ачала старт. Он убрал руку.
   - Старт! - громко сказал он и запустил антигравитаторы.
   Корабль медленно оторвался от поверхности Геи. Командир  включил  экран
внешнего фона. Черная масса без единого огонька оседала под  ними.  Справа
слабо  мерцало  море.  Казалось,  дикая,  совершенно  необитаемая  планета
оставалась там, внизу. Пожалуй, это полезно посмотреть  Двадцать  седьмой.
Никакого  сожаления  не  остается,  когда  смотришь  на  эту  безжизненную
черноту. Надо, чтобы Двадцать седьмая увидела это.
   Он переложил рули на горизонтальный полет и вышел  из  рубки,  даже  не
взглянув на остальных членов экипажа; поднялся на второй  горизонт,  нашел
нужную дверь.
   - Выходи, - сказал он девушке. - Выходи, мы в воздухе.
   Она не двинулась с места.
   - Гея еще видна, - сказал он. - Черная, ничего не давшая нам Гея. Иди и
посмотри на нее.
   Двадцать седьмая молчала.
   - Я приказываю тебе пройти в рубку!
   Девушка не шевелилась, опустив руки и чуть запрокинув голову.  Командир
переступил порог камеры и подошел к ней.
   - Ты... - начал он и поперхнулся: зрачки ее глаз были так же белы,  как
и все лицо. Их попросту не было...
   Он поднял руку и осторожно потрогал гладкий высокий лоб. Пальцем провел
по шее, вдоль руки.
   Камень.
   Он долго стоял, силясь что-то постичь. Потом вздрогнул. О чем он сейчас
думает? Этого он не  мог  понять.  Путаница  мыслей.  Она  превратилась  в
камень? Глупости... Можно принять вид камня, но превратиться в него?..


   Девушка протянула ладони вперед - было  совсем  темно,  и  если  бы  не
слабое инфракрасное излучение звезд,  она  вряд  ли  смогла  бы  найти  ту
дорогу, по которой она шла вчера утром вместе с  козлобородым  провожатым.
Впереди еще крутой подъем, острый щебень, попадающий в сандалии, и по краю
холма - литые веретенообразные тела кипарисов, нацеленные в  ночное  небо,
точно ждущие сигнала,  чтобы  рвануться  вверх  и  пойти  на  сближение  с
кораблем, бесшумно, воровски уходящим от Геи.
   Девушка проводит рукой по  шершавой  стене.  Нащупывает  провал  двери.
Изнутри кто-то рычит и всхлипывает. Можно  не  бояться,  это  во  сне,  но
только бы не разбудить никого: ее белое  платье  видно  издалека,  за  ней
погонятся, и она может потерять дорогу. А для  нее  сейчас  главное  -  не
сбиться с пути. С трудом она  нашла  ту  харчевню,  у  которой  вчера  они
расстались со стариком. Он нырнул сюда, в душный проем слепой двери.
   Девушка двинулась дальше, шаг за шагом  повторяя  вчерашний  путь.  Вот
высокий пень, на который женщины ставили свои кувшины, поднимаясь в гору и
отдыхая на половине пути. Вот отсюда она свернула  на  узенькую  тропинку,
круто взбирающуюся на холм. Здесь ее встретил раб  с  тростниковой  сеткой
для рыбы, и она ускорила шаги, встретившись с ним взглядом.
   А вот и вершина холма, и здесь она увидела этого человека.
   Было в нем что-то отличающее его от всех других геанитов. Не лицо, лица
она не помнила, хотя у нее сохранилось  ощущение,  что  смотреть  на  него
доставляло ей удовольствие. И не одежда - она была обычная  и  поэтому  не
запомнилась совсем. Но было в  этом  человеке  какое-то  спокойствие,  оно
проскальзывало и в выражении сжатых губ,  и  в  сдержанной  медлительности
легкой походки, и в том, как он обошел ее, не только не обшарив ее  жадным
взглядом, как это делали все встречные геаниты, а попросту не заметив ее.
   Что он делал на холме? Вчера она не могла  понять  этого.  Но  сегодня,
увидев впереди пепельное свечение предутреннего неба, девушка  поняла:  он
поднимался сюда, чтобы посмотреть, как из-за моря встает далекое негреющее
солнце. Вчера она не знала этого, но все равно что-то толкнуло ее,  и  она
пошла следом за этим человеком.
