а Радзивилле и  похлестче  было.  И  меня  лично
ничто не пугает, просто я знаю,  что  должен  собрать  информацию,  но  не
пытаться ее интерпретировать...
   -  Ага,  -  обрадованно   воскликнул   Маколей,   -   вторая   заповедь
космопроходца: доверяя интуиции, не делай выводов - все равно у Базы будет
свое собственное мнение.
   - Вот-вот! Понимаете, Гейр,  -  Веня  поднялся  и  зашагал  по  гальке,
усеянной белыми луковичными лепестками, - к сожалению, нас  слишком  долго
приучали  собирать  факты,  сведения,  вещественные  доказательства...  Мы
знали, что в любом случае База примет за нас необходимое решение. А тут...
Мы прилетели на совершенно безжизненную планету, и на  восемнадцатый  день
зафиксировали  жизнь.  К  моменту  отлета  -  можете  полюбоваться,  целые
плантации цветов.
   - Но ведь до нашего прилета этой жизни не было, - растерянно  прошептал
Хори Хэ.
   - Этой - да, - согласился Спорышев. - Если и можно сказать,  что  жизнь
здесь существовала, то только в неявном,  зародышевом  состоянии.  Как  бы
приблизительны ни были оценки, полученные нами  за  эти  десять  дней,  мы
должны согласиться с тем, что каждое возникновение  -  или,  если  угодно,
возрождение - жизни на  Земле  Маколея  совпадает  с  пребыванием  на  ней
разумных существ.
   - Вот уж не ожидал от Спорышева такой категоричности! - фыркнул Кит.  -
Да что, пришельцы сеют споры, что ли? Теория спазматической панспермии?
   - Ну, про всех пришельцев не скажу, а я лично ничего не сеял!
   - Не волнуйся, Мак, в этом отношении ты вне подозрений. Речь ведь  даже
не о первичном возникновении жизни. Что именно ее инициировало  -  в  этом
комплексники разберутся... или не разберутся. Для нас проблема  состоит  в
том, что для самого элементарного существования  и  развития  здесь  жизни
необходимо присутствие  разума.  Если  хотите,  в  качестве  катализатора.
Другого сравнения я не нахожу.
   Инглинг в буквальном смысле слова схватился за голову:
   - Ты представляешь себе, Вениамин, как  я  все  это  буду  выговаривать
перед Полубояриновым?
   - Ну, командир, если дело только за этим, то я и сам могу изложить...
   Анохин поднялся. Он был на голову выше любого из разведчиков.
   - Гейр, - сказал он, - какой Полубояринов? Какой доклад?  Разве  ты  не
понял, что мы просто не имеем права отсюда улетать?
   Наступила тишина. Крупная белая ветка с ломкими, алебастровыми  цветами
выплеснулась на берег и зашуршала по гальке. Часа через два она укоренится
и, как все побеги, выбравшиеся из моря на сушу, порозовеет; завтра  же,  к
моменту старта, ее гибкие плетеобразные ветви вскарабкаются на плоскогорье
и, возможно, дотянутся до стабилизаторов "Харфагра".
   - Кирилл, - сказал командир, - ты же не новичок. Не тебе объяснять, что
остаться здесь до прибытия комплексников "Харфагр" не можете  Ресурсов  не
хватит. Не говоря уж  о  том,  что  База  никогда  не  позволит.  Если  бы
обнаружились гуманоиды или случилась авария... Но в последнем  случае  нас
отсюда сняли бы, и все. В этом варианте не за что бороться.
   - А бороться вообще  ни  за  что  не  надо.  Вы  возвращаетесь  обычным
порядков, и столь же обычно и без спешки, приводящей  только  к  конфузам,
высылаете сюда комплексную. Насколько я знаю, она  может  появиться  здесь
месяцев через  семь-восемь.  Столько  времени  я  продержусь.  Мне  одному
ресурсов хватит.
   -  То  есть  как  это  -  вы?..  -  возмутился  Спорышев.  -  Я  биолог
экспедиции...
   - Венечка, а зачем этим лотосам ваша специализация?
   - Ну не я, но почему вы?
   Гейр с Кириллом переглянулись.
   - Дело в том, - сказал Анохин, - что я умею быть один.
   Он чуть было не добавил: "У меня уже есть некоторый опыт..."
   - Анохин - специалист по дальней связи,  -  сухо  проговорил  командир,
словно Кирилла и не было рядом. -  В  данной  ситуации  это,  по-видимому,
будет решающим.
