о, как бы предлагая обсудить существенные дела, не более.
   Из мрака плотного, как нечто  осязаемо-твердое,  ответил  Малинин:  -  Не
будем раздумывать над смыслом всей суммы перерождений. Этого не дано  понять
и нашему дражайшему Богу-Императору, который, как известно, и не Бог  вовсе,
а лишь управитель той сложной интеллектуальной машины, которую оставили  нам
предки.  Своими  стараниями  человек  заслуживает   гармонию   в   следующих
перерождениях, ибо если в одном месте чего-то много, в другом уже меньше.  Я
давно покончил бы с жизнью, если бы не уверенность в существовании загробной
справедливости. Иначе нельзя  принять  очевидно  временные  несправедливости
бытия.
   Нашел в себе силы и Исаев: - В тебе говорит слабость, наш бедный философ.
К  чему  нам,  уже  считай  неживым,  топтаться  на  алтаре,   отшлифованном
самоутешающимися слепцами. Не надо искать подпорок в  истории,  оглянись  на
нашу жизнь и ответь, почему побеждают всегда Хитрые, лживые  и  подлые?  Вот
возьми  зеркальную  копию   нашего   предводителя,   копию   несостоявшегося
Премъер-Министра Николая Орлова. Все знают, что его обвинили зря, что он был
не виновен, и никто - никто! - не выступил против  дикого  обвинения  тогда,
десять лет назад.
   - Я это знал и говорил, - вмешался я.
   - Да кому интересно ваше мнение, дражайший Сергей Владимирович?
   - Мне. Может, я и в паломничество пошел,  чтобы  найти  справедливость  у
Бога-Императора.
   - А может, и нет? - язвительно спросил Исаев. Я промолчал.
   - Ах, Кирилл, Кирилл! Твоя революционная страсть делает тебя нетактичным,
- сказал Малинин.
   - Прости, - с неожиданной теплотой отозвался Исаев. - Я никого  не  хотел
бы обидеть. Я знаю, как трудно жить каждому,  я  просто  хотел  когда-нибудь
спросить его прямо; зачем? Зачем он позволяет эти  мучения,  эту  ложь,  эту
дикость? Зачем он оставил людям стремление доминировать?
   - Увы, ты не хочешь думать о системе и тонешь в частностях.  Быть  может,
наш путь - наименьшее из зол? - мягко упрекнул его Малинин.
   - Нет, - вмешался Кочетов, - просто Кирилл умеет думать.
   Воцарилось молчание. В тишине было слышно шуршанье жучков, изредка сонный
перестук копыт стражников. В тесной яме, измученные пытками, мы лежали почти
касаясь друг друга.
   - Я не понимаю вас, - сказал вдруг Мстиша. - Все так просто:  есть  общий
враг, есть, Бог-Отец, который ведет нас к победе... К чему спорить?..
   - Это потому, мой друг, - ответил Малинин, - что вы живете в  племени.  А
человек и был создан изначально  для  маленького  коллектива,  для  жизни  в
составе рода, семьи. И людьми были только члены рода,  все  другие  были  не
просто чужие, они были нелюди. И  нелюдей  так  много,  что  спасает  только
родовое братство. А мы жили в обществе, где  миллионы,  миллиарды  людей,  а
нелюдей - нет. Остается свобода подводят... - Ты хочешь сказать, что человек
ищет врага, потому что он так создан? - задумчиво спросил Мстиша. - Примерно
так, хотя есть еще масса  других  качеств  и  инстинктов,  которые,  в  свою
очередь, делают нашу жизнь адом.
   - Моя жизнь была ошибкой, - внезапно сказал Кочетов. -  Я  думал,  что  в
Империи можно сохранить честность, непоколебимость убеждений. Я не  заметил,
как стал робким. Я  жил  трусом.  Вместе  с  другими  ничтожествами.  Я  был
крупицей безответной толпы.  Я  спокойно  наслаждался  нравственной  жизнью.