   Они петляли по узким сырым лабиринтам  приморских  улочек.  Девушка  не
знала, удаляются ли они от центра или приближаются к нему. Человек ни разу
не ускорил шагов. Так же тихо шла за ним девушка. Но странно,  чем  дальше
продолжался этот  медленный  спокойный  путь,  тем  больше  ее  охватывало
предчувствие  чего-то  необычайного,  и  ей  хотелось   подтолкнуть   его,
заставить идти быстрее. Если бы она могла, она заставила бы его  побежать.
Но ей приходилось  сдерживаться  и  замедлять  шаги,  и  внутри  нарастала
капризная детская злость,  и  смятенное  недоумение,  и  отчаянный  страх,
заставляющий ее не думать о том, что же  случится,  когда  они  дойдут  до
конца пути.
   Сейчас она шла быстро, не шла,  а  летела,  безошибочно  находя  нужные
повороты и перекрестки, спускаясь все ниже и ниже и порой чуть не падая  в
темных проулках улиц, пока руки ее не узнали  сыроватый  раскол  огромного
камня, на который опирались ворота, и  теплый  извив  плюща.  Ворота  эти,
неожиданно высокие и громоздкие, удивили ее вчера, -  в  остальных  стенах
этой улочки виднелись маленькие калитки,  в  которые  высокий  геанит  мог
пройти только пригнувшись. Вчера она беспрепятственно вошла в эти  ворота,
но сейчас они были заперты, вероятно, на ночь.  Девушка  включила  левитр.
Бесшумно поднялась она над заросшей плющом стеной и  опустилась  во  дворе
дома. Там, внутри дворика, было еще темнее, чем  на  улице,  и  девушка  с
трудом нашла замшелый каменный колодец. Напрягая все  силы,  она  сдвинула
плиту, закрывавшую его отверстие, потом сняла с себя пояс с двумя плоскими
коробочками - переносным фоном и аккумуляторным левитром.
   Все это, связанное вместе, с гулким бульканьем исчезло в  воде.  Ничего
больше не осталось от мира Логитании.
   Девушка  вышла  на  песчаную  дорожку.  Рассвет  уже  занялся,  а  день
разгорается так быстро, что не успеешь оглянуться. Вот и птицы, нелетающие
домашние птицы, начали свою перекличку из одного конца  города  в  другой.
Если и сегодня этот человек захочет посмотреть,  как  подымается  из  моря
неяркое геанитское светило, то скоро он выйдет из дому.
   Девушка оставила  слева  маленький  домик  с  подслеповатыми  узенькими
окошками и, прячась, как вчера, за непроницаемой стеной кустов, подошла  к
чернеющему в глубине сада навесу.
   Когда вчера она поняла, что это всего-навсего мастерская одного из  тех
людей, что изготавливают ненужные предметы для украшения улиц и зданий, ею
овладело глухое разочарование. Все время, пока она шла за этим  человеком,
ее не оставляла надежда, что наконец ей раскроется чудесная тайна  отличия
геанитов от логитан. Она всем своим существом понимала,  что  такая  тайна
есть и главное ее очарование заключается в том, что  геаниты  для  чего-то
нужны друг другу. Но до сих пор она сама не была нужна никому, и точно так
же и ей не был необходим ни один человек.  Все  они  принадлежали  Великой
Логитании, их взаимоотношения  складывались  только  из  того,  что  более
опытный обязан указать менее опытному, как продуктивнее  и  результативнее
затрачивать свой труд в процессе своего служения.
   А здесь все было не так. С первых же своих шагов по этой странной земле
она поняла, что ее обитатели для чего-то остро нуждаются друг в друге, они
ищут кого-то, и выбор их свободен.
   Мало того, она поняла, что она сама нужна им, нужна буквально  каждому,
и это стремление  превратить  ее  в  свою  собственность  ошеломило  ее  и
наполнило инстинктивным желанием убежать.
   И вот вчера поутру она встретила человека, бежать от которого ей совсем
не хотелось. Он был равнодушен и невнимателен. С  удивлением  отыскивая  в
себе испуг и не находя его, она переносила на этого человека все  то,  что
она привыкла встречать во взглядах остальных  геанитов,  и  с  недоумением
понимала, что выражение плотоядной  жадности  просто  несовместимо  с  его
лицом. Это был человек, созданный для того,  чтобы  владеть  целым  миром,
добрым и сказочным, а, главное - подчинившимся ему добровольно.
   Она стояла за его спиной со всей своей сказочностью  существа  с  чужой
звезды, со всей своей добротой ребенка, не знавшего самого слова "зло", со
всей доверчивой готовностью узнать наконец: для чего же один геанит  нужен
другому?
