлов встанет  во  главе  нашего
отряда.
   - Интересно!.. А впрочем, конечно... Да, разумеется, очень  правильно.  И
как ты поступишь?
   - Не знаю. Все зависит от нашего майора.
   - Я все равно тебя убью, Орлов, - спокойно сказал Михайлов и посмотрел на
меня.
   - Экий вы, майор, твердолобый. Если я вам дам честное  слово,  что  я  не
Орлов, вы поверите?
   - Конечно нет.
   - Почему?
   - Потому что таких совпадений не бывает. А еще  потому,  что  я  поклялся
отомстить за брата.
   -  Ну  как  нам  вразумить  нашего  майора?  -  спросил  я  с   интересом
наблюдавшего за нами Исаева. - Давайте, Кирилл Эдуардович, попробуем вместе.
Вы будете третейским судьей. Итак, что вы добьетесь, убив  меня?  Во-первых,
вызовите недовольство аборигенов, и хорошо еще, если все останутся  живы:  у
них очень твердые этические нормы. Во-вторых, поставите под вопрос  основную
задачу нашей экспедиции - достичь дворца Императора.
   Михайлов шевельнулся и посмотрел на меня. Я в свою  очередь  ответил  ему
вызывающим взглядом.
   - Конечно, вам, возможно, наплевать на Императора, его дворец и все,  что
с ним связано, - продолжил я. - Вполне это допускаю. Но как  же  другие?  Вы
хотите убить меня, ваша жизнь вам  безразлична,  но  другие  будут  обречены
коротать в племени остаток  жизни.  Кирилл  Эдуардович!  Вы  согласны  здесь
прожить остаток жизни? Или вам интереснее помериться силами с Господом?
   - Гнить здесь я не собираюсь. Это однозначно.
   - А ваша жена? Или жена Малинина?
   - Можете  не  спрашивать.  Виктор  Александрович!  Может,  отложите  вашу
вендетту? Наш герой может сто раз погибнуть и без вас, - вмешался Исаев.
   - Я сам хочу его убить.
   - Это уже действительно смахивает на тупую твердолобость, дорогой  майор,
-  покачал  головой  Исаев.  -  Нет,  надо   решить   сейчас.   Вы,   Виктор
Александрович, должны уяснить, что если не подойдете к вопросу гибче, то  мы
все, я уверен, все, включая женщин, будем стоять за вашу немедленную смерть.
Увы, не обессудьте.  К  вам  лично  ни  у  кого  нет  претензий.  Нам  нужен
Император. Каждому  по  собственному  соображению,  но  нужен.  Да  что  вы,
собственно говоря, не можете подождать? Очень может  статься,  что  в  конце
концов не только вы захотите убить нашего уважаемого  предводителя.  Короче,
вы принимаете наши условия? - спросил Исаев.
   - Какие условия?
   Мне захотелось ударить  его,  но  я  сумел  сдержаться  и  опустил  руку.
Наградой мне была искра страха, промелькнувшая в его расширившихся глазах  и
заставившая слегка вздрогнуть уголки рта. Он пошевелил плечами; - Хорошо,  -
нехотя согласился он. - Я обещаю не пытаться его убить, пока  мы  не  найдем
Императора. Этого довольно?
   - Вот и отлично, дорогой майор, - сказал Исаев. - Конечно,  вашего  слова
достаточно. Я думаю, можно его развязать. Как вы? - спросил он меня.
   - Конечно. Недоразумение исчерпано. Добро пожаловать снова в наши ряды.
   А немного погодя воевода Ставр тихо гудел мне в ухо. Мы стояли на  вышке,
дозорного Ставр отпустил. Далеко раскинулся пестрый лагерь абров, на  холме,
где я еще вчера был распят,  вновь  стояла  сочным  пятном  выделяющаяся  на
высушенной солнцем траве юрта вождя Арсуна.
