едоговоренности, какие-то намеки... да
за кого его здесь принимают?
   Избранники.., потомки...
   Он вдруг подумал, что внизу никого, кроме их группы, не было, хотя на
постоялом дворе народу находилось немало.
   Тут он услышал скрип ступеней на лестнице,  хотел  обернуться,  но  в
этот момент распахнулась входная дверь.
   В помещение с ревом ворвались солдаты, захватившие город.
   Их было много: ощеренные, озверевшие люди с окровавленными  мечами  и
короткими копьями в грязных от пота, крови и пыли руках.
   Диким торжеством победителей и жаждой немедленного убийства пылали их
лица...
   Немцы повскакали с мест, отступая от угрожающе  наставленных  на  них
копий.
   Краем глаза Иван увидел, как Кляйн с исказившимся от лютой  ненависти
лицом бросился на солдата,  уклонился  от  неверно  направленного  меча,
одним ударом сбил израильтянина с ног, вырвал у него меч и занес его над
головой поверженного.
   Крик ярости вырвался из десятка глоток, на Кляйна бросились  со  всех
сторон.
   Эсэсовцу оставалось жить доли секунды,  как  вдруг  раздался  громкий
уверенный голос, который заставил всех замереть.
   - Остановитесь!..
   Опомнитесь, несчастные!..
   Или вы не видали червленого шнура на этом доме и не знаете,  что  его
охраняет Иехошуа бин Нун и сам Бог Израилев?!.
   Все замерли, глядя на простершую руки Рахав.
   У Ивана даже дух захватило, до того она была прекрасна. Темное пламя.
   Затем кто-то выбил из руки Кляйна меч, и эсэсовца притиснули к стене,
приставив ему копье к горлу.
   Вперед выступил один из солдат, очевидно, командир.
   - Мы видели знак на твоем доме, - прорычал он, - и мы знаем,  что  он
означает. Мы выведем тебя и тех, кто находится под крышей  твоего  дома,
прочь из проклятого города... но этот человек,  -  он  указал  мечом  на
несдержанного оберштурмбаннфюрера, - этот человек напал на нас, и  пусть
теперь вождь сынов Израиля великий Иехошуа бин Нун  решает,  как  с  ним
поступить...
   И вы пойдете с нами,  -  повысил  он  голос,  обращаясь  к  остальным
немцам, - расскажете, кто вы такие.., не стоит  ли  истребить  весь  ваш
поганый род...
   Под злобными взглядами солдат Ивана и немцев вывели на улицу.
   Пока они ждали, когда выведут всех  остальных  из  дома  Рахав,  Иван
осмотрелся по сторонам.
   Крепостной стены не было - то есть совсем.  Вместо  нее  громоздились
обломки битого камня, щебень, беспорядочные груды мусора  и  пыли.  Прах
покрывал землю, и непонятно было, как  уцелел  приютивший  их  дом:  все
вокруг было уничтожено.
   Над  городом  поднимались  угрюмые  столбы  жирного   черного   дыма.
Откуда-то еще доносились слабые крики, плач, рев  домашней  скотины,  но
было ясно, что самого города больше нет.
   Пахло горелым мясом, кровью, каменной  крошкой,  древесным  пеплом..,
пахло весной, жарким южным преддверием лета. Природе было  наплевать  на
войну: сколько весен пахло кровью, сколько еще будет пахнуть...
   Из дома Рахав стали выходить те, кто там еще оставался, - престарелые
родители хозяйки, ее братья, какие-то женщины  с  маленькими  детьми  на
руках;  испуганные,  плачущие,  жмущиеся  друг  к  другу,   одинокие   и
потерянные среди пепла и крови, среди бессильных останков и руин родного
им   города,   в   одночасье    ставшего    заброшенной    могилой    их
соотечественников, друзей и близких.
   Старший солдат  махнул  мечом,  подавая  команду,  и  кучка  людей  в
окружении завоевателей побрела прочь от покинутого убежища.
   Позади затрещало и загукало.
   Иван обернулся  и  увидел,  как  из  окон  дома  Рахав,  подожженного
солдатами, с воем вырвались языки  веселого  пламени,  поднялись  ввысь;
столб дыма слился со множеством таких же. Дым, прах  и  огонь  -  ничего
больше не осталось там, где был Иерихон...
   По какой-то причине они не сразу вышли из города, хотя  дом  Рахав  и
стоял прямо возле  обломков  разрушенной  стены.  Чем  дальше  двигалась
скорбная процессия спасенных, тем явственней становились  тихий  плач  и
стоны шедших с Рахав.