   Но она не чувствовала себя частицей мира  этой  Геи,  она  была  чужой,
инородной, ненужной.
   Вот он сейчас уйдет, а она так и не посмеет окликнуть его.
   Но он не уходил. Спрятавшись в  виноградных  кустах,  она  смотрела  на
него, стоявшего на пороге своей мастерской. Осколки  камня  усеивали  пол,
вдоль задней стены виднелись вазы и фигуры зверей, вылепленные  из  теплой
лиловато-коричневой глины.  В  центре  стояла  статуя,  прикрытая  светлой
льняной тканью.
   Казалось, человек силится разглядеть ее черты  сквозь  грубую  ткань  и
боится этого, словно вот эта самая закутанная в покрывало  фигура  и  была
источником его глубоко  спрятанного  горя.  Так  вот  что  заставляло  его
страдать - каменный идол, неведомое божество, грубая подделка человеческой
фигуры...
   Человек  сделал  шаг  вперед,  опустил  голову,  словно  запрещая  себе
смотреть на свое творение, и вот так, не глядя, снял покрывало.
   Это не было божество. Это была она, Двадцать седьмая.
   Человек опустился  на  колени  перед  статуей,  прижался  виском  к  ее
подножию, и девушка увидела его лицо.
   Человек плакал.
   Потрясенная, не верящая своим глазам, девушка сделала шаг назад. И еще.
И еще. Это мир, недосягаемый для нее,  мир,  где  плачут  перед  каменными
изваяниями, казалось, этот мир отталкивал ее, чуткую и непричастную к  его
тайне.
   И тогда она побежала. Задыхаясь от болезненно  острого  ощущения  своей
собственной чужеродности, от горя всей этой неприкаянности, невыполнимости
только что родившейся мечты, а главное, от ненужности этому  единственному
во всей Вселенной человеку она мчалась через весь город, чтобы забиться  в
угол своей каюты на корабле и остаться наконец одной.
   Но и там, в одиночестве, успокоиться она не могла.  Слишком  невероятно
было то, что она увидела. Каким образом ее статуя очутилась  в  мастерской
неизвестного скульптора? Девушка знала: на ее изготовление  нужно  гораздо
больше времени, чем те три дня, которые она  провела  в  городе  геанитов.
Значит,  художник  изображал  не  ее.  Откуда  же  сходство?  Может  быть,
кибер-коллектор, собиравший все  сведения  о  геанитах  до  выхода  членов
экспедиции из корабля, видел  эту  статую  и  предложил  Двадцать  седьмой
принять этот образ?
   Нет,  такого  не  могло  быть.  Киберы  не  ошибаются.  Программа  была
сформулирована четко: на основе известных данных  о  внешнем  виде  женщин
данной планеты создать собирательный образ молодой девушки  этого  города,
отвечающий всем основным  требованиям  геанитов.  Кибер  не  лепил  просто
среднего. Если он  встречал  какое-либо  отклонение,  недостаток  с  точки
зрения аборигенов, - в  своем  синтезе  он  избегал  этой  черты.  Поэтому
Двадцать  седьмая  получилась  идеальной  девушкой,   какую   мог   только
представить себе геанит,  точно  так  же,  как  Сто  сороковой  был  самым
великолепным псом в этом городе, а Девяносто третий - самым жалким нищим.
   Но, значит, и  тот,  неизвестный,  тоже  задался  целью  создать  образ
совершенной молодой женщины?
   Но для чего?
   И тогда девушка заметила, что "улитки", которую она все утро держала  в
руке, нет. "Улитка" с номером отдаленной, никогда не используемой  камеры.
Девушка хотела взять что-нибудь на память из сада этого человека  и,  сама
того не заметив, в минуты смятения выронила крошечный аппарат возле  самой
статуи.
   Вот и хорошо. Ночью цепкие щупальца  оплетут  ее,  бережно  поднимут  и
доставят туда,  в  одну  из  резервных  камер,  куда  никто  не  догадался
заглянуть. Она только взглянет на нее, на самое себя - только каменную - и
тогда, может быть, ей станет ясна та неуловимая разница, которая заставила
этого человека равнодушно  обойти  ее  там,  на  вершине  холма,  а  потом
безудержно, как это можно делать только в одиночестве, плакать  у  ног  ее
мраморного двойника.
   Камень ему был нужнее человека. Непонятно, но пусть так  и  будет.  Она
сама станет камнем, насколько это возможно. Одежда,  сандалии,  украшения.
