ой походной мелочью.  Меч  висит  на  левом
боку, удерживаемый  кожаной  перевязью.  Рукоять  длинного  ножа  торчит  за
голенищем правого сапога. У каждого колчан с тремя десятками стрел,  лук  со
спущенной тетивой приторочен к седлу. Круглый деревянный  щит,  окантованный
железом по краю и с железными бляхами по всему полю, висел на длинном  ремне
за спиной.
   Встречалось много зверей; козы, свиньи, дикие лошади, антилопы, бизоны  -
все быстро или нехотя  уступали  дорогу.  Однажды,  на  седьмой  день  пути,
увидели стадо из пяти голов - огромные, зеленые, с красным гребнем,  странно
и вызывающе чуждые - тарканы.
   Мстиша долго всматривался, разглядывая зверей, мирно пережевывающих траву
и лишь изредка, рывком передвигавших тело с места  на  место;  опасности  не
было, и Мстиша махал рукой - в путь.
   Встретились и лорки - пронеслись вереницей, словно чудовищные страусы,  и
исчезли вдали.
   Еду мы с собой не взяли. Так, немного хлеба на первопутье, щепотка  соли.
На ходу, не задерживаясь, стрелой  брали  добычу.  Кто-нибудь  привязывал  к
седлу свинью, оленя или антилопу и спешил догнать товарищей.
   Степь  ширилась,  вдаль  катились  травяные  волны.  Лес  расступился  по
сторонам, спустился в балки, где еще журчали свободные воды ручьев.
   Сберегая коней, Мстиша проводил дозор не более  пятидесяти  километров  в
день. На десятый день неспешного пути впереди показалась скальная гряда,  на
вершине которой, одно-единственное, но  па  диво  могучее,  уцелело  дерево.
Огромное, кряжистое, с толстыми ветвями, оно словно создано было для  поста.
И верно, в ветвях, подновляемая войнами, пряталась плетеная клеть, где можно
и сесть, но лечь уже места пет, да и не должно быть - дозор.
   Сутки разбивали на четверти, и так сменяли друг Друга. Дичи  кругом  было
много, рядом протекал ручей. Чтобы не мягчеть от безделья,  растянули  шкуру
для  стрельбы,  скакали  без  седла  и  поводьев,   совершенствовали   науку
управления конем. Бились мечами, играли в увертки от стрел и копий.
   Жизнь была прекрасна, и забывалась война... Если в  стрельбе  и  верховой
езде мы с Виктором заметно отставали, то учебные  бои  на  мечах  неожиданно
выявили  наше  бесспорное  превосходство.  Наши  приемы  боя  делали  бойцов
беспомощными. И они жадно перенимали науку. Мы же были рады научить.
   Изредко шли слабые дожди. Облака, лениво плывущие по небу,  вдруг  грозно
сгущались, темнел воздух без света, но раскаленная степь  на  лету  испаряла
влагу, отталкивая водяные тучи. Земля иссыхала, струйка ручья утончалась.
   Прошло шестнадцать дней, пошел семнадцатый, и  солнце  уже  опускалось  к
горизонту, когда дневальный на вершине стал звать в рог. Один протяжный звук
чередовался с двумя короткими. Перерыв - и два вскрика.
   Переглянувшись, мы побежали наверх. Сверху долго  молча  смотрели  сквозь
дрожащий и мутноватый к концу дня воздух. Серо-желтый узор стены расцветился
грязно-бурым пятном, не имеющим формы, как селевый поток.
   - Вот и дождались... - тихо сказал кто-то. Мстиша послал  гонца  в  ночь.
Два коня, небольшой припас - и в путь.
   Утром ушел еще один гонец: война  идет,  нельзя  рисковать,  и  если  что
случится с одним воином, второй сообщит о великой беде.
   Ночью считали костры. Думали, спорили, но даже ярые оптимисты ожидали  не
менее двадцати тысяч абров. Страшное дело!  Степь  пришла  за  окончательным
расчетом.