   Дух жестокой резни, тяжелые испарения скотобойни витали над  горячими
развалинами...
   С расчетливой жестокостью израильтянами было уничтожено все.
   Заколотые, зарезанные, затоптанные мужчины,  старики,  женщины,  дети
валялись между сожженных,  освежеванных,  плавающих  в  жидкой  грязи  и
навозе туш домашней скотины.
   Душный запах крови пропитал  все:  кровь  превратила  сухую  землю  в
болото.
   Тучи зеленых мух, тяжело гудя, спускались с небес и  жадно  облепляли
ненужное мясо, и тень их повелителя чувствовалась где-то невдалеке.
   В живых не осталось никого.
   Лишь кучки солдат нарушали застылость дымного багрового пейзажа.
   С   канцелярской   деловитостью   солдаты   собирали,   подбирали   и
отсортировывали все ценное: как муравьи, волокли упорно  на  себе  груды
золотых браслетов,  ожерелий,  серебряных  украшений,  связки  медных  и
железных сосудов и прочих вещей, обещанных ими своему Богу...
   Тем, кто владел этим раньше, уже ничего не было нужно: они утонули  в
собственной крови.
   Иван невольно посмотрел на Рахав.
   Она шла,  прямая  и  напряженная,  изредка  оскальзываясь,  но  снова
выпрямляясь.
   Глаза ее были сухи, рот твердо сжат; она смотрела прямо перед  собою,
словно видела то, что не дано было увидеть другим.
   Никого не тошнило.
   Иван посмотрел на Кляйна и увидел, что выражение озверелости сошло  с
его лица и вид у оберштурмбаннфюрера сейчас был несколько удивленный.
   Было тихо и страшно.
   Воздух замер, застыл, и все вокруг замолчало  и  скрылось.  Никто  не
тревожил покоя проклятого города Иерихона, ни жившие  в  нем  ранее,  ни
умершие сейчас.
   Они вышли из города и побрели в сторону лагеря  победителей,  радуясь
тому, что смерть осталась позади них. Немцы вели себя спокойно: война  и
убийство были для них совсем не внове.
   Иван посмотрел на профессора: тот так вообще улыбался.
   -  Что  смешное  вы  обнаружили,  герр  профессор?  -  спросил   Иван
неприязненно.
   - Ну как же!  -  откликнулся  фон  Кугельсдорф.  -  Все  ведь  удачно
получилось!
   - Да? - удивился Иван. - А что именно, позвольте узнать?
   Профессор украдкой оглянулся и, понизив голос, сказал:
   -    Благодаря    бестолковому    антисемитизму    нашего    дорогого
оберштурмбаннфюрера - что поделать, герр Кляйн весьма ему  подвержен,  -
нас доставят прямо к Иисусу Навину. Тот скорее всего  захочет  допросить
пленного, потому что убить его сразу было бы не совсем удобно - все-таки
обещание есть обещание, находившиеся в доме Рахав неприкосновенны...
   А остальное - дело техники: мне надо только прикоснуться к талисману,
который великий воитель носит на груди... что мы могли увидеть, стоя  на
стене города.
   - Что-то я не помню такого, - задумчиво сказал Иван.
   - Да?..
   Было такое, было, - убеждающе произнес профессор.
   - Так вот, только я до него дотронусь, как  мы  сразу  перенесемся  в
другую эпоху...
   - А куда?..
   - Я же говорил  раньше  -  к  Македонскому,  который  Александр...  и
поведем охоту за его частью талисмана.
   - А если  что-то  не  получится?  -  спросил  Иван.  Профессор  пожал
плечами.
   - Что ж.., будем действовать по обстановке.
   - А если герра Кляйна за его семитофобию.., того?..
   - Ну и что?
   Война  есть  война,  -  снова  пожал  плечами  фон   Кугельсдорф.   -
Оберштурмбаннфюрер,    конечно,    хороший     человек,     но     одним
оберштурмбаннфюрером больше, одним меньше...
   -  Вы  еще  скажите,  что  одним  бароном  больше,  одним  меньше,  -
недовольно произнес Иван. Профессор хихикнул.
   - Это уже до меня сказали, - лукаво сообщил он.
   - Я знаю, - коротко ответил Иван.
   Пепелище Иерихона, над которым уже почти не было видно дыма, осталось
далеко.
   В лагере победившей армии царило оживление.
   Огромную добычу, взятую в разрушенном городе, многочисленные  крупные
и мелкие отряды сносили в сокровищницу, и приветственные крики сотрясали
воздух.
   Вечерело.
