т взяла Волохова за руку, и  они  двинулись  к  звездолету.  Зверь,
размеренно, как верблюд, покачивая головой, пошел рядом с Фират. Некоторое
время она шла, положив руку на  его  мохнатую  голову,  но  скоро  ей  это
надоело, и она легко вспрыгнула на спину зверя. Тот шагал как ни в чем  не
бывало.
   - Отец, - сказала Фират, и тут же Волохов увидел людей,  выходящих  ему
навстречу из-за блестящей туши корабля. Тот, что шел впереди, ускорил шаги
и подошел к Волохову. Они встретились у самых ступеней трапа.
   Человек этот, смуглый и чернобровый,  был  похож  на  Фират  в  той  же
степени, как и все остальные его спутники, такие же смуглые и схожие между
собой, словно пингвины - для людей и, наверное, люди - для пингвинов.
   Человек, подошедший первым, держал в руках гибкую желтую ветвь  с  едва
заметными  листочками.  Наверное,  это  и  было  то  самое  растение,  что
покрывало огромный город, раскинувшийся на весь материк. И, между  прочим,
росло оно не меньше чем  в  двухстах  километрах  отсюда.  Человек  кивнул
Фират, и она низко наклонила голову. Потом он потрепал  по  голове  белого
зверя и точно таким же жестом дотронулся до плеча  Волохова.  По-видимому,
лишние слова вроде приветствий были  здесь  не  приняты,  поэтому  Волохов
наклонил голову, как это сделала Фират,  и  предоставил  хозяевам  первыми
задавать вопросы.
   Но вновь пришедшие вопросов не  задавали.  Они  подходили  по  очереди,
касались плеча Волохова и только дружески, необыкновенно широко улыбались.
Волохов поискал глазами того, что пришел первым и которого  Фират  назвала
отцом, и вдруг увидел, что тот уже поднимается  по  свисавшей  лесенке  на
корабль.  Он  шагнул  вперед,   намереваясь   последовать   за   ним,   но
почувствовал, что цепкие пальцы Фират крепко обхватили  его  запястье.  Он
резко обернулся.
   - Не надо, - сказала девочка. - Ты не надо. Они не понимают ты.
   - Миленькое дело, - Волохов пожал плечами. - Что же  тогда  они  вообще
поймут?
   - Они поймут твой корабль. Язык корабля поймут все.
   - Но ты же понимаешь меня!
   - Они нет времени понимать ты.
   - Понимать тебя, - поправил Волохов.
   - Понимать тебя, - послушно повторила она. - У меня было время понимать
и...
   Она беспомощно оглянулась, словно то, что она  пыталась  сказать,  было
где-то здесь, под рукой, нужно было только это найти. Но она  не  нашла  и
досадливо сморщилась.
   Волохов не понял, что она хотела сказать.
   - Ладно, - сказал он, - вернемся к кораблю. Ты думаешь, что они поймут,
что к чему, и починят?
   Фират досадливо поморщилась, словно хотела сказать:  ну  что  повторять
одно и то же? Раз сказано - починят, значит, сиди и жди.
   Фират подозвала своего зверя, и тот, бесшумно приблизившись, растянулся
у самых ее ног. Фират улеглась на песок, откинув  голову  на  белую  спину
зверя. Ей, наверное, было очень удобно. На  Волохова  она  не  смотрела  и
больше не заговаривала с ним, словно разом забыв о его  существовании.  Он
решил подождать, во  что  же  все  это  выльется,  и,  отойдя  в  короткую
зеленоватую тень, отбрасываемую кораблем,  принялся  вышагивать  по  песку
взад и вперед, насколько позволяли границы этой  тени.  Так  прошло  около
получаса.
   Вдруг нижние ступени лестницы  закачались,  и  Волохов,  глянув  вверх,
увидел, что добровольные его помощники  быстро  спускаются  вниз.  Волохов
торопливо направился к Фират, - надо же как-то  остановить  их,  попросить
обождать, а он слазает  за  таблицами,  книгами,  они  установят  контакт,
обменяются...  чем  там  положено  обмениваться  по  теории   контакта   с
гуманоидами. Фират поможет.
   Но они его опередили, старший - отец, по-видимому, хотя Волохов  так  и
не  научился  отличать  его  от  остальных,  -  сказал   Фират   несколько
отрывистых, повелительных фраз. Девочка выслушала его, сложив руки и низко
опустив  голову.  Потом  все  они  по  очереди  подошли  к  Волохову  и  с
дружескими, несколько плакатными улыбками снова потрепали  его  по  плечу.