   - Пойми, неразумный ты человек, вести  людей  за  собой  -  не  хитростью
властвовать, не уговорами, не разделением людей, не подкупом,  не  насилием.
Править - жить труднее, чем живется другим. Вождь - сам закон и  исполнитель
закона. Если ты раз позволишь себе сбиться, ты становишься даже не как  все,
- гораздо ниже, хуже. Хуже предателя. Ты  своего  человека  помиловал,  и  с
тобой соглашаются. Но только  потому,  что  знают,  ты  дальше  видишь,  чем
другие. А если  поймут,  что  твое  милосердие  от  слабости,  трусости  или
нерешительности - горе и тебе и тем, кто поверил в тебя.
   Не было бы мне прощения, - сворачивал он на себя и свои думы, - если бы я
слушал тех, кто просит поберечь жизни наших бойцов. Лучше спрятаться,  лучше
переждать в лесах. Может, не найдут нас абры.  Жить,  сберегая  свою  кровь,
значит не щадить кровь детей и внуков.  Стократ  больше  погибнут  следующие
поколения, если мы трусливо будем беречь себя. Не мы пошли к абрам, а они  к
нам. Пусть же узнают остроту нашей стали и силу наших рук.
   Запомни, - говорил он, всматриваясь сквозь  синеющий  вечерний  воздух  в
стан врага, - ты отвел от него свой меч, но если он теперь  станет  даже  не
угрожать, просто воспротивится тебе - немедленно убей. Это значит,  что,  не
уважая тебя, он и слово свое, данное тебе, не будет чтить: либо ты, либо он.
   Я посмотрел на Ставра,  на  грубое,  словно  из  коры  вырубленное  лицо,
светлые льдинки глаз, выгоревшие на солнце льняные волосы -  полный  могучих
сил сорокалетний мужчина, которого время и события  бросили  в  самый  котел
противостояний двух рас: человеческой и полузвериной. И словоохотливость его
объяснялась тяжестью той ноши, что оказалась взваленной на его плечи: говоря
мне, он рассуждал сам с собой.
   Вождь всегда одинок. Другие, те, кто внизу  и  лишь  надеются,  -  им  не
понять страшную ответственность  за  других.  Племя  должно  жить,  а  малой
кровью, великой - ответственность всегда на одном.
   И смотрел Ставр на абров, на степь, на абрские телеги,  длиной  с  лодью,
которые неторопливо тянули тарканы - ярко-зеленые, с красным гребнем, трубно
вопящие. Дыхание степи тянуло сюда скрежет и  скрип  сотен  телег,  тяжелых,
сбитых из досок, широких в ободах, чтобы не увязали в песках и грязи.  Сотни
тарканов, запряженных и запасных, несли свой, мускусно-сухой запах,  который
уже ни с чем не спутаешь. И тащили, тянули кузова, громадные, как  несколько
изб, больше шатра Арсуна. Всадники гнали табуны запасных лорков. И  все  это
множество абров, лорков и тарканов неторопливо лезло к берегам реки,  словно
желая запрудить, заполнить собой русло, а  потом  потечь  дальше  в  поисках
мирных городищ.
   Мы со Ставром с вышки глядели на абров, другие - с тына; много  еще  было
врагов, ох много! В пять-шесть раз больше, чем войско людей. Тесно абрам  на
берегу. Напоив животных, оставляют их пастись, а сами устраиваются на правом
берегу, зная, что люди не осмелятся им помешать.

   22
   НИ КУДА НЕ УШЛИ ТЕ АБРЫ

   Сковывая силы людей, войско абров стояло у воинского городища. На  глазах
у всех, не скрываясь, малая часть - пятая?  третья?  -  переправилась  через
брод и ушла в леса. Воевода Ставр смотрел на полосу красной зари,  на  живое
кипенье лагеря внизу и подзывал стрелков: - А ну-ка, бросьте стрелы.
   Метнувшись под высоким углом, рой стрел одолевал  расстояние,  и  в  орде
спокойное шевеленье сменялось суетой. Долетали яростные крики.