   На следующее утро уходили не спеша, чтобы сберечь  коней.  Сейчас  не  от
твоей силы, а от коня идет удача. Бодрились - дело сделано, своих  упредили,
а там - Бог-Отец поможет.
   Издали дозорное дерево казалось карликовым кустиком.  Готовность  увидеть
рядом силуэт врагов переводила мысли на  дом,  на  сражения.  Наши  спутники
думали о семьях, о земле, о жизни... И страх за близких лечил от  страха  за
себя...

   17
   МЫ ВСЕ ВЫЛИ РАВНО БЕССМЕРТНЫ

   Шел третий день, как абры гнались за нами. Мы могли бы  уйти,  наши  копи
резвее лорков, те берут  выносливостью,  но  Мстиша  был  готов  к  игре  со
смертью.
   За нами послали небольшой отряд - сотни три всадников.  Основное  войско,
отягощенное обозом, не замечало нас. Мы же знали, что по следам  на  привале
нас уже давно сосчитали.
   Жара не спадала, короткие ночи были теплы, днем степь дышала  зноем,  как
прогоревший костер - углями. От пота гнедой  конь  выглядел  вороным,  и  на
остановках с брюха коня тек струйкой пот, прозрачный, как слеза.
   Об ожидавшей впереди большой войне забыли и мы, и преследующий нас отряд.
В степи были только мы, нас догоняла смерть. А может, их. Обманывая  врагов,
ехали шагом, на виду, и когда въехали в рощицу, их передовые  всадники  были
уже метрах в пятистах.
   Время явить результат боевой выучки. Мстиша закричал, указывая  вправо  и
влево. Не мешая друг другу, выбирали место, чтобы яснее видеть цель.
   А абры все ближе. Сквозь просветы в ветвях я  видел  вырастающих  врагов.
Нападавший страшен той быстротой, с которой настигает тебя. Я  оглянулся  на
Виктора; тетива раздавливает ему нос, но,  не  замечая,  он  смотрит  поверх
стрелы. Слева от меня привстал на стременах  воин,  а  лошадь,  зная  чудной
общностью со всадником, что шевелиться нельзя, только косила влажным глазом.
   Лорки пожирали расстояние, бежали ровной  рысью,  плавно  неся  на  спине
раздувшихся от лат хозяев. Шеи лорков были вытянуты вперед, клювы приоткрыты
- страусиная повадка заставляла забывать о животном начале, но я вспомнил  о
шерсти, покрывающей их тела, и мосластых не птичьих тяжелых костях,  которые
сам глодал в урочище после боя.
   Абры что-то кричат, потрясая  копьями;  серо-коричневые  морды  и  что-то
ярко-розовое в открытых пастях: язык, небо?..
   Дико завопили абры, уже торжествуя победу,  и  Мстиша  гортанно  выдохнул
сигнал-крик  вместе  со  стрелой...  вслед  за  которой  тянется  рука,  но,
опомнившись, уже тянет-рвет тетиву с новой стрелой. И лишь я видел,  как  от
боевого гнева постарели молодые лица.
   Стрелы шли густо; мы не жалели стрел. Пущенная из тяжелого  лука,  стрела
на эти двести шагов пробивала латы абров и по  самое  оперение  втыкалась  в
лорков. Время остановилось,  только  пели  стрелы  и  падали,  падали  абры,
лорки... Наши не мигая брали цель, высоко поднимаясь на  стременах,  и  пели
сердца вместе со стрелами...
   Мы по команде прекратили стрельбу и,  едва  пустив  коней  вскачь,  мигом
пересекли  ставшее  непреодолимым  для  врагов  расстояние,  Абр  из-за  шеи
умирающего лорка тянулся ко мне с мечом. Отклонив лезвие, я срубил  звериную
голову. Рядом со мной товарищи довершали побоище. Откуда-то издали,  кажется
недалеко, доносился рев лорков
   Мы хватали стрелы из колчанов мертвых врагов, зная, что теперь  до  самых
городищ может не выпасть случая пополнить запасы. Мстиша  громко  приказывал
пересаживаться на свежих лошадей.