   Кирилл повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, засмотрелся  на
белые, словно покрытые инеем, скалы, выступающие из воды.  Общий  разговор
он считал бесполезным, а Гейр высказался с  максимальной  определенностью.
Что  ж,  если  Инглинг  и  не  был  лучшим  командиром  разведфлота  вроде
легендарного Рычина, то друг он был надежный. В сущности, он ведь даже  не
знал, почему Кирилла потянуло вдруг  на  добровольный  подвиг.  Он  вообще
ничего не знал, кроме тоге, насколько худо было Кириллу тогда, десять  лет
назад. Тогда Анохин числился в новичках, но Гейр вытягивал его  не  только
потому, что был его командиром. Уже тогда  между  ними  было  то  великое,
которое не имеет названия, потому  что  понятие  "дружба"  непозволительно
широко. И это великое заключалось в том, чтобы не знать, но понимать.
   В глубине вечерней воды, ленточно извиваясь, прошло змееподобное  тело.
Кирилл оглянулся - никто, кроме него, в воду не смотрел.
   На всякий случай он промолчал.


   Он проснулся, повернул голову  и  глянул  на  календарь:  прошло  шесть
месяцев и одиннадцать дней его  робинзонады.  Просыпался  он  с  восходом,
ложился с последним солнечным лучом. Получалось это само собой, в ритм  он
вошел  естественно  и  ни  о  чем  не  задумывался  -  так,  наверное,  не
задумывались цветы над тем, когда им открывать или складывать на ночь свои
лепестки.  Впрочем,  это  относилось  к  земным  цветам;  здешние,  как  с
некоторых пор начинало казаться Кириллу, могли и призадуматься.
   Но вот отмечать прожитые дни - это единственное, что никак  Кириллу  не
удавалось. Если бы он вовремя не перевел календарь на автоматику, то давно
потерял бы счет дням.
   Он, не одеваясь, выскочил из своего домика, нарвал грибов и швырнул  их
в приемный раструб автоплиты.  Пока  та,  урча,  возилась  с  грибами,  он
помчался на свей маленький стадион, раздумывая о том, что  весенние  дожди
унесли изрядную долю песка, поднятого им  с  пляжа  сюда,  на  плоскогорье
(коль скоро ни одного, даже самого захудалого киба у Кирилла не было,  все
необходимое приходилось таскать на собственном горбу).
   Стадион был залит солнечным светом. Солнца Кирилл не то чтобы не любил,
а предпочитал держаться тени, и, словно угадав  это,  трехметровой  высоты
цветы - не то маки,  не  то  тюльпаны,  -  росшие  вдоль  немногочисленных
дорожек, сплелись верхушками и образовали  крытые  аллеи,  а  над  любимой
скамейкой Кирилла вырос целый балдахин метра четыре в поперечнике.  И  это
чудо света отнюдь не было исключением: третьего дня со скалы,  из  которой
бил питьевой источник, свесился толстенный стебель с зеленой  "бомбой"  на
конце. Вчера бомба лопнула, брызнув во все стороны померанцевым  соком,  и
за какие-нибудь полтора часа развернула шестиметровый тент бледно-лилового
цвета.
   Кирилл привычно вспрыгнул на гимнастическое бревно. С  детства  у  вето
были нелады с равновесием, и здесь, в  уединении,  наконец-то  можно  было
наверстать  упущенное.  Он  несколько  раз  повернулся,  с   удовольствием
отмечая, что вальсирует на узкой поверхности без малейшей опаски, и  вдруг
его взгляд остановился на площадке, открывшейся с этой небольшой высоты.
   Несколько серебристых  плит  вместо  того,  чтобы  спокойно  лежать  на
тщательно выровненной земле, стояли боком.
   Это был непорядок. Кирилл спрыгнул  с  бревна  и,  раздвигая  цветочные
стебли, которые больше походили на стволы молодых  деревьев,  добрался  до
площадки.  Потревоженные  плитки  были  приподняты  какими-то   странными,
буровато-лиловыми витыми стеблями, каждый из которых  заканчивался  пышной
седой метелкой. Нужно было иметь  достаточную  силу,  чтобы  поставить  на
ребро увесистую батарею, и тем не менее ни один  из  новоявленных  стеблей
даже не погнулся.
   Кирилл побежал в сарайчик за лопатой (все приходилось делать  самому!).
Потом, осторожно сдвинув плиты, он выкопал винтообразные стебли и,  отнеся
их метров за двадцать, так же бережно высадил в приготовленные ямки.  Всем
макам и тюльпанам было  достаточно  двух-трех  аналогичных  уроков,  чтобы
больше никогда не приживаться ни на стадионе, ни в окрестностях  надувного
домика. Как это у них получалось, Кирилл предпочитал не задумываться.