   - А ну-ка еще попотчуем.
   Абры в ответ метали стрелы, не долетавшие через реку и  поле  до  высоких
стен. Кто-то внизу догадался отдать приказ, и масса живых тел, телег  и  юрт
передвинулись дальше от нас.
   Воевода Ставр решительно обернулся, что-то решив для себя.
   - Сергей! - позвал он. - Где ты?
   - Я здесь.
   - Возьмешь своих и добровольцев из наших, но  не  больше  пяти  сотен,  и
пошарь по лесу. Мстишу возьми, он тебе поможет.
   Собрались быстро. Каждый видел силу зверолюдей, утекшую в лес,  и  каждый
боялся: как мои? У нас тоже беспокойство: Екатерина и Маргарита  остались  в
городище Палыша, всего в пяти километрах отсюда.
   Абры не умели ходить в лесу. После них не то  что  местные,  мы  тоже  не
заблудились  бы.  По  дороге,  в  которую  превратилась  тропа,  мы  спешили
наперегонки с наступающими сумерками.
   И к счастью, успели.
   Селенье Палыша располагалось на поляне, имевшей в поперечнике  три-четыре
километра. Городище поставлено почти в середине  поляны,  и  оттуда  звонко,
тревожно били в железную  доску,  предупреждая  своих  в  округе:  абры  под
стенами.
   Городища всюду одни и те же. Везде ров, залитый водой лишь  в  лихолетье,
как сейчас. Везде осмоленный и обмазанный глиной тын. Тяжелые ворота  вешали
с наклоном, чтобы оставленные на свободе створки сами закрывали вход.
   Абры не стали на  ночь  глядя  идти  на  слом,  а  расположились  лагерем
недалеко от рва у высоких костров, которые сразу развели слишком  близко  от
стен. И так же, как начальники в основном войске, в этом  поняли  неудобство
близкого соседства после нескольких смертей:  стрелки  с  тына  не  упустили
случая лишить себя нескольких врагов.
   Я вместе с Мстишей и Кочетовым сосчитал костры, а по ним - абров. Было их
не больше трех тысяч, нас - пять сотен. Но мы были дома, во  всяком  случае;
мы, паломники тоже забывали о своем пилигримстве, равняясь со всеми.
   Две сотни воинов скрытно  послали  в  городище,  чтобы  утром  женщины  и
старики за стенами могли продержаться, а сами, подождав тишины, зажгли сухую
траву. Скоро пламя перепрыгнуло на хлебные поля,  появился  и  сильно  задул
низовой ветер. Абры в испуге кинулись  к  стенам  городища,  оттуда  тут  же
посыпались стрелы; ветер, гул  свободного  огня,  безумные  крики  лорков  и
стрелы, стрелы, стоило лишь пересечь невидимую черту, опоясывающую стены.
   Кто-то из опытных воинов-абров догадался пустить встречный огонь. Попытка
удалась, фронты  огня  сшиблись,  взялись  ввысь  и  опали.  Подождав,  абры
улеглись на горячий пепел. И все стихло.
   На рассвете лагерь проснулся; абры бросали злобные взгляды  на  городище:
будет вам сегодня! Солнце уже поднялось  над  деревьями  у  дальней  границы
поляны, когда из леса вышли несколько человек. Сначала абры вроде  бы  и  не
заметили их, но когда число людей достигло полутора сотен - без доспехов, но
с луками, копьями, щитами, - абры выслали  два  верховых  отряда  по  триста
всадников. Отряды поскакали прямо к  лесу  достаточно  далеко  от  людей.  И
конечно, с тем, чтобы, описав в лесу широкие дуги, отрезать кучку дерзких.
   Прозрачность  их  замысла  заставляла  искать   скрытый   смысл;   Мстиша
успокаивал: просто абры таковы, они думают, что скрыто все, о чем не сказано
вслух. Не верящий  на  слово  Кочетов  и  Илья  съездили  на  разведку.  Да,
действительно, все так и есть.