Сначала его, потом белого  зверя  Фират.  И  друг  за  другом  исчезли  за
изумрудной песчаной дюной.
   - Все, - сказала Фират, - ты можешь лететь. Корабль не был  сломан.  Он
просто... не слушался. Это прошло. Улетай.
   В голосе ее не было ни грусти, ни горечи, она повернулась и тихо  пошла
к морю.
   Он знал, он чувствовал, что его не обманули, что корабль исправлен и он
может сейчас же, сию минуту лететь домой,  к  Земле,  -  и  не  мог  этого
сделать. Белая фигурка медленно брела  к  морю,  и  что-то  было  не  так,
чего-то он не понял, не доделал,  и,  сам  не  зная,  зачем,  он  крикнул:
"Фират, погоди!" - и побежал к ней.
   Он догнал ее у самой воды. На его крик она не обернулась.
   - Погоди, Фират, - сказал он, переводя дыхание.  -  Так  же  нельзя,  в
самом деле. Ведь я сейчас улечу, и мы можем никогда больше не встретиться.
   Она спокойно смотрела на него. Ну  да,  он  улетит,  они  действительно
никогда больше не встретятся, но ее это не тревожило. Что ей-то до этого?
   - Погоди, Фират. Ведь ты даже не спросила, откуда я. Может  быть,  твой
отец или те, что были с ним, когда-нибудь  захотят  прилететь  к  нам,  на
Землю... на ту планету, откуда я родом? Ведь вы можете это?
   Фират медленно покачала головой.
   - Они все очень заняты. Там. - Она махнула рукой  в  сторону  материка,
где раскинулся желтый город. - И там. - Она вытянула руку вверх,  указывая
прямо в небо.
   В первый раз в ее ровном голосе он почувствовал едва  уловимый  оттенок
горечи - они все очень заняты.
   - А может быть, ты, когда подрастешь?..
   Она снова покачала головой.
   - Твоя планета нам не нужна. Ведь вы даже не умеете... - она  не  знала
необходимого  слова.  Она  пощелкала  пальцами,  как  делают   это   люди,
припоминая что-нибудь, и вдруг у нее  из-под  пальцев  начали  выпархивать
огромные, величиной с крупную лилию,  мохнатые  снежинки.  Они  таяли,  не
долетев до песка, а пальцы Фират начали приобретать бронзовый  отблеск,  и
вдруг засверкали нестерпимым блеском  настоящего  червонного  золота,  она
ударила в ладони - и над песками прокатился оглушительный, стозвучный удар
огромного гонга.
   И тут же руки девочки стали прежними.
   - Вы не умеете так, - тихо, словно извиняясь, проговорила Фират.  -  Вы
не умеете...
   - Творить чудеса, - подсказал Волохов. - Этого мы и вправду не умеем. И
все же, если вы только можете, прилетайте к нам, на  Землю.  Чудес  у  нас
нет. Но у нас есть солнце, не такое, как  у  вас,  -  бледненькое,  словно
мелкая серебряная монетка, - нет, наше солнце  золотое,  как  твои  ладони
пять минут назад, как цветок одуванчика - вот какое. -  И  он  рисовал  на
влажном и плотном песке, какой это цветок,  и  в  узких  бороздах  рисунка
тотчас набиралась вода. - Оно желтое, рыжее, нестерпимое...
   Они тихо шли по узенькой полоске омываемого водой песка, и Волохов  все
говорил, и нагибался, и рисовал что-то, и они  тут  же  переступали  через
этот рисунок и шли дальше, и он снова говорил о Земле, о ее морях, умеющих
быть любыми - от пурпурных до молочно-белых, о  лиловых  вершинах  гор,  о
зеленых Лунных ночах над стоячей водой уснувших  рек,  о  тонкой  яблочной
прозрачности предутреннего неба, о чеканной бронзовой дорожке, по  которой
можно добежать до самого солнца, если оно не успеет спрятаться за море; он
рисовал на  песке  маленьких,  не  больше  суслика,  кенгуру  и  огромных,
величиной с утку,  божьих  коровок.  В  стройную  шеренгу  знаков  зодиака
вклинились колдовские пентаграммы мирских звезд и курчавые пеньки актиний,
а  у  самой-самой  воды,  прикрыв  морду  хвостом,   свернулся   калачиком
абстрактный кот - так, во  всяком  случае,  закончилась  попытка  Волохова
изобразить  всю  нашу  галактику.  Крошечная  точка,  обозначавшая  Землю,
приютилась с краешку, где-то на хребте условного кота.