   Мощно скакали наши кони, отдавая нам, всадникам, силу своих костей, мышц,
дыхания.
   Я упивался горьковатым ветром, остужающим тело  и  вдыхал,  вдыхал  запах
леса, степи, победы...
   Мы были бессмертны, с нами летела слава, мы были счастливы!

   18
   БОГАМ ТОЖЕ НУЖНЫ ПОДПОРКИ

   Ночью Виктор попросился у Мстиши отъехать к войску абров. Враги страшней,
когда  их  не  знаешь.  От  такого  множества  своих  сил  они  должны  быть
беззаботны. Михайлов хотел пощупать их  ночную  оборону.  Мстиша  подумал  и
отпустил, но приказал быть с первыми петухами в отряде.
   Виктор попросил меня ехать с  ним.  Мстиша  и  тут  согласился,  а  я  не
возражал тем более.
   Мы не хотели помощников, а Мстиша не предложил, видно полагая,  что  если
пропадут охотники, то пусть менее опытные: племени не так тяжела потеря.
   По знакомому  днем,  а  ночью  лишь  узнаваемому  пути  мы  добрались  до
ближайшей к последней засаде рощи. Здесь решили  привязать  коней,  а  самим
идти пешком. Близость  войска  угадывалась  низким  гулом  голосов  людей  и
животных и заревом от множества костров. Низко пригибаясь, чтобы нас не было
видно на фоне неба, мы продвигались вперед.
   Звезды, вышла луна, высветлив море травы до очерченных круглой тенью  юрт
вдали, и вмиг сделала нашу затею бессмысленной. Слева - засадная  роща,  еще
один лесок - правее и ближе к лагерю врагов. Сильно звенели цикады, огромные
летучие лисицы резали небо ломаными тенями, мягко мышковали совы;  нам  было
пора возвращаться обратно.
   Но вдруг, так же неожиданно, как и появилась, луна спряталась за  облака.
Сначала, словно легкой кисеей - все гуще, гуще, - и вот уже скрылось  ночное
светило, будто и не было.
   Мы шли, пригибаясь еще сильнее, стараясь продвигаться без малейшего шума.
Под легким  низовым  ветерком  шумели  волны  ковыля.  Рядом  кто-то  громко
вздохнул и сочно зачавкал. Мы упали в траву  и  метрах  в  двадцати  увидели
длинные шеи трех лорков и настороженно всматривающихся  в  степь  крокодильи
рыла абров.
   - Показалось, - вдруг  послышался  человеческий  немного  пришепетывающий
голос. - Да и кому здесь быть, эти собаки давно уже драпают без оглядки.
   - Догоним, - высказался другой. - Догоним и всех прикончим. Давно  я  уже
не пробовал сладкого мяса.
   - На этот раз сладкого будет много, - проговорил новый собеседник.
   Голоса были вполне человеческие и странно несовместимые с теми  страшными
силуэтами. Мы  с  Виктором  медленно,  осторожно  поползли  вперед.  И,  как
правильно говорили наши побратимы,  абры,  как,  впрочем,  и  мы,  люди,  не
обладали хорошим обонянием. Лорки тоже.
   Мы приблизились вплотную и здесь, в пяти метрах, видимые лишь как  темные
силуэты на  фоне  более  светлого,  чем  земля,  неба,  они  перестали  быть
страшными. Я представил, что это люди, что их трое, и мне смешны  показались
наши предосторожности.
   Я сжал локоть Виктора, подтянул его ухо к губам и  прошептал,  что  начну
первым, а он пусть  только  помогает.  Потом  медленно,  чтобы  не  лязгнуть
железом, вытащил меч и молча прыгнул вперед.