   В стороне неспешно нес свои воды Иордан, чьими  стараниями  капля  за
каплей наполнялась чаша Мертвого моря...
   Пьянящее чувство победы кружило головы победителям.
   После долгих лет унижений, скорби и рабства, после гонений  и  гибели
одержана была первая победа на земле Ханаанской.
   Впереди  еще  много  походов,  разоренных  городов,  богатой  добычи,
политой кровью чужаков-инородцев, много славных битв и  побед,  но  эта,
первая, - дороже...
   Стоя на коленях, Кляйн угрюмо  смотрел  на  великого  воителя,  вождя
своего народа.
   Злоба и ненависть просто душили немца - Иван это хорошо видел.
   Видел это и тот, к чьим ногам был брошен пленник.
   - Говори, - сурово сказал он, - не медли.
   Из какой страны явился ты в город, проклятый Богом?
   Что делал там?
   Почему замыслил злое против сынов Израилевых?
   Кляйн аж побелел от злости.
   Иван усмехнулся.
   Каково  Кляйну,  белокурой  бестии,   надежде   и   опоре,   гордости
шутц-штаффель, стоять на коленях перед каким-то пархатым...
   Ничего, ничего, подумал Иван злорадно. Замочил штанишки?..
   Кляйн молчал и только по-волчьи скалился.
   Преемник Моисея нахмурил брови.
   Уходящее солнце задержалось  в  его  седых  волосах,  играло  золотой
цепью, неведомым талисманом, таинственно мерцавшим на груди...
   Момент  был  критический.  Иван  понимал,  что  терпение  разрушителя
Иерихона не беспредельно, а Кляйн, сходивший с ума от унижения, которому
подверглась его арийская натура, изображать  смирение  не  собирается  и
сейчас сделает опасную глупость...
   - Позволь, о великий! - раздался вдруг голос рядом с Иваном.
   Это был профессор.
   Вождь Израиля посмотрел на него  с  удивлением,  потом  едва  заметно
кивнул стражникам.
   Иван напрягся.
   Если профессор не проявит должной расторопности, то угрохают и его, и
Кляйна, и остальных немцев.., и, что самое неприятное, Ивана тоже  могут
укокошить.
   Это было бы совсем нехорошо.
   Тем временем профессор, сложив руки перед собою,  маленькими  шажками
продвигался к возвышению, на котором восседал Навин.
   При этом он мелко-мелко кланялся и вид являл робкий и смиренный.
   Внезапно Иван похолодел.
   Стражник с копьем, стоявший возле возвышения,  сделал  шаг  вперед  и
встал перед профессором, держа копье наперевес. Фон Кугельсдорф замер.
   Мысль Ивана лихорадочно заработала.
   Если пауза еще немного затянется,  то  главному  завоевателю  надоест
творимое им правосудие, и он просто прикажет всех зарезать.
   А профессор ничего не может сделать, пока стражник стоит  перед  ним:
он не доберется до талисмана...
   И тут профессор бросил короткий взгляд на одного из  немцев,  который
стоял ближе к возвышению.
   Не успел Иван ничего понять, как эсэсовец с диким криком бросился  на
стражника, мешавшего фон Кугельсдорфу.
   Все  уместилось  в  одно  мгновение.  Стражник  успел  повернуться  к
напавшему на него: он выставил копье и нанизал на острие немца.
   Профессор же одним прыжком преодолел  несколько  метров,  разделявших
его и сына Навина, вцепился в одежду воителя и дотянулся до талисмана.
   Никто не успел ничего понять.
   Иван лишь заметил спокойное удивление,  мелькнувшее  в  глазах  вождя
Израиля, как все озарила ослепительная  вспышка;  он  ослеп,  земля  под
ногами пропала, и тяжелое небо стало близким и спокойным...
   ...и вдруг земля, твердая почва, сильно ударила по  подошвам;  колени
подогнулись, так что Иван чуть было не упал.
   Разноцветная мозаика мира,  рассыпавшаяся  было  по  углам  сознания,
собралась вновь.
   Иван встрепенулся и посмотрел вокруг.
   С удивлением и тревогой он понял, что стоит  практически  на  том  же
самом месте, что и секунду назад.., или не секунду?..
   Ну да - вон  и  Иордан  течет,  и  те  же  холмы,  и  развалины  стен
неподалеку... хотя нет, развалины все же другие.
   И кругом никого нет - кроме валяющегося на земле Кляйна,  зашедшегося
в  мучительном  приступе  кашля,  девяти...  нет,  уже  восьми   рядовых
эсэсовцев и профессора.
   Иван внимательно посмотрел на фон Кугельсдорфа.