   - Волохов, - сказала вдруг девочка, останавливаясь. Она  в  первый  раз
обращалась непосредственно к нему. - Не надо. Улетай.
   Да, конечно, ведь так можно говорить, и говорить,  и  говорить,  но  он
ничего не изменит, Фират никогда больше не встретится ему на  пути.  Земля
не нужна им, она сказала. Но то, что он так  долго  говорил  ей  о  Земле,
вернуло его к прежней уверенности в себе, и теперь, когда  ему  оставалось
только повернуться и идти к  кораблю,  вдруг  стали  неважны  все  эти  ее
чудеса, разрезанный скафандр, золотые ладошки и все такое, она была просто
босоногой девчонкой Фират, которую он  оставит  здесь,  у  моря,  на  краю
неведомой земли, чтобы никогда больше не увидеть; Волохов  наклонился  над
нею, и она поступила так же, как это сделала бы на ее месте любая  девушка
на Земле - закрыла глаза.
   Губы у нее были шершавые и очень сухие. Такие шершавые и  такие  сухие,
что потом захотелось потрогать их пальцами, проверить, точно ли они  могли
быть такими. Но он только провел рукой по ее  спутанным  волосам,  отделил
тонкую длинную прядку и захлестнул ее вокруг смуглой шеи. Глаза она так  и
не открыла.
   Волохов отступил на шаг, повернулся и пошел к кораблю. За  его  спиной,
не шевелясь, опустив руки и не открывая глаз, стояла Фират.
   Солнце стало голубовато-серым и, не дойдя до горизонта, начало медленно
растворяться в пепельном мареве, подымавшемся навстречу ему с  поверхности
остывающего к вечеру океана. Песок под ногами стал  совсем  темным.  Фират
сделала еще несколько шагов и остановилась. Нет, не  может  так  быть,  не
должно так быть, просто невероятно, чтобы она этого не нашла...
   Она опустилась на колени и принялась шарить рукой  по  влажному  песку.
Волны бесшумно подкрадывались и касались ее пальцев.  Шаги  она  услышала,
только когда они были уже совсем рядом. Тогда она подняла голову и увидела
отца.
   - Почему ты не вернулась в город? - спросил он.
   Она только покачала головой. Острые крупные песчинки больно врезались в
коленки.
   - Этот, - отец указал  на  дюны,  где  днем  возвышался  матовый  конус
корабля, - этот улетел?
   Фират только наклонила голову.
   - Так что же?
   Фират медленно встала.
   - Зачем ты отпустил его, отец? - спросила она. - Как мог ты просто  так
отпустить его? Как ты, мудрый и опытный, ты, знающий все,  не  понял,  что
это был такой же человек, как ты и я? Мне легко было ошибиться, я так мало
еще знаю. Я приняла его  за  разумного  зверя,  такого  же,  как  все  мои
говорящие звери, да и сам он сказал, что  не  умеет...  Он  назвал  это  -
творить чудеса. Он сам сказал мне, что не умеет творить чудеса...
   Фират заплакала.
   - А потом он говорил мне о той планете, с которой он прилетел, но я  не
помню, совсем не помню, о чем же он говорил.  Я  все  понимала  тогда,  но
сейчас не  помню  ни  единого  слова.  Когда  я  впервые  увидела  его,  я
обратилась к нему на языках десяти звезд, ни одного из них он не знал. Его
корабль перестал повиноваться ему, и я подумала, что он  просто  не  умеет
заставить его слушаться. Я думала, что он ничего не  может,  а  он  просто
ничего не хотел...
   - Что же он может? - спросил осторожно отец.
   Фират еще ниже опустила голову.
   - А когда пришло время ему улетать, он наклонился  надо  мной,  положил
мне руки на плечи, и тогда солнце, наше маленькое белое солнце стало вдруг
огромным и совсем золотым, словно собрало в себе  все  золото  звезд,  оно
было таким жарким и нестерпимым,  что  зеленый  песок  пустыни  стал  тоже
золотым, как цветы когоройни, покрывающие наши города, а далеко-далеко, по
самому горизонту, поднялись невиданной высоты лиловые  горы,  легкие,  как
облака, с алыми сияющими  вершинами.  Золото  не  нашего  солнца  затопило
пустыню, но былая  зелень  ее  песков  не  исчезла,  а  собралась  в  одну
огромную, неуловимо текущую реку,  бесшумно  впадающую  в  океан:  зеленое
светило, которого не было на небе, отражалось в этой реке.  И  не  было  в
мире, во всем этом огромном мире ничего, что бы осталось прежним, отец!