Никто в Империи не может ни изувечиться, ни задохнуться. Я не жалею о  своей
гибели.
   - Ты, мой побратим, не трус, - вмешался Мстиша. - Я горжусь, что сражался
рядом с тобой.
   - Спасибо... мой побратим. Может... Снова молчание в  темноте,  настоящая
темнота пещер или подземелий. И звезд не видно, тучи...
   - Семен! - позвал Малинин. - Ты жестоко осудил себя. Однако ты  ведь  жил
чем-то?
   - Я пытался найти правду в истории. Я пережил нашу  республику  и  отверг
ее.
   - Почему? - спросил Исаев.
   - Не было в истории Империи, которая бы  существовала  не  ради  грабежа.
Всегда метрополия извлекала все из провинций. Империи  кормили  свой  центр,
как мы столицу, и приручали жителей к тунеядству,  каждый  гражданин  центра
участник грабежа. Империя живет за счет налогов. А человек - мы тут говорили
- создан для жизни в племени. Империя -  это  слишком  много.  Управлять  ею
можно только  силой  и  ограблением  подданных.  А  наш  Бог-Император,  наш
Бог-Отец - творец этого грабежа.
   - Вот не думал, что здесь смогу найти  сторонника,  -  с  горечью  сказал
Исаев. - Хотя...
   - А может, Бог-Император сам в тисках необходимости? - вдруг  первый  раз
за все время отозвался Илья.
   Темнота молчала долго-долго. Времени не было, время  остановилось.  Потом
громко затрещали цикады. И вновь молчание.

   30
   ТИРАНОЗАВР

   Утро было прохладным, и наши израненные тела зябли. Однако  чувствовал  я
себя неплохо. Накануне, перед тем как сбросить нас  в  эту  яму,  раны  наши
смазали травами пахнущей мазью  и  сверху,  для  совершенной  законченности,
густо присыпали еще и горячим пеплом.
   Туман, проплывая, опустился и  к  нам.  Капельки  росы  оседали  на  наши
грязные тела. Хотя наверху и слышался приглушенный гул огромной массы  живых
существ, нас не тревожили. И было непонятно, хорошо ли это? Или плохо?
   Между тем стало теплее; солнце, букашки, мелкие жители трав, и  птицы  со
всей убедительностью показали, что день начался.
   Потом наверху было шевеление, но это торопливо опустили корзину с жареным
мясом, пучками дикого лука и хлебом. Не поскупились мучители,  и  мы  хорошо
поели. Кроме Кочетова, впавшего в  беспамятство  из-за  боли  в  отрубленной
руке.
   Кто-то высказал предположение, что причиной нашего  забвения  может  быть
Арсун, возможно, его очередь... Но тему не стали развивать. И когда за  нами
пришли, ожидание уступило место непонятному облегчению.
   Нам опустили веревку  с  петлей,  кто-нибудь  просовывал  внутрь  ногу  и
держался руками; кентавры споро  выдергивали  нас.  Кочетову  помогали,  как
могли, да и кентавры, насколько это можно, проявляли деликатность.
   Мы шли обратным путем на площадь, и это было неприятно.
   Вдруг устрашающий вой, подобно стону безумного гиганта,  долетел  к  нам.
Кто-то из конвоиров нервно передернулся.
   Над площадью пыток в небе, едва  шевеля  крыльями,  парил  беркут.  Вожди
молча разглядывали нас, поставленных в центр, метрах в  пяти.  Вперед  вышел
давешний шаман все в том же абреком шлеме.  Он  оглянулся  на  кучку  сильно
потрепанных жизнью, но богато украшенных кентавров,  перед  которыми  стояли
мы.
   Один из вождей кивнул, шаман махнул рукой, и пространство за  нами  гулко
выдохнуло.
   Привели Арсуна, обычно желтые глаза его горели красным  пламенем,  но  он
был спокоен, только устал, а может быть, нервничал.