   Почувствовав взгляд, тот повернул голову.
   - Все в порядке, - немного  насмешливо  произнес  он,  -  Сейчас  год
триста тридцать первый до Рождества Христова... но я несколько удивлен.
   Никак не думал, что мы окажемся на том же самом месте.
   Впрочем, об этом можно было бы догадаться...
   Он поглядел куда-то в даль, щурясь от солнца.
   Иван тоже посмотрел.
   На месте города, который был здесь  тысячу  лет  назад,  громоздились
развалины, и над ними по-прежнему поднимался дым - будто пожар с тех пор
так и не утих.
   - Города всегда горели, - негромко произнес профессор.
   - Теперь это сделали македоняне. Александр Великий.
   Он подошел к Кляйну и помог ему подняться на ноги.
   - Как  вы  себя  чувствуете,  герр  оберштурмбаннфюрер?  -  участливо
спросил он.
   - Все ли в порядке?
   - Нет, не все в порядке, - прохрипел Кляйн и  сплюнул.  -  Все  очень
даже не в порядке...
   Он оттолкнул профессора и выпрямился.
   - Вы видели?
   - произнес он злобно. - Вы только видели, как этот.., как он  меня..,
а?!
   - А в чем дело?
   - недоуменно спросил профессор.
   - Подумаешь событие; скрутили и хотели допросить...
   - Да ведь это были евреи!
   - заорал Кляйн.
   - И они посмели убить одного из моих людей!..
   - Ну и что с того? Мало ли вы евреев поубивали на своем веку...
   - Да, я их убивал, - ядовито произнес Кляйн.
   - Убивал и буду еще много убивать!
   - А чего же вы тогда жалуетесь?
   - пожал плечами профессор. - Вы - их, они - вас... Чего обижаться?  В
природе все должно быть гармонично...
   Некоторое время Кляйн злобно  таращился  на  профессора  и  угрожающе
пыхтел, но фон Кугельсдорф так наивно глядел на оберштурмбаннфюрера, что
тот понемногу остыл.
   - Может, вы и правы, - пробурчал он. - Солдату  негоже  обижаться  на
то, что его самого хотят убить...
   Профессор покивал.
   - И я о том же, - сказал он. - Убивайте своих евреев на  здоровье,  и
пусть вас тоже убивают... Кляйн неожиданно расхохотался.
   - Мне нравится ход вашей мысли, профессор, - весело сказал он.
   - Вы совершенно правы.
   Истинная  нация  сверхлюдей  должна  выращиваться  не   в   тепличных
условиях, а на полях сражений...
   - Кажется, сейчас вам будет сражение, - перебил его Иван,  краем  уха
прислушивавшийся к ахинее, которую несли два немца.
   - Глядите.
   - Он указал рукой.
   К ним  стремительно  приближалась  группа  всадников  -  Десятка  три
человек. Их шлемы и щиты ярко блестели на солнце.
   - С ними мы не справимся, - с легким беспокойством произнес Кляйн.
   - Их слишком много.
   - И не надо справляться, - невозмутимо сказал профессор.
   - С этими мы разберемся по-другому...
   Легкий ветерок приподнял полу его хитона.
   Иван посмотрел на одежду профессора, потом на свою.
   Интересное дело: одежка более раннего времени уступила место  другой,
совершенно древнегреческого вида, если судить по  картинкам  в  учебнике
истории.., или еще где-нибудь.
   - А как это мы сменили гардероб? - поинтересовался Иван.
   - Молчите, Курт, - нетерпеливо сказал профессор. - Так  получилось...
Какая вам разница? Все продумано...
   Иван хмыкнул и хотел  было  продолжить  расспросы,  но  тут  всадники
приблизились к ним, окружили, наставили копья.
   Как и тогда, в первый раз,  мысленно  усмехнулся  Иван,  но  тут  же,
приглядевшись внимательнее к всадникам, вынужден был  признать,  что  не
совсем так.
   Прежние рядом с этими выглядели просто оборванцами и  разгильдяями  -
невзрачное мужичье на корявых лошадках.
   Нынешние же кавалеристы - на могучих конях, сами здоровенные,  сытые,
в панцирной броне, в блестящих шлемах с топорщившимися  щетками  конских
волос на гребне,  с  внушительного  вида  мечами  и  тяжелыми  щитами...
Регулярная армия, закаленная в боях.
   - Кто такие?
   - властно задал сакраментальный  вопрос  самый  здоровенный  в  броне
побогаче.
   - Я  -  философ  из  Книда,  последователь  Аристотеля  Стагирита,  -
спокойно ответил профессор, - а это - мои ученики.
