мое сокровенное, что у нас есть.
Самое дорогое. И если вдруг что-нибудь разладилось бы...
     -  Действительно!  -  простодушно  изумился  Стефан. - А вдруг какой-то
сбой, нарушение программы, и они... ну... перестали бы расти? Уж не лучше ли
заранее выращивать побольше женщин, а потом выбирать себе по вкусу?
     -  А  та,  которая  никому по вкусу не придется? - возразил юнит. - Всю
жизнь  одна?  Или  охотиться  за чужими мужьями? Впрочем, лет пятьдесят тому
назад  на  Юне  был  проведен  всепланетный  опрос по этому поводу. Так вот,
мужчины  еще  кое-как  согласились  на  свободный  выбор,  а  женщины - нет.
Поголовно. Никто из них не мог представить себе, как это жить нелюбимой...
     -  Да,  - сказал, подымаясь, Рычин, - насколько я знаю женщин, любая из
них  предпочла  бы  вообще  не  появиться  на  свет. Но все-таки, где же наш
Кузюмов?
     -  Видите  ли... - замялся юнит, - когда ваш друг пришел сюда, вместе с
ним  входил  один юноша... есть такие... нерешительные. Никак не мог создать
образ. Это ведь нужно представить себе совершенно четко - о чем ты мечтаешь:
Вот  он и попросил нашего гостя Темира показать ему самую прекрасную женщину
Земли...  Не  его  любимую  женщину  -  нет,  нет,  а вообще... не знаю, как
сказать...
     - Идеальный вариант, - подсказал Рычин.
     - Это неважно, - сказал юнит. - Вы смотрите, пожалуйста...
     В  овальной  комнате,  за стеклом, стало вроде темнее - противоположная
стена  посинела,  но  одновременно стала как-то легче, прозрачнее, как будто
открылось  огромное  окно  прямо  в  ночь,  но  не здешнюю, с темно-зелеными
рыхлыми  облаками,  а  ночь земную, надстенную, наполненную стоячими волнами
полнотравного  дурмана,  и шорохом ошалевших птиц, опутанных этим запахом, и
тоненькой  капелью  звезд,  тающих  в  предрассветном, едва еще занимающемся
зареве.  Тихо,  неспешно таяла эта ночь, оставаясь не тронутой лишь в синеве
колдовских,  незакрывшихся  цветов, порожденных ночью и обреченных исчезнуть
вместе  с рассветом, ибо непредставимы они были, несовместимы и невероятны в
свете дня.
     А  там,  за  кружевом  редких цветов, величаво и стройно высилась она -
женщина  Земли,  окутанная  покрывалом неприкасаемости, увенчанная невесомой
короной  негаснущих  звезд,  неподвластных  рассвету:  и все они были одного
естества  - и ночное небо, и зачарованные травы, и Она, бесшумно и неузнанно
проходящая по спящему миру, чтобы никогда не встретиться наяву...
     Они  тихо  отошли от своего узенького оконца, словно боясь спугнуть это
видение,  и снова двинулись по бесчисленным переходам и лесенкам, теперь уже
наверх.  Молчал  Рычин, потрясенный той глубиной проникновения в Прекрасное,
которую он никак не мог угадать в своем друге.
     Молчал  и  Стефан,  напряженно  посапывая,  словно какая-то неотступная
мысль  прицепилась  к  нему и он не мог просто выразить ее в словах. Наконец
они  вышли  наружу и остановились у заросшей плющом стены, вдыхая суховатый,
совсем не такой свежий, как на Земле, воздух.
     - Четверть второго, - сказал Рычин. - Свяжись с Вики.
     -  Сейчас,  - ответил Стефан, нащупывая дверцу сейфа. - Сейчас свяжусь,
только...
     Было  видно,  что  неотвязный  вопрос не даст ему спокойно вернуться на
Землю.
     - Я понимаю, у вас об этом не принято, но я все-таки спрошу, а?
     Рычин  пожал  плечами;  чернобородый  гигант не выразил ни согласия, ни
удивления  -  он  задумчиво  вперился  в  суховатую  юнитскую травку, словно
пытаясь  углядеть  в  ней  колдовские  ночные  цветы,  которых на самом деле
никогда не росло на Земле.
     -  Вон  Темир нарисовал деву, - сбиваясь и краснея, торопливо заговорил
Стефан.  -  Это  ж  обалдеть  можно,  какая  красота! И вы ведь можете такую
создать,  ну  во  плоти, в жизни, не на стенке... Ведь можете? Так почему же
для  себя  вы...  Нет,  нет,  я ничего плохого не хочу сказать, ваши девушки
тоже...  Любая наша позавидует, вон Вики, к примеру! Но все-таки - почему вы
не  делаете  своих  жен  безупречными?  Зачем  каждой вы оставляете какое-то
несовершенство?
     Юнит  медленно  поднял  руки,  словно  на  них  лежало  что-то легкое и
бесценное,  так  же,  как  и  тогда,  когда  он переносил из подъемника свою
маленькую жену.
     - Да затем, - проговорил он совсем тихо, - чтобы было за что их любить.