   Шаман еще раз оглянулся на  вождей.  Достал  свой  бубен;  в  наступившей
тишине гулко разнеслись удары, и тут же где-то запела флейта.  Пронзительный
звук странно сплетался  с  низким  ритмом,  создавая  тревожные  ощущения  и
ожидания чего-то...
   Молодой кентавр выехал к нам с шестом, на котором  было  что-то  круглое,
словно  арбуз,  раскрашенный  золотой  и  синей   краской:   цвета   взаимно
переплетались, мягко перетекая один в другой. Вдруг бубен и флейта  смолкли.
Шаман обращался к Арсуну: - А  теперь,  абр  по  имени  Арсун,  повтори  тот
вопрос, который ты задал человеку-паломнику.
   - Я спросил его, кто ходит утром на четырех ногах,  днем  -  на  двух,  а
вечером - на трех.
   - И что он ответил? Говори так, чтобы все слышали.
   - Он сказал, что это Бог-Отец.
   - Почему он так сказал?
   - Он утверждал, что Бог-Отец стареет вместе е миром, который он создал, и
что ему тоже нужны подпорки, дабы существовать.
   - Покажи нам этого  человека-пилигрима.  Покажи  нам  его,  осмелившегося
сказать такое!
   Арсун повернулся, посмотрел на меня и протянул руку; - Вот он.
   Я ожидал самого худшего. Впрочем, что может быть хуже  нашего  положения.
Тут я посмотрел в сторону реки и толкнул стоявшего рядом Михайлова.
   - Гляди, - прошептал я.
   - Кто тебе, человек, подсказал ответ, ранее никому  из  вас,  паломников,
неизвестный? - громко, чтобы слышали собратья, проговорил шаман.
   - Кажется, наши... - прошептал Михайлов, и  за  ним  стали  всматриваться
Исаев, Малинин и Илья. Лишь Кочетов внезапно  сел  на  землю,  но  никто  не
обратил внимание на его слабость.
   - Никто не подсказывал, шаман, или как ты там здесь  прозываешься.  Ответ
очевиден, хотя и случаен. Если бы спрашивал ты, я мог бы  так  не  ответить:
Создатель ведь и вам Бог-Отец, для вас он мог бы выступить в вашем обличье.
   - Поясни нам, человек-пилигрим, что значит в "нашем обличье"?
   - Это значит, что образ Бога всегда выбирают из тех форм,  среди  которых
живут разумные. Обличье Бога меняется с ростом силы цивилизации и  культуры.
Если вы считаете себя  сильнее  всех,  то  и  Бог  может  выступать  в  виде
полуконя-получеловека.
   Среди поднявшегося шума ко мне долетели перешептывания товарищей.
   - Это нереально, - говорил Исаев, - они не смогут форсировать реку.
   - Почему? Если построить плоты и посадить на них стрелков...  -  вмешался
Михайлов.
   -  Наших  не  более  пяти  тысяч,  а  кентавров,  судя  по  всему,  тысяч
сто-двести. И они тоже вооружены луками.
   - Не хочешь ли ты сказать, - крикнул шаман, - что единого Бога нет?
   - Не хочу. Это смешно. Любое разумное существо знает, что Бог есть. И это
правда. Только облик его никому не известен. И это тоже правда. Мне  задавал
вопрос абр, и он так же двуног, как и я. Я знаю, что в  истории  людей  было
много Богов, наш Создатель другой, он немощнее старых, потому что и мы стали
сильнее. Вот и все, что я хотел сказать.
   - Я хотел бы убить тебя за такие слова, -  сказал  шаман,  -  но  правило
гласит, что разгадавший загадку, а потом победивший  в  честном  поединке  -
любом поединке - имеет право на свою жизнь и  жизнь  своих  подданных.  Тебе
придется доказать это право.