   - Что же было потом? - спросил он.
   - Потом это солнце погасло, и наступила ночь...
   Было уже совсем темно, и невидимые волны  подбирались  к  ногам  Фират.
Начался прилив.
   - Летим домой, - неожиданно мягко проговорил отец. - Летим.
   - Нет, - сказала Фират. - Где-то здесь, на песке, он нарисовал мне, как
найти его звезду. На песке, у самой воды.
   Она протянула руку,  и  на  ее  ладошке  вспыхнул  неяркий  зеленоватый
светлячок. Она подула на него, чтобы ярче горел,  и,  подняв  над  головой
свое маленькое чудо, пошла  дальше  по  влажной  дорожке  гладкого  песка,
вылизанного приливом.



   Ольга Ларионова.
   Планета, которая ничего не может дать

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Знаки зодиака".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Здесь, на огромном, чуть мерцающем экране внешней связи, город геанитов
выглядел еще более  убогим.  Особенно  эта  его  часть,  расположенная  на
уступах холма. Тут уже не было стройных, многоколонных храмов и  площадей,
мощенных лиловатым камнем.
   Здесь  располагался  рынок,  одно  из  отвратительнейших  мест  города.
Корзины,  циновки,   циновки,   корзины,   горы   сырых   или   наполовину
приготовленных продуктов питания, все это в пыли, чуть ли не на  земле,  и
все хватается прямо руками; плоды, зелень и рыба перекочевывают в  корзины
покупателей и нередко - обратно, если  какую-либо  сторону  не  устраивает
цена или качество;  неистовая  жестикуляция,  изощренная  брань  и  грязь,
грязь, грязь...
   Командир брезгливо поморщился. И надо же было тем, кто вышел сегодня из
корабля, отправиться именно на рынок! Толпы беспорядочно снующих  геанитов
заполнили экран, и трудно выделить из них тех  двоих,  которые  похожи  на
геанитов только внешне. А, вот они...
   Командир  подался  вперед,  пристально   разглядывая   белую   фигурку,
неторопливо  движущуюся  по  экрану.  Она  идет  медленнее  остальных,  ее
огибают, иногда подталкивают, и  почти  каждый,  заглянувший  ей  в  лицо,
обязательно оглядывается еще раз. Чем  же  она  отличается  от  геанитских
женщин?
   Тот, кто в это утро назначен контролировать, идет следом на  расстоянии
пятнадцати-двадцати шагов. Его серая просторная одежда, посох - подлинный!
- в руках, буйная растительность на лице - все это не привлекает  внимания
в толпе ему подобных. Девушка порой оглядывается на него,  и  он  медленно
наклоняет голову, словно боится оступиться на усыпанной гравием дороге,  и
это едва заметное движение его головы знак того, что все идет правильно.
   И все же иногда она привлекает внимание, на нее оглядываются.
   Она сама, вероятно, этого  не  замечает;  она  входит  внутрь  рыночной
ограды, приподнимает край туники и переступает  через  корзину  с  мелкими
темно-красными плодами.  Навстречу  ей  семенящими  шажками  спешит  юркий
старичок с бородкой, окрашенной ярко-оранжевой краской - вероятно,  он  до
этого стоял под навесом лавки,  в  которой  разменивают  монеты.  Вот  он,
согнувшись, заговаривает с девушкой, предлагает ей  какие-то  украшения...
Купить? Нет. Похоже, что украшения предлагаются даром. Вот он берет ее  за
руку, мягко, но настойчиво тянет за собой. Указывает  на  крытые  носилки.
Девушка отказывается знаками, вероятно, не уверена в  правильности  своего
произношения. Напрасно, ведь, инструктируя ее, кибер-коллектор подчеркнул,
что в общественных местах, таких, как улицы,  рынки,  гавань,  встречаются
нередко приезжие, разговаривающие на разных языках, а не на  том,  который
распространен в городе и его окрестностях.
   Сейчас должен вмешаться контролирующий.
   Да, вот он, притворяясь слепым, наталкивается на них так, что геанит  с
рыжей бородой отлетает к глинобитной стенке. Пока тот подымается,  девушка
уже успевает скрыться в проломе ограды.
   И все-таки, что привлекло этого рыжебородого? Почему  из  всех  женщин,
снующих по рынку, он выбрал именно ее?