   Одну голову я срубил на лету. Второй абр вырос с  приглушенным  клекотом,
который я прервал, вонзив в горло лезвие; пока я вытаскивал меч, мог слышать
хрипение, свистящий скрежет стали о хрящи и, наконец, бульканье.
   Все произошло на самом деле очень быстро. Заканчивая со вторым,  я  видел
метнувшегося Виктора, прыгнувшую ему  навстречу  рычащую  тень,  мгновенный,
очень громкий лязг стали,  всхлип  рассекаемой  плоти  и  как  завершение  -
возобновившееся в тишине чавканье не обративших  на  пас  никакого  внимания
лорков.
   - Уходить надо, - сказал я. - Расплата близко - они могли  услышать  звон
железа.
   - Да, - ответил Виктор,  но  каким-то  напряженным  голосом,  -  расплата
должна прийти.
   Я  повернулся,  но  не  успел  и  лишь  запечатлел   гаснущим   сознанием
мелькнувший топор, обухом которого мой побратим лишил  меня  сознания.  А  я
подумал в миг перед погружением во тьму, что это и есть конец.
   Оказалось, нет. Боль ли?.. Нет, очнулся не из-за боли,  конечно.  Хотя  я
действительно чувствовал страшную боль в  затылке.  И  непонятное  ощущение,
грубое. Я только через несколько секунд понял,  что  меня,  за  связанные  в
запястьях руки, волокут по жесткой траве, все-таки смягчающей удары о кочки,
выбоины...
   Сейчас луна, словно прожектор в лагерной зоне, освещала  все,  и  правда,
которую даже мой способ транспортировки не скрывал, была горше некуда.
   Меня за веревку волок за собой  верховой  абр.  Еще  пять-шесть  верховых
скакали рядом. Я действовал бессознательно, давая свободу инстинкту: на ходу
извернувшись вперед ногами, сумел подняться и побежать за  лорком.  Пришлось
делать громадные прыжки, но веревку  я  подтягивать  не  забывал.  Мозг,  не
поспевая за действием, лишь фиксировал; гигантский, совсем овечий  огузок  и
мерно, поршнями работающие ноги оказались рядом. Я дернул веревку на себя  и
прыгнул вперед. В тот момент, когда я уже сидел  за  спиной  абра,  один  из
всадников, вильнув, приблизился на ходу и ловко, но  как-то  буднично,  если
можно так сказать, огрел меня по шее чем-то жестким. Вновь теряя сознание, я
чувствовал, как меня, не прекращая скачки, укладывают поперек седла,  словно
бы я оказал им услугу, взобравшись сам.
   Я и па этот раз пришел в себя довольно скоро.  Наверное,  при  подходе  к
лагерю меня сбросили опять, и я скользил и катился на поворотах, но недолго:
еще один рывок - и кто-то остановил мое безвольное тело ногой. Я прибыл.
   Некоторое время вокруг  шумели  голоса.  Кто-то  кричал,  всех  перебивал
рокочущий властный голос, вылилось море  воды,  меня  вздернули  за  грудки,
поставили на ноги и стали мерно бить по щекам чем-то  шершавым  -  ладонями,
конечно,
   Наконец определился. Я стоял  на  импровизированной  площади,  окруженной
пылающими кострами. Здесь же была темная, из блестящей материи юрта. У входа
стояло несколько часовых, охранявших вождя или полководца. Здесь же на шесте
трепыхало знамя. Предводитель в светлом полосатом  халате  стоял  здесь  же.
Властный голос принадлежал ему же.
   - Величайший, он уже пришел в себя, -  доложил  кто-то,  заметав,  что  я
осматриваюсь.
   - Кто ты? Сколько вас? Как хочешь умереть? - прогремел уже слышанный мной
начальственный рык...
   Я, собираясь с мыслями, посмотрел на него.