   Я вспомнил, что после Арсуновой загадки удавил  того  здорового  абра.  И
только сейчас узнал, зачем все тогда понадобилось. Я  посмотрел  на  Арсуна,
словно прочтя мои мысли, он отвел глаза.
   - Я уже доказывал в поединке... - начал я, но  шаман  перебил;  -  Но  не
здесь. Тебе придется нам доказать.
   - Пожалуй, наши не смогут нас выручить, - спокойно сказал  Малинин.  -  А
жаль! Однако что это за  кутерьма  вокруг  сфинксовой  загадки?  И  поединок
какой-то...
   - Не знаю... Вскоре узнал.
   Нас, кроме Кочетова, от боли не имеющего сил встать на  ноги,  отвели  за
пределы лагеря.
   - Раз они пришли с тобой, они могут помогать. Но могут и не помогать.  По
желанию каждого, - пояснил шаман.
   За лагерем нас подхватили за локти, и так, качаясь между парой кентавров,
мы были оттранспортированы.
   Небо расчистилось, ветерок высушил степь. Раскинулось очень ровное место.
До самого края были по степи разбросаны редкие, кряжистые, корявые  деревья.
Одиночки тянутся более вширь, чем вверх.
   Много было бугров от  пней,  заросших  землей.  Было  много  и  сожженных
деревьев, видимо в сушь побитых молниями.
   Наконец прибыли. Нас поставили на землю. Редкие деревья в два-три обхвата
располагались на двадцать-тридцать метров друг от друга. Возле одного такого
великана был бревенчатый барак, высотой в пять метров  и  метров  десять  по
фасаду. Он был выкрашен в те же две краски, что и шаманский значок на шесте:
золотую и синюю, и весь покрыт магическими символами, похожими на клинопись.
Двери были  бревенчатые  и  закрыты  на  засов,  который  мог  бы  выдержать
крепостную осаду.
   И тут вновь раздался устрашающий вой, полный безумной  злобы  и  безумия,
который был слышен еще утром.
   И вой этот доносился из барака.
   Сложенное из толстенных бревен строение  вздрогнуло,  словно  бы  изнутри
кто-то могучий ударил в стену.
   Кентавры - числом около десяти-двенадцати, подошли к воротам барака и все
вместе взялись за бревно засова. Изнутри ударили еще раз, и  вой  из  ночных
кошмаров прогремел снова.
   Я огляделся, полный тревоги и решимости  дорого  продать  свою  жизнь.  Я
знал, что нам приготовили что-то ужасное. Мои товарищи невольно прижались  к
стволу дерева. Кентавры не решались снять засов,  рассчитывая  успеть  между
ударами чудовища.
   - Раз, два, три-и-и! - кто-то  закричал,  кентавры  отскочили,  брошенное
бревно вскинулось концом,  и  тяжелые  ворота  взмахнули  створками,  словно
бабочка легкими крылышками - столь мощно вырывался зверь.
   Кентавров сразу рассыпало во все стороны. Лишь один,  потеряв  голову  от
страха или, наоборот, обретя мужество перед лицом страха, пролетая мимо нас,
кинул короткий меч, тут же подхваченный Виктором Михайловым.
   И тут прямо на поляну вырвалось нечто столь огромное, столь ужасное,  что
не могло бы присниться в самом кошмарном сне!
   Пожиратель людей!..
   Могучий и прекрасный! Слияние радуги и смерти!
   Я не предполагал, что тиранозавр реке  так  изумительно  ярок  и  красив.
Каждая чешуйка  его  бронированной  плоти  сияла,  словно  кусочек  цветного
солнца.  Как  ядовитые  коралловые  змеи   калейдоскопом   своей   раскраски
предупреждают о смерти, заключенной в их гибком тельце, так и  это  чудовище
торжествующе гремело: я сама смерть!
   Его еще отвлекали улепетывающие полукони. Скоро  он  должен  был  увидеть
нас. Огромный! Ростом со слона, не менее!