Это отняло совсем немного времени. Теперь обесцветить свое лицо. Вот  так.
Теперь их было бы не различить...
   И тогда ее снова увидел Командир. Неожиданно он  заговорил  о  Гее.  Он
заметил, что она успела изготовить новую одежду, но она не стала  отвечать
на его вопросы, и тогда он начал последовательно и логично  доказывать  ей
всю бренность и бесполезность  геанитского  существования.  И  чем  дальше
лилось его бормотанье, тем четче возникало у  нее  убеждение:  она  должна
остаться на Гее. Он говорил о далекой и великой родине,  но  для  нее  уже
существовал всего один уголок во вселенной, за который она  отдала  бы  по
капельке всю свою жизнь. Она знала, что вряд  ли  сможет  стать  настоящей
девушкой Геи - что-то отличает ее от них, может быть,  нераскрытая  тайна?
Да она и не хотела так много.  Она  согласилась  бы  стать  просто  вещью,
неподвижной вещью, лишь бы быть нужной этому человеку. Командир говорил  о
далеких  мирах,  подчинявшихся  Великой  Логитании,  о  бесконечных  далях
Пространства, - а она тихонько смеялась над ним, над его куцей мудростью и
жалела его оттого, что не может рассказать ему все, что переполняет ее. Он
даже не поймет, какое это счастье - быть неподвижной вещью,  которая  один
раз - рано поутру - будет нужна тому человеку с холма.
   И она уже в тысячный раз повторяла себе: только вещью,  которой  раз  в
день, поутру, он будет касаться, снимая с нее покрывало, и  возле  которой
он будет опускаться на дощатый, забрызганный  камнем  пол,  и  волосы  его
будут рассыпаться по белому мрамору подножия... А потом  она  уставала  от
непривычных этих грез и только с тоской ждала, когда же Командир кончит, а
он все говорил, говорил, говорил, словно все, что он  рассказывал,  теперь
имело к девушке хоть какое-нибудь отношение.
   Он кончил, и она сказала ему, чтобы прекратить раз и навсегда:
   - Я хочу остаться на Гее.
   А потом  была  камера  и  грохот  предстартовой  суеты,  и  бесконечное
ожидание освобождения, и побег, когда она  даже  не  успела  взглянуть  на
своего каменного двойника, доставленного на корабль, а потом ночная дорога
над горами, по темному переплетению  улиц,  до  этого  дворика,  до  этого
порога.


   Она вошла в мастерскую; ноги ее ступили в мягкое. Девушка  нагнулась  и
подняла льняное покрывало. Стремительно светлело, и четкий четырехугольник
постамента, с которого  бесшумными  ультразвуковыми  ножами  была  срезана
статуя, белел посередине. Девушка медленно поднялась на него.  Теперь  это
будет ее место. Место вещи. Все утро, весь день и  весь  вечер  она  будет
мертвой, неподвижной вещью. Только ночью она  будет  бесшумно  выходить  в
сад, чтобы сорвать несколько плодов и зачерпнуть из колодца горсть ледяной
воды.
   Стало еще светлее. Наверно, солнце осветило  вершины  ближних  гор.  На
улице, за каменной стеной, кто-то  пронзительно  закричал  на  непонятном,
нездешнем языке. Надо торопиться.
   Она накинула покрывало и, опустив  руки,  чуть-чуть  запрокинула  назад
голову - так, как стояла до нее статуя. И всем телом почувствовала, что  к
этой позе она привыкла, - ведь именно так стояла она всегда перед теми,  с
кем рассталась навсегда. Стоять ей  будет  легко.  Вот  только  душно  под
плотным покрывалом. Теперь надо замереть  неподвижно  и  дышать  так,  как
умеют только логитане, -  чтобы  не  дрогнул  ни  один  мускул.  И  тепло.
Утратить человеческое тепло, стать ледяной, как ночной камень, - так умеют
тоже одни логитане. Но нужно успеть, пока он не подошел и не коснулся ее.
   В домике хлопнула  дверь.  Девушка  замерла,  не  шевелясь.  Сейчас  он
пройдет мимо и выйдет на улицу, направляясь к морю. Как жаль, что  она  не
может его видеть...
   Но сегодня он не пошел к морю. Она не ждала, она не хотела,  чтобы  это
случилось так скоро, но помимо  ее  воли  шаги  стремительно  ворвались  в
мастерскую, неистовые руки с такой силой сорвали с нее покрывало, что  она
едва  удержалась,  чтобы-не  покачнуться,  и  горячие  человеческие   губы
прижались  к  ее  ногам  -  там,  где  на  узкой,  еще  теплой   щиколотке
перекрещивались холодные ремешки сандалий.