   - Тогда на что они надеялись, придя с войной?
   - Животные, что с них взять, кроме их жизней? И еще  добра,  по  упущению
оставленного им Богом-Отцом.
   Через некоторое  время,  которого  должно  было  хватить  двум  посланным
отрядам, чтобы совершить окружение, в лоб  нам  двинулась  еще  одна  группа
абров.
   Мы подпустили их к себе на двести метров, потом повернули и  бросились  в
лес. Там уже гудели сигнальные рога.
   Знающие здесь каждый кустик, воины легко бежали между деревьями. Мы  тоже
старались  не  отставать.  Наши  преследователи  на  лорках  еще  не  поняли
безнадежности своей задачи, а когда поняли, было уже поздно: со всех сторон,
словно пчелы, оводы, шершни, взмывали и падали тучи стрел. И жалили, жалили,
жалили. Абры пытались отстреливаться,  но  где  цель?  Человек,  в  которого
посылали стрелу, оборачивался стволом дерева, а безобидный  куст  сам  жалил
смертоносной стрелой.
   Из тех, кто ушел за нами в лес, назад не вернулся никто.
   Абры на поляне готовились идти на  слом,  но  ждали  припоздавших  лесных
охотников. Вместо них из  лесу  вылетел  наш  конный  клин;  тяжело,  плотно
сомкнувшись стременами, выставив густую щетину копий, скакали мы на врага...
   В лагере абров заревели сигнальные рожки, заметались знамена  на  длинных
древках; кое-как построившись, абры попытались разогнать лорков.
   Поздно. Взвились струи рук и оружия, дико смешались  боевые  крики.  Поле
вспенилось, поднялось в визге, стоне, вое. Конный бой сродни молнии.  Только
столкнулись, и уже перед нами чистое поле, слева - городище, наши на стенах,
отворяющиеся ворота, а сзади - тела, тела,  тела.  Смотришь  -  кипит  поле,
шевелится от тел, и нет чистого места, и нет стебля, не окропленного кровью,
и воет абр, грызя землю. Меч на меч, копье на копье.
   Развернувшись, мы рассыпали строй, чтобы не мешать размаху  меча  боевого
товарища. Мы охватили потерявшихся абров и косили,  косили,  косили,  словно
косари, а сзади спешили из городища товарищи подобрать упущенные нами жизни.
   Эх, раздолье! Руки, тело без мысли и понукания  отдает  вложенное  годами
тренировки. И ликует сердце, видя мертвых врагов.
   Сами пришли!
   Рядом были Илья и Семен Кочетов. И Мстиша  рядом;  он  трубил  в  рог,  и
всадники собирались к нам.  По  огромному  полю  там  и  сям  еще  виднелись
одиночные абры на лорках, а кое-где группы по пятьдесят-сто верховых.
   Не давая опомниться, мы  гнали,  давили  абров.  Им  было  тесно;  ревели
посеченные лорки. Абры - плохие воины. Не видя  смысла  сопротивляться,  они
опустили руки.
   Пыль, смрад, грохот и неумолчный стон, стон, стон - хор  душ,  кипящих  в
адских котлах нашего Бога-Императора.
   Бросив оружие, абры бессильно сползли с лорков, а те,  беспомощно  шлепая
широкими клювами, ревели и, подгоняемые уколами копий  и  мечей,  убегали  в
сторону. Абры распахивали розовые  пасти  в  знак  покорности  и,  встав  на
колени, закрывали глаза. Вид острых зубов, длинного языка, широкого  провала
глотки ярил  наших  воинов.  Но  вот  устали  и  самые  неутомимые  из  нас.
Оставленных в живых абров согнали, словно стадо овец.
   Наконец-то они поняли, что не в победе, а  в  гибели  воля  Бога-Отца,  а
иначе исход был бы другим.
   У наших почти не было раненых и убитых. Бог-Отец доволен своими детьми.