   Одежда ее и  облик  смоделирован  кибер-коллектором  после  длительного
изучения внешнего  вида,  образа  жизни  и  привычек  геанитов.  Отработка
деталей шла под личным наблюдением Командира, он не  обнаружил  ни  одного
просчета. Почему  же  сейчас  каждый  встречный  оглядывается  на  нее,  а
рыжебородый даже пытался задержать?
   Командир нажал клавишу внешней связи:
   - Двадцать седьмая, немедленно вернись на корабль!
   Один из многочисленных КПов,  выполненных  в  виде  небольших  летающих
существ и  развешанных  почти  над  всем  городом,  принял  приказ,  резко
спланировал вниз и пронесся над самой головой  Двадцать  седьмой.  Девушка
остановилась, потом круто повернулась и направилась к  выходу  из  города.
Через некоторое время она  достигнет  поросших  кустарником  гор,  где  не
встретишь уже ни одного геанита, и включит левитр.
   Командир прикрыл глаза, давая себе минутный отдых.


   - Руки, - приказал Командир.
   Девушка подняла ладони, неловко прижимая локти к телу, и замерла,  чуть
откинув  назад  голову,  словно  под  тяжестью  огромного   узла   черных,
отливающих металлом волос.
   Командир взял ее руки в свои, поднес к глазам, придирчиво  осмотрел  со
всех сторон. Нет, все правильно. И удлиненные ногти, и проступающие сквозь
тонкую кожу едва уловимые узоры кровеносных сосудов, и причудливые, словно
трещинки на розовом мраморе, морщинки на теплой ладони.
   Все правильно.
   А если что и неверно - разве можно это обнаружить за несколько шагов?
   Командир опустил руки девушки, они  упали  и  бессильно  повисли  вдоль
тела.
   - Пройди три шага.
   Девушка еще выше вскинула голову и сделала три легких скользящих шага.
   - Повернись. В профиль.
   Она повернулась.
   - До стены и обратно, медленным шагом.
   И опять:
   - Теперь - немного быстрее.
   И еще, и еще, и еще:
   - Стой. Иди. Стой. Иди. Медленнее. Быстрее. Вперед.  Назад.  Постановка
головы! - крикнул Командир.
   - Нет, - сказала девушка, - нет.
   - Почему ты уверена?
   - Не знаю. Объяснить не могу, но чувствую, что не это.
   Командир вздохнул, резким движением поднялся из своего кресла и подошел
к  девушке.  Осторожно,  чтобы   не   повредить,   они   были   подлинные,
коллекционные - отстегнул  бронзовую  пряжку  на  плече  девушки  и  вынул
булавку, скреплявшую одежду у пояса. Белая с голубой каймой ткань бесшумно
упала на пол.  Командир  подержал  на  ладонях  бронзовые  вещицы,  словно
взвешивая их, и аккуратно положил на стол. Потом поднял  белое  покрывало,
подошел к пульту внутреннего обслуживания и набрал шифр приказа:
   "Центральное хранилище. Образцы подлинных тканей".
   Почти сразу же щелкнула дверца стенного горизонтального лифта, и  серая
лента транспортера вынесла папку  с  аккуратными  квадратами  разноцветных
тканей. Закрыв дверцу, Командир еще раз внимательно посмотрел на  девушку:
в одних деревянных сандалиях с причудливым переплетением  белых  ремешков,
она стояла  в  трех  шагах  от  кресла  Командира,  по-прежнему  чуть-чуть
запрокинув голову и полузакрыв глаза. Но сандалии тоже исключались: как  и
бронзовые украшения, они были настоящие.
   Командир опустился в кресло и открыл папку с образцами.
   Если бы  он  имел  право  на  усталость,  он  признался  бы  себе,  что
бесконечно устал.
   Неудачи, неудачи, неудачи. От самых больших (ни одна экспедиция под его
командованием не  дала  положительных  результатов)  до  самых  мелких,  с
удивительным постоянством сыплющихся на его голову, -  вроде  этой,  когда
Двадцать седьмая, практикантка в первом рейсе, была  опознана  аборигенами
как будто бы без всяких на то оснований.
   Пожалуй,  было  бы  разумнее  порекомендовать  для   Двадцать   седьмой
какое-нибудь животное, остановился же Сто сороковой  на  небольшом  черном
звере, так часто сопровождающем геанитов как в прогулках по городу, так  и
в более длительных путешествиях. Да, надо было учесть неопытность  девушки