   Все, поняла она. Все. Не успела, не ждала так скоро. А теперь он поймет
ее обман, потому что почувствует теплоту ее тела.
   ...Не почувствовать было невозможно. Он отшатнулся и вскочил  на  ноги.
Вот и все. Даже вещью, мертвой, неподвижной вещью она не сумела  для  него
стать.
   Она вздохнула, тихонечко и виновато, и сделала шаг вперед, спускаясь со
своего мраморного подножия.



   Ольга Ларионова.
   Соната Звезд


    Origin: http://macroscope.32.ru


АЛЛЕГРО

     Солнечная  вспышка  метнулась  вдоль  стен,  опоясывая здание
ослепительной, змеящейся, словно золотоносная жила,  полоской  огня.  И  еще
раз. И еще.
     -  Мама  родная, - пробормотал Рычин, - как бы мне не вернуться на базу
заикой...
     Он  искоса  взглянул  на  Нолана.  Но  тот  молча смотрел на свой шлем,
лежащий  перед  ним  на  сверкающей  скатерти.  Такой  же шлем лежал и перед
Рычиным,  и  сейчас  это  были  передатчики,  связывавшие  их  с собственным
кораблем.  Да,  командир,  как всегда, прав: уж если кто сейчас и нервничает
по-настоящему, так это Гедике, оставшийся на "Молинеле". Вахта есть вахта, и
всегда кто-то обречен торчать на корабле.
     За    коническими   стенами,   многократно   окольцованными   холодными
пепельно-желтыми  обручами, набух двухголосный надсадный рев, и два огромных
бурых шара метнулись вверх по изящной спирали, мазнув стены лиловатой тенью.
     Пустошане  медленно  склонили  головы  и  подняли правые руки, отчего у
каждого  оттопырилось правое крыло. Если бы не эти крылья, они напоминали бы
ленивых  учеников,  нехотя  отвечающих  на вопрос учителя. Широкие рукава их
облачных  одежд так же неторопливо обнажили их тонкие несильные руки, лишний
раз  напоминая  землянам  об  уменьшенной силе тяжести, составлявшей одну из
главных прелестей Белой Пустоши.
     Обычаи  этой  планеты  настолько совпадали с земными, что Рычин еще раз
глянул  на своего командира, пытаясь угадать, какие мысли рождают у него эти
чересчур навязчивые аналогии, но лицо Нолана было так же непроницаемо, как и
все последнее время.
     Гул, удаляясь, стихал; пустошане опустили руки, и тот из них, что сидел
посередине,  как  раз  напротив командирского шлема, раскрыл рот и беззвучно
зашевелил губами.
     - Планетолеты семнадцатый и семнадцатый-дубль совершают над космодромом
круг почета в вашу честь, - прострекотал жук-переводчик, взвившись на дыбы и
мелки подрагивая хвостовой антенной.
     Нолан и Рычин поднялись с мест и, похрустывая синтериклоном скафандров,
отвесили  в  сторону  гостеприимных  хозяев  чрезвычайно  церемонный поклон.
Вообще-то,  скафандры  давно  уже  стоило  снять - без шлемов и перчаток они
никакого  смысла  не  имели, но командир мог дать голову на отсечение, что у
Рычина  под  синтериклоновой  кольчужкой  красуется  неизменная  футболка  с
драными  локтями.  Даже ради первого визита на новую планету этот разгильдяй
не  мог  пожертвовать своими цыганскими замашками и облачиться в крахмальную
рубашку с галстуком!
     Внутри  шлемов, лежащих на столе, щелкнуло - это Курт Гедике включил на
корабле микрофон.
     -  Я ж говорил, что первые экспедиции нужно комплектовать исключительно
из  японцев,  -  донесся  его  раздраженный голос. - У тех все эти поклоны и
реверансы выглядели бы, по крайней мере, естественно. Глядеть на вас тошно -
держитесь,  как  провинциал  с  захолустного  витка  Галактики.  Ведите себя
свободнее, черт побери, да не забудьте спросить, на каком принципе летают их
отнюдь не воздушные шарики!
     Курт  бесился,  потому  что  кому  же  приятно  в  первый день контакта
остаться  на вахте! Но командир знал, что делал, - возьми он с собой Гедике,
они  дошли  бы  только до первого пустошанского корабля, а там Курт засел бы
под