   Только-только ушел утренний туман, утро едва перешло границу дня, когда в
бывшем лагере абров раздались крики наших. Вон оно что:  кто-то  из  быстрых
умом заглянул в котлы, в которых повара готовили мясо.  В  некоторых  котлах
варились освежеванные тела людей: женщин, детей,  мужчин.  Кого-то,  значит,
поймали по дороге сюда. Наверное, я сказал это вслух, так как  Мстиша  рядом
ответил: - Никуда не ушли те абры...
   Пора было уходить. Из городища Ставра потянулась к небу  тоненькая  нитка
сигнального дыма: пока ничего не переменилось, абры не шли на слом.
   У видевших вареные тела близких (все сейчас близкие, ближе  некуда)  лица
были страшнее, чем у самого сатаны. Недаром вождь Арсун  назвал  нас  самыми
ужасными существами.
   Всем абрам  быстро  посекли  головы,  лишь  задержались  оказать  почесть
нескольким командирам, живьем побросав в быстро разогретый кипяток...
   Зная, что абры больше в лес не сунутся, с собой взяли почти всех  мужчин.
Оставшимся наказали в случае, если враг подойдет, бросив  добро,  спешить  к
дальним заимкам, чтобы спасти  самое  дорогое  -  себя.  "Ты  сам  тут  стал
свирепый, как Бог-Отец", - говорила Катенька, провожая нас. Шла между мной и
мужем, держалась за стремя, и, забыв о войне, молодые воины не могли отвести
от нее взгляда, И она щедро улыбалась всем.
   Перед тем как скрыться в лесу, я оглянулся. Вытоптанное, разоренное поле,
мертвые тела, вороний грай  и  только  души  павших  невидимо  носились  над
оставленным полем.

   23
   ЗАВТРА БУДЕМ БИТЬ ЭТИХ

   Не знаю, может, кто, избежав смерти от наших  мечей,  сумел  вырваться  и
доложить Арсуну об участи ушедших в лес на свободную охоту  абров,  или  кто
просто догадался, увидев нас, возвращающихся в городище.  Суматоха  началась
ближе к вечеру, всю ночь гудела встревоженная орда,  а  утром  мы  отпустили
одного из раненых, оставленных в живых на такой вот случай, абра.  Ему  было
велено сказать Арсуну, что мы желаем встретиться с ним для переговоров.
   Отпустили пленного, тот  переправился  через  реку  и  исчез,  утонул  во
множестве врагов.
   До прихода абров было у Ставра три тысячи воинов Сейчас, оголив городище,
имел уже до пяти тысяч воинов. Много это?  Как  сказать.  Но  ведь  половину
абров уже посекли. Десять тысяч зверолюдей не  увидят  больше  родных  мест.
Поделом. Свершенное наполняло уверенностью. И временами восторг  сжимал  мне
горло;  из  прогнившего  сытого  болота  декаданса,  где  потребление  стало
знаменем  эпохи,  мне  посчастливилось  попасть  в  молодой   яростный   мир
отсутствия старческого плюрализма, где все, как один, и один, как все.
   Сильному жить!
   Под вечер, уже в густеющих сумерках, со своего берега абры стали звать на
переговоры. Один из них, размахивая пустыми руками, перешел брод, крича  еще
издали: - Величайший вождь Арсун разрешает вам прийти сейчас.
   - Пес он и мать его псица, - весело выругался воевода Ставр. - Лучше бы с
утра идти, но негоже нам опасаться. Пойдешь со мной? - спросил он меня.
   - Пойду.
   - Возьми еще кого-нибудь. Человек пять, не более.
   Ко мне подошли Илья и Исаев с Малининым.
   - Возьми нас, упустить такое представление!..
   - А если?..
   - Что говорить, не дети.
   - Своих берешь? - сказал воевода, увидев, кого я  отобрал.  -  Хорошо.  Я
думал и Мстишу взять, но пусть будут твои.