   Все застыло.  Неподвижные  облака.  Неподвижные  деревья.  Безнадежность.
Слепящие  разноцветные  блики  узорчатой  смерти.  Трава.  Мошкара.   Чей-то
затянувшийся вздох за спиной. Жажда.  Неподвижное  время,  неподвижное,  как
жара, как сама вечность.
   - Забирайтесь на дерево! - крикнул я.
   Тиранозавр повернул тяжелый монолит  головы  и  расколол  его  вдоль:  из
чудовищной расщелины едва не вывалился розовый язык, удерживаемый частоколом
сахарно-белых зубов. Заревев, тварь шагнула, словно  примериваясь,  еще  раз
и... резво зачастила, будто локомотив;
   Я посмотрел  назад:  из  ветвей  выглядывали  грязные  построжавшие  лица
товарищей. Я подумал, что мы так и не мылись со вчерашнего дня - в  засохшей
крови, пыли, пепле... Глупые мысли.
   Я спрятался за ствол. Тяжкий удар сотряс дерево и почву под ногами.
   Оббегая ствол, я видел тянувшиеся сквозь ветви маленькие  передние  лапки
зверя - маленькие лишь относительно, - они были толще человеческих тел.
   Михайлов, на мгновение выглянув из ветвей, могучим ударом  отрубил  левую
кисть хищника. В раздавшемся словно гром реве слышалось оскорбление и боль.
   Я что есть силы помчался к оставленному бараку. Заметив мой маневр,  мозг
рептилии секунду-другую решал, прежде чем  скомандовать  всей  горе  мышц  и
костей.
   Ловко повернувшисъ, тиранозавр бросился за  мной.  Выигранные  секунды  и
страх помогли мне успеть. По створкам ворот я быстро вскарабкался  на  крышу
барака и посмотрел назад. Сверкающий снаряд приближался.
   Тиранозавр всем телом врезался в угол барака, но строение, хоть и  сильно
перекосилось, выдержало. Вытянув вверх морду, чудовище смогло  взглянуть  на
крышу. Его голова была почти с меня длиной. Узкие полоски прозрачной  липкой
слюны приклеились к клыкам.
   Не сумев достать меня, тиранозавр  отошел  и  вновь  бросился  на  барак.
Строение перекосилось так, что крыша была уже на уровне груди зверя, который
тут же обошел вокруг, предполагая легко снять меня с верха.
   Перескочив на другую сторону крыши, я вдруг увидел Михайлова, бежавшего к
бараку. За ним спешили остальные.
   Как глупо!
   Я закричал изо всех сил. Тварь вновь разбежалась, и немедленно последовал
многотонный удар. Последний, потому что другой не понадобился: со скрипом  и
грохотом,  во  все  стороны  разбросав   концы   бревен,   строение   нехотя
рассыпалось.
   Я успел отпрыгнуть в сторону.  Раскатившиеся  бревна  отвлекли  на  время
зверя. Но ненадолго. Он уже начал обходить эту кучу дров, но тут подоспевший
Михайлов, едва равняясь ростом с высотой задней  конечности  тиранозавра,  а
мужеством (или глупостью?..) превосходя  величину  зверя,  ударил  мечом  по
сухожилиям гигантской ноги. Ему удалось перерубить  связки;  от  боли  тварь
завопила с какими-то человеческими нотками в голосе.
   Я был забыт. Подскочив к бревнам, я лихорадочно рылся, выбирая  потоньше,
с более острым концом. Бревна были сухими и весили немного. Те  два,  что  я
нашел, тянули килограммов  на  пятьдесят,  не  больше,  и  были  сантиметров
двадцать в диаметре.
   Я метнул что было сил первое бревно; оно громко стукнуло зверя в затылок.
Забыв о  Михайлове  и  спешащих  к  нему  смертниках  -  моих  товарищах,  -
тиранозавр,  огибая  бревна,  стремительно,  но  из-за  волочащейся   ступни
неуклюже заковылял ко мне.