   - Ударьте его, а  если  не  ответит  и  тогда,  прикончите...  -  повелел
Величайший.
   Я немедленно получил по зубам и сплюнул кровь.
   - Кто ты?
   - Паломник к Богу-Императору.
   - Сколько?.. Ты врешь!.. Когда ты пришел?
   - Несколько дней назад.
   - Сколько вас?
   - Восемь человек. - Все находитесь у собак-людей?
   - Да, среди людей.
   - Зачем ты напал на дозор?
   - Я человек.
   - Ты паломник, а мы - первые слуги Господа.
   Странно все это было. Странно выглядела сама ситуация, которая,  впрочем,
на самом деле была более чем обыденна: решалось, жить или не жить  смертному
- банальнейшая вещь, множество раз происходящее в мире,  но  кто  решал?  за
кого решали? Как, в сущности...
   -  Убрать  его  до  рассвета.  Утром  придумаем,  что  с  ним  делать,  -
распорядился Величайший, и меня потащили, втолкнули в какую-то юрту, связали
ноги, проверили крепость пут на руках, для  профилактики  дали  еще  раз  по
зубам и оставили в покое.
   Я еще некоторое время лежал без сна. Вход был завешен, но  циновка  сбоку
прилегала неплотно; сквозь образовавшуюся  щель  я  видел  клочок  звездного
неба, временами мутнеющий от пробегавшего  облака.  За  войлочной  стеной  -
казалось, здесь, внутри, - шуршали грызуны, все перекрывал  серебряный  звон
цикад, и время от времени раздавались тихие шаги часовых, совершающих  обход
вокруг юрты.
   Как болела голова! Вдруг Лена  словно  живая  предстала  передо  мной,  я
попытался  отогнать  неуместное  воспоминание,  только  терзающее  меня,  но
сначала это не удалось... И такая тоска! такая тоска!..
   Потом я уснул.
   Меня разбудил пинок по ребрам. Не  понимая,  где  нахожусь,  я  посмотрел
вверх.   Ко   мне   опускалась   ярко-розовая   пасть   зверя,   обрамленная
мелкочешуйчатой броней.
   Я взял себя в руки; оранжево-желтый, разделенный  вертикальной  черточкой
зрачка глаз приблизился ко мне.
   - Не  сдох  еще?  -  с  какой-то  добродушной  интонацией  сказал  зверь,
протягивая мне блюдо.  -  На,  поешь,  тебе  силы  понадобятся,  прежде  чем
отправишься за новым телом.
   Руки у него были вполне человеческие, если не обращать внимания на  чешую
и буро-зеленый цвет. Ногти грубые, почти когти, и так же, хотя и  под  тупым
утлом, заострены.
   На плетеном блюде лежал большой кусок странно  приготовленного  мяса.  Но
очень вкусного. Внешне это  напоминало  ветчину  или  переваренный  студенъ.
Внутри я нашел кость.
   Я отвлекался, стараясь не думать о том, что меня ожидает. Голова почти не
болела.  Циновку,  загораживающую  вход,  откинули.  Ясно  и  чисто   звенел
жаворонок, пахло перегретым цветением трав. Часовой с копьем заглянул ко мне
и приказал выходить. Я показал на связанные ноги.
   - Не можешь? - засмеялся он.  Странно  было  слышать  такие  человеческие
звуки из пасти крокодилов.
   Часовой разрезал мне путы и подтолкнул к выходу.
   Перед входом в юрту предводителя этого  звериного  сброда  мне  приказали
ждать. Прошло не менее получаса, прежде чем началось действие. Я был готов к
этому, потому ждал спокойно, просто глазея по сторонам.
   Должен сказать, что, если мысленно убрать их пресмыкающиеся  головы,  они
ничем не отличались от людей. Одеты - так же, броня - та же, суетились,  как
люди, и ругались и приказывали...