   Он пробежал пятьсот метров, выкупался и легко  пошел  обратно  в  гору.
Вдыхая  запах  свежезажаренных  грибов,  заскочил  в  кухонный   отсек   и
остолбенел: сковородка валялась на боку, соус растекся по полу.
   Первым побуждением Кирилла было заглянуть  под  стол  и  кровать  -  не
спрятался ли там некто любопытный, а может быть, и опасный. Спохватившись,
он затряс головой, успокаиваясь: разумеется, нет, десантный  домик  -  это
ведь не таежная хибарка, куда любой может заглянуть. Сейчас окна  и  двери
настроены только на него: ни одно  живое  существо,  даже  муха,  сюда  не
проникнет, отброшенное силовым ударом.
   А ползучее растение?
   Рассчитана ли защита на такое вторжение? Вот  этого  он  не  знал  или,
точнее,  забыл,  и  нужно  было  заглянуть  в  инструкцию.  Прижимаясь  из
осторожности спиной к стене, он нашарил на кухонной полке пластиковый  том
и принялся судорожно и бестолково его листать -  как-никак  с  начала  его
добровольного уединения он занимался сим трудом  впервые.  Непроницаемость
стенок и перекрытий... Антисейсмичность... Настройка входного клапана...
   Он вздохнул спокойно. И что он всполошился? Должен был бы помнить -  ни
зверь, ни птица, ни камень, ни былинка.
   Его дом - его крепость. И какая!
   Ну а с тем, что снаружи, он уж как-нибудь договорится. Полугодовой опыт
имеется.
   Он, нисколько не опасаясь, вылез из домика и подошел к кухонному  углу.
Так и есть, из-под настила косо торчал виток  новоявленного  растительного
монстра. Пробить пол кухонного отсека, естественно, не  удалось,  но  удар
основательно всколыхнул плиту. Так  что  от  завтрака  остались  рожки  да
ножки. А, собственно, почему это его удивляет?
   Шесть месяцев он жил в этом саду блаженно и  беззаботно.  Если  бы  так
можно было выразиться, то в полнейшем слиянии душ  -  собственной  и  всех
этих лилейно-лиственных и лотосоцветковых. Хотя после того, что  произошло
десять с лишним лет  назад,  вместо  души  у  него  должно  было  остаться
пепелище. Все,  что  происходило  потом,  проплывало  мимо  на  расстоянии
вытянутой руки.  Так  он  проходил  комиссии,  летал,  что-то  настраивал,
законтачивал, принимал-передавал, а когда особенно везло и  натыкались  на
гуманоидную цивилизацию - возвращался к своей  профессии  переводчика.  Он
делал все, что от него требовалось, но не более.
   Вероятно, то страшное напряжение, в котором он  провел  самый  страшный
год своей жизни, взяло у него все силы души на десятки лет вперед.
   Вот и здесь, полгода назад, он безучастно слушал споры, пропускал  мимо
ушей гипотезы, пока вдруг в его сознание непрошенно  не  ворвалось  что-то
прежнее, болезненно резонирующее  с  прошлой  болью.  Исчезновение  жизни,
отсутствие человека - это было изящной абракадаброй, проплывшей мимо ума и
сердца.
   А вот неминуемое умирание - это было не постороннее.  Это  уже  было  у
него внутри, затаенное и пронизывающее, как  застарелый  шип,  вошедший  в
нервное сплетение.
   Тогда он и сказал Гейру:  "Мы  ведь  не  можем  улететь,  разве  ты  не
понимаешь?"
   С тех пор он жил спокойно и просто, в том естественном ладу с шуршащей,
но безгласной зеленью, в каком состоял с ней разве что  пещерный  человек.
Он не рвал ничего, кроме грибов, а ягоды сами  скатывались  к  его  ногам.
Любой первоцвет, по-щенячьи вылезший в неположенном месте, он выкапывал  и
переносил на безопасное расстояние. Иногда ему вдруг казалось, что  кто-то
начинает чахнуть и хиреть; он брался  за  поливку,  даже  не  думая,  а  в
недостатке ли воды тут дело. Но цветок - если будет позволено так называть
трех-четырехметровую дубину - мгновенно оживал, и было в трепете и плавных
изгибах его листьев что-то от ласкающейся собаки. То, что листья  тянулись
к нему, а стебли наклонялись чуть ли не до  земли,  Кирилла  нисколько  не
удивляло.