   Я уже упер тупой конец в яму,  оставленную  упавшим  опорным  столбом,  и
нацелился наклоненным острием  на  врага.  Я  рассчитывал  на  примитивность
сознания гиганта.
   И в чем-то задуманное мне удалось.
   Тиранозавр грудью напоролся на острие и несколько мгновений напирал  всей
своей мощью, впихивая в себя кол.  Мне  через  ствол  передавались  страшные
усилия титанического тела.
   От  неудобств,  боли,  неожиданности,  покалеченной  ноги  и   немыслимой
преграды между собой и мелкой добычей - мною, конечно, - тиранозавр  закинул
голову и вновь взревел, словно грузовой звездолет  на  старте,  почти  сумев
вложить в свой крик эмоции. Тут он потерял  равновесие  и  завалился  набок,
загребая в воздухе здоровой задней ногой.
   Откуда-то сбоку появился Михайлов и ударил  мечом  в  глаз  зверя.  Илья,
Мстиша, Малинин и Исаев - все были здесь и слишком близко.
   Я похолодел; тиранозавр перекатился на  спине  на  другой  бок,  здоровой
передней лапой вдруг подхватил Илью поперек туловища, быстро поднес к  пасти
и молниеносно укусил. Михайлов ударил мечом по оставшемуся, налитому  кровью
глазу - и промазал. Мстиша, Малинин и Исаев навалились на бревно,  торчавшее
из груди гиганта.
   Тиранозавр отшвырнул Илью - мне показалось, обрубок, - дернулся еще  раз;
бревно отбросило всех  и  отлетело  само.  Зверь  зарычал  и  вдруг  рыгнул,
выплюнув ноги Ильи; немедленно сильное зловоние расплылось в воздухе.
   Я подскочил к сияющей цветными  отблесками  и  залитой  кровью  с  правой
стороны морде и изо всех сил ударил кулаком  в  здоровый  глаз  тиранозавра.
Глаз был размером в два  моих  кулака  и  мгновенно  расплескался  кровью  и
скользкой плотью, - но мне не удалось пробить  кость  глазницы,  оказавшейся
крепче, чем я рассчитывал.
   Тут он меня и схватил своей маленькой только издали передней  лапой.  Все
четыре пальца его так сдавили мне грудь, что не знаю, как  выдержали  кости.
Не пытаясь подняться, зверь просовывал меня в открывшуюся навстречу пасть.
   Я выбросил обе руки навстречу и  уперся  в  коричневые  десны.  Они  были
покрыты слизью, и мои ладони через мгновение начали  медленно  соскальзывать
внутрь. Я изо всех сил старался давить на  нижнюю  челюсть.  Мы  на  секунду
застыли в таком положении.
   И как же все было безнадежно!
   Рядом  возник  Михайлов,  с  размаху  вонзивший  меч  в  пустую  глазницу
тиранозавра, и тут  же  мимо  меня  просунулось  давешнее  бревно,  усилиями
Мсти-ши, Исаева и Малинина нацеленное точно в бездонную глотку.
   Я взлетел в воздух, отброшенный, как и Илья,  но  целый  и  полный  такой
дикой ярости, какая охватывает  душу  каждого  честного  человека  при  виде
вопиющей несправедливости. Все пережитое мной в эти  затянувшиеся  мгновения
схватки причиняло такую боль, будто кровь сочилась из  пор.  Болело  тело  и
мозг, ныло у корней волос, под ногтями, между зубами...
   Я - человек!
   И тут, от возмущения перестав быть человеком и дико вопя,  я  уже  лез  к
этой морде, мимоходом смахнув Михайлова и забив его торчащий из глазницы меч
по самую рукоять... Мстиша еще цеплялся  за  бревно,  я  отбросил  и  его...
Бревно сразу ушло вглубь, ко мне тянула