   Шок испытал, когда  увидел  женскую  фигурку  в  сарафане,  туфельках,  с
платком на плечах,  но  выше!..  зубастая,  вполне,  возможно,  для  кого-то
миловидная пасть... И все равно я не мог определиться... не  мог  избавиться
от чувства отстраненности, глупого равнодушия визорского  зрителя.  Впрочем,
последующие события излечили меня от великодержавного снобизма.
   Выдержав паузу, вышел Величайший, сверкая начищенным серебряным  доспехом
с золотой насечкой, на голове - золотой  шлем  с  острым  гребнем  Несколько
минут внимательно разглядывал меня.
   - Вчера ты объявил себя паломником  к  Богу-Императору.  Что  ты  сегодня
скажешь?
   - То же самое. Что могло измениться за ночь?
   - Ты, собака, не имеешь  права  задавать  вопросы.  Если  попробуешь  еще
сказать хоть слово без разрешения, тебя накажут.
   - А разве меня все равно не накажут? Вождь  махнул  рукой,  и  спину  мне
обжег резкий удар бича.
   - Если хочешь такой платы за вопросы, то задавай, - милостиво разрешил он
- Да, тебя обязательно накажут, потому что вряд ли  ты  пройдешь  испытание.
Как и все до тебя, впрочем. Раньше, правда, Бог-Император  прощал  всех  без
разбора, но мы, его слуги, не можем позволить себе  равняться  с  Богом.  Не
будем терять время.
   Он помолчал и пожевал челюстями. Казалось, что  он  просто  с  чавканьем,
ритмично открывает и закрывает пасть.
   - Бог-Император, отлучаясь последний раз - это было  несколько  поколений
назад, - так вот, отлучаясь,  повелел  нам,  своим  ближайшим  и  любимейшим
слугам, задавать паломникам вопрос, на который ответит  только  посвященный.
Задам тебе его и я, но только из уважения к памяти Бога. Слушай. Итак, кто в
молодости ходит на четырех ногах, в зрелости на двух, а в старости на  трех?
Бог-Император повелел задавать этот вопрос только людям-паломникам. Впрочем,
только люди и  совершают  паломничество  Ты  слушал?  Тебе  понятен  вопрос?
Отвечай!
   Я увидел, как с неба, игнорируя суету  вокруг,  упал  ястреб,  и  запищал
застигнутый врасплох сурок. Не мешая охоте, абры обходили гордую птицу.
   В вопросе Бога, переданном через ящера-слугу, не  было  ничего  сложного.
Еще на заре человечества этот вопрос, по  преданию,  задавал  людям  сфинкс.
Лишь Сократ  ответил:  это  человек.  Человек  во  младенчестве  ползает  на
четвереньках, в зрелом возрасте ходит на двух ногах, а в старости при ходьбе
опирается на палку. Загадка давно стала общекультурной, и задавать  ее  было
бессмысленно.  Ответ  знали  все.  Мог,  конечно,  попасться  невежественный
паломник, но вряд ли - среднюю школу заканчивают все.
   И еще я вспомнил Малинина с его лекцией о Боге-Императоре и подумал;  чем
я рискую? Если зверюги захотят меня прикончить, то прикончат в любом случае.
   - Ты готов отвечать?
   - Готов. - Ну так не заставляй нас ждать, собака!
   - Ответ прост: это Боги. Боги, как  и  люди,  породившие  их,  стареют  и
нуждаются в подпорках. Вначале, когда человек был молод, его боги бегали  на
четвереньках, как зверо-боги  Древнего  Египта  и  Индии.  В  зрелости  Боги
воплотились в образы Зевса, Вишну, Христа, Аллаха, Будды, а  потом  исчезли,
потому что пережили себя.  Сейчас,  когда  человек  стал  всемогущим,  Богам
необходимы подпорки.
   Вождь некоторое время молча разглядывал меня оранжевыми глазами,  смотрел
па набирающее высоту солнце, на суету за пределами площади, щелкал че