   Но что произошло сейчас? Какие-то вывертыши взбунтовались, ну и  что  в
этом страшного? Растения  подросли  -  не  каждое  в  отдельности,  а  все
целиком, как коллектив; началась  пора  самостоятельности.  Так  подросший
щенок рано или поздно рвет любимые домашние тапочки хозяина.
   Кирилл  во  второй  раз  достал  лопату  и,  осторожно  подрывая   угол
собственного дома, выкопал строптивца. Если урок, преподанный одной особи,
как-то идет впрок всему остальному клану, то ее следует наказать. Вот хотя
бы забраться на ту  каменистую  площадку,  где  ничего  не  растет,  кроме
местного  чертополоха,  и  подгадить  туда  упомянутую  особь,  чтобы   не
сбрасывала завтрак  на  пол.  Мысль  показалась  Кириллу  удачной,  и  он,
опираясь на лопату, начал карабкаться по склону на карниз, прижимая к себе
холодный и упругий стебель. Если бы  не  ковыльная  метелка,  инопланетный
цветок более всего напоминал бы  гигантский  штопор.  Вероятно,  сила  его
роста такова, что, не будь экспедиционный домик  защищен  со  всех  сторон
силовым полем, эта крученая штуковина проткнула бы пол насквозь.
   Кириллу пришлось долбить ямку, потом подтаскивать хорошей земли,  потом
прилаживать бортик, чтобы дождевая вода не сразу стекала с этого карниза -
для этого потребовалось часа полтора. Разогнувшись, Анохин  глянул  сверху
на серебрящуюся крышу своего коттеджа, как он его уважительно именовал,  -
и ему стало не по себе: шагах в десяти  от  входа,  высоко  подымаясь  над
зарослями  молочных  лотосов,  распускал  лепестки  оранжевый  гигант.   С
шелестом и мясистым пошлепыванием  раскручивались  многоярусные  лепестки,
каждый из которых  мог  бы  обеспечить  парусностью  небольшую  каравеллу;
малиновые прожилки  натягивались,  принимая  на  себя  тяжесть  ярко-рыжей
массы,  и  черный  подрагивающий   пестик   нацеливался   в   зенит,   как
копьеобразная антенна. Размерами и какой-то одухотворенной чуткостью  этот
цветок действительно напоминал антенну радиотелескопа.
   Кирилл прислушался к собственной интуиции, как рекомендовали  неписаные
заповеди. Да, конечно, приятно - вроде бы  растут  дети...  И  все-таки  в
глубине зреет тревога. Ее не было, когда  цветы  доверчиво  наклонялись  к
нему -  подумаешь,  способность  к  движениям  отмечалась  даже  у  земных
растений. Но когда вот так, как сейчас... начинаешь с завистью  вспоминать
о самшите, который и растет-то едва-едва.
   Внизу что-то звучно треснуло, и Кирилл увидел вторая персиковый  парус,
раскрывший   свое   полотнище   возле   стадиона.   Третий   лиловел   над
метеоплощадкой, где приходилось работать ежедневно. Славно... Приближается
теплое время, и ему в любом уголке будет обеспечена прохладная тень.
   Вот только непонятно, почему ни дальше по берегу, ни вдоль лишайниковых
склонов ничего подобного не наблюдается.
   Он спрыгнул  с  уступа,  на  котором  теперь  одиноко  торчал  ссыльный
"штопор", поглядел на розовое солнышко и отметил, что становится жарковато
для ранней весны. Надо пойти к морю ополоснуться. Правда,  если  двигаться
напрямик, придется продираться через  заросли,  но  ведь  не  впервой.  Он
легким шагом подбежал к первым невысоким - всего в его рост - цветам,  как
вдруг узкие восковые  чашечки  разом  обернулись  к  нему,  наклонились  и
угрожающе часто защелкали твердыми лепестками, совсем как аисты клювами.
   - Вы что, сдурели? - крикнул Кирилл, отступая и прикрывая лицо локтем.
   "Характер показывают", - подумал он, теперь начиная понимать,  кажется,
почему все предыдущие посетители Маковой Аллеи рано  или  поздно  покидали
сей райский сад. Если и дальше так  пойдет,  то  придется  перебираться  в
горы, синеющие километрах в пяти от моря, - там еще  пока  один  лишайник.
Вымахали, понимаешь ли, с космодромную антенну, а ума ни на грош.