   Мы были  в  Египте,  а  сейчас  направляемся  в  армию  божественного
Александра. - А зачем?
   - сдерживая своего грызущего  удила  могучего  коня,  поинтересовался
македонянин.
   В том, что это был именно македонянин, сомнений у Ивана не было.
   - Я хочу писать историю великого похода, а мои ученики - сражаться  в
армии великого полководца, - пояснил фон Кугельсдорф.
   - Хм, - буркнул всадник. - А сражаться-то вы умеете?
   - О да, - заверил его профессор.
   - Все мои ученики с детства приучены обращаться с оружием...
   - И что, все они родом из Книда?
   - подозрительно разглядывая Кляйна, спросил всадник.
   - Нет,  конечно,  -  безмятежно  ответствовал  профессор.  -  Есть  и
фессалиец,  и  беотиец,  и  милетцы,  и  афиняне..,  а  вот  он,  -  фон
Кугельсдорф указал на Кляйна, - фиванец...
   - Фиванец? - переспросил всадник и несколько брезгливо  посмотрел  на
немца.
   - Понимаю... Эпаминонд там, священный отряд...
   -  Да  нет,  -  благодушно   сказал   профессор.   -   Вообще-то   он
вольноотпущенник, а сам родом из Иерусалима...
   Иван увидел, как вытянулось лицо у Кляйна. - Понятно.
   - произнес всадник, разглядывая  побагровевшего  оберштурмбаннфюрера,
который бросал на шутника-профессора яростные взоры. - Да, а кто  это  у
вас тут фессалиец? - вдруг спохватился он.
   - Вот этот, - ткнул пальцем в  Ивана  фон  Кугельсдорф.  -  Родом  из
Ифамы.
   - Да что ты говоришь!..
   - воскликнул всадник и спрыгнул с коня. - Землячок, значит!..
   Иван чуть было не выругался вслух.
   - Как звать-то тебя?
   - спросил, улыбаясь и подходя к нему, македонянин.
   Росту он оказался немалого - почти с Ивана, а в плечах - так и пошире
него.
   - Леонтиск, - ляпнул наобум в  меру  начитанный  Иван,  надеясь,  что
попадет в точку. И попал.
   - Как!..
   - вскричал пораженный квазиземляк. - Клянусь Зевсом, вот чудеса!
   Я-то ведь тоже Леонтиск!..
   "Пропади ты пропадом со своими чудесами",  -  получал  Иван,  любезно
улыбаясь в ответ.
   - Нет, ну бывает же такое, - радостно продолжал настоящий Леонтиск. -
Кого только не встретишь в этих краях... Слушай, давай к нам служить,  в
фессалийскую конницу под мое начало?..
   - О нет, славный Леонтиск, - встрял профессор.
   - Мои ученики хотели бы служить в пехоте, к лошади они непривычны...
   - Ерунда, - отмахнулся легендарный кавалерист. - Лучше конницы ничего
нет.
   А что касается неумения... В армии  ведь  знаешь  как?  Не  умеешь  -
научим...
   Иван поднял брови.
   - .а на все остальное - воля богов олимпийских.
   Так что, философ, не путайся под ногами и  не  мешай  солдату  делать
свой выбор.
   - Нет, - твердо молвил фон Кугельсдорф.
   - Оракул сказал нам - только пехота.
   - А, раз оракул,  тогда  -  другое  дело,  -  разочарованно  протянул
Леонтиск. - Ну что же, поспешим в лагерь!..
   Прошло два месяца.
   Немцам и Ивану удалось  завербоваться  в  армию,  во  вспомогательные
отряды  пехоты,  которые  участвовали   в   подавлении   антимакедонских
восстаний в Сирии и Присредиземноморье.
   Не  случайно  встретился  им  отряд  Леонтиска:   восставшие   против
македонского владычества местные жители были жестоко истреблены.
   И текла кровь, и пахло горелым человеческим мясом, и гнили  трупы  на
зеленой траве...
   Божественный  Александр,  просвещенный  царь,  величайший  воитель  и
светоч западной культуры, не любил, когда ему  перечили  или  с  ним  не
соглашались: ему ничего не стоило  стереть  с  лица  земли  один  город,
вырезать до единого жителя другой, продать  в  рабство  всех  обитателей
третьего...
   Немцы близко к сердцу  восприняли  задачи,  поставленные  перед  ними
руководством: им по душе пришлось плановое  хозяйство  истребления,  тем
более что это был все же  западный,  а  не  какой-нибудь  там  иудейский
вариа