   Он вернулся к своему ручью, где беспокойно шевелилась  чуть  побуревшая
лягушка, ступил на тропу, усыпанную принесенной с моря галькой, - тут были
одни глуповатые маки. Он задрал голову, удивляясь внезапному ускорению  их
роста, и не сразу заметил, что ноги его ступают уже не по камешкам,  а  по
чему-то упругому. Он глянул вниз -  узкий  лист,  напоминавший  банановый,
устлал дорожку, и сейчас  его  боковые  края  хищно  забились,  словно  он
собирался свернуться в трубочку, заключив внутрь человеческое тело. Кирилл
хотел рвануться вперед, но ноги  его  завязли  в  клейкой  зеленой  массе;
единственный выход был в том, чтобы мгновенно  сгруппироваться  и  сильным
рывком покатиться вперед; тело проделало это быстрее, чем обдумал мозг,  и
Кирилл из этой замыкающейся уже зеленой трубы вылетел, точно  горошина  из
стручка. Развернувшись, он помчался вперед  со  спринтерской  скоростью  и
вылетел на площадку возле домика, несказанно радуясь, что хоть  она-то  не
поросла скороспелыми макозубрами и тюльпанозаврами.
   Впрочем... да, один таки пробился.
   Возле  самого  порога  торчал   новорожденный   желтый   ирисенок,   не
достававший Кириллу и до колена. Он еще явно не освоился на белом свете и,
запрокидывая  нежную  головку,  отчаянно  зевал,  оттягивая  вниз  широкий
бородатый лепесток. Кирилл, как ни торопился,  не  выдержал  и  присел  на
корточки - ничего нет забавнее и умилительнее, чем  зрелище  позевывающего
или чихающего новорожденного.
   - Дыры небесные, черные и белые,  -  проговорил  он,  -  неужели  и  ты
подрастешь только для того, чтобы меня слопать?
   Желтенькая пасть разинулась снова, и Кирилл не удержался и  сунул  туда
палец. Ирисенок  тотчас  же  палец  выплюнул,  отчаянно  затряс  лопушками
боковых лепестков и беззвучно чихнул, разбрызгивая медовую  слюну.  Кирилл
фыркнул.  Стебель  цветка  резко  отклонился  назад,  спружинил,   бледные
лепесточки мигом собрались в щепоть, и Кирилл не успел отдернуть руку, как
ирисенок небольно, но обидно клюнул его в ладонь.
   - Дурашка ты, дурашка, - проговорил в сердцах Кирилл.
   Путь обратно, к источнику и в горы, был перекрыт. Кирилл вошел в домик,
схватил рюкзак, швырнул в  него  несколько  пищевых  пакетов,  кислородную
маску,  радиомаячок,  микропалатку.  Включил  рацию.   Набрал   сообщение:
"Подвергся нападению  хищных  растений.  Перебазируюсь  на  восток,  шесть
километров от стоянки, на чистые скалы. Прошу  корабль".  Он  подключил  к
аппарату запасы энергии и послал аларм-сигнал.  Такая  связь  существовала
для крайних случаев, и сейчас Кирилл справедливо опасался  не  столько  за
себя,  сколько  за  комплексников,  которые  должны  были  здесь   вот-вот
высадиться  с  оправданной  беззаботностью.  Положим,  его   действительно
съедят, кто ж тогда предупредит целую экспедицию? Беда еще была в том, что
послать такой сигнал, собрав всю резервную мощность, он мог, и этот сигнал
будет обязательно принят всеми аварийными  буйками  данной  зоны,  но  вот
принять ответ ему не по силам - нужна мощнейшая антенна, соорудить которую
экипаж "Харфагра" был не в состоянии. Значит, придется отсиживаться где-то
в пещере, жевать концентраты, запивать морской водой и ждать.
   Он сунул  за  пояс  десинтор  непрерывного  боя  и,  немного  помедлив,
распахнул входную дверь. Прыжок - и он на дорожке, ведущей к стадиону.
   Вряд ли его ждут здесь, потому что сразу за стадионом - крутой спуск  к
морю, и, по логике вещей, там Кириллу делать нечего. Только бы не  сцапали
на дорожке. Он мчался сквозь строй гладких и мохнатых стеблей, и у него не
было ни времени, ни желания рассматривать, что же  такое  мельтешит  между
ними,  словно  плетется  толстая  многослойная  циновка.  Никто   ему   не
препятствовал, и  он  твердил  про  себя  в  такт  дыханию  -  проскочить,
проскочить...
   Он вскинул голову, повинуясь вновь пришедшей волне опасности, и  увидел
_это_. Если до сих пор все растения Маковой  Аллеи  имели  определенное  и
даже подозрительное сходство с  земными,  то  розовое  облачно-аэростатное
образование, покачивающееся над стадионом на тонюсенькой ножке, вообще  ни
на что похоже н