о было успеть войти,
прежде чем он совсем погаснет, и мальчик, прикрыв ладонью глаза, чтобы никто
не видел его крепко сомкнутых век, невольно поднялся с места.
     - Что тебе, Ивик? Я сказал - вопросы на переменке.
     - Мне... нехорошо. Можно, я выйду?
     - Конечно, конечно. Тебя проводить? Мальчики...
     - Нет-нет, не надо!
     Дверь-то  рядом,  вот  она  уже и за спиной, и шершавенькая поверхность
коридорных  стен,  сумеречным  тоннелем  уходящих  в темноту. Ивик продолжал
бесшумно  скользить к выходу, не замечая, что он давно уже приоткрыл глаза -
между  притягательной  глубиной,  манившей  его  в пепельную даль видения, и
этими  полуосвещенными  сводами  больше не было никакого различия. Он скорее
нащупал,  чем  рассмотрел узенькую дверцу запасного выхода - и вот он уже на
набережной.
     Готовность  Ивика  к  чуду  была так велика, что обыденность полупустой
набережной,  которую  он видел каких-нибудь сорок минут назад, направляясь в
школу,  поразила  его больше, чем могло бы это сделать огненное лавовое поле
или  чернота  космического пространства. Но ничего этого не было, а привычно
маячил  гриновский  силуэт  одинокой  баркентины,  примостившейся  где-то за
толстозадым  морским буксиром и плавучим рестораном. Баркентина принадлежала
морскому  училищу,  расположенному  правее,  ближе  к  Горному;  перед  этим
училищем   отчужденно  подымался  над  гранитным  постаментом  прославленный
мореплаватель,  известный  Ивику  только  своей  длинной неудобопроизносимой
фамилией  да  еще  тем,  что лихие курсанты-выпускники накануне праздничного
прощального  вечера  обязательно натягивали на его бронзовые плечи форменную
клетчатую тельняшку.
     Пятнадцатый  трамвай,  подмигивая зеленым огнем, словно одноглазый кот,
промчался к Горному институту, и только тут смутное беспокойство закралось в
душу  мальчика.  Все  было  на  своих  местах.  Все было в норме. Что же так
настораживало?..
     Он  пошел  влево,  к  узкому  каньону  Восьмой и Девятой линий, откуда,
выбрасывая  конусы  сероватого  света, вылетали одинаково мышиные в полутьме
автомобили и, прочертив изящный интеграл, которого в школе еще не проходили,
исчезали  на  мосту, превращаясь в безликое множество красных горизонтальных
двоеточий.  В  мерцающей  зеленовато-бурой мгле можно было только угадывать,
что  дальше,  за  мостом,  за  третьим его пролетом, должна выситься громада
Исаакия, а на этой стороне...
     И тут Ивик понял, что в этом обычном утре было НЕ ТАК.
     Темнота.
     Кончался  первый  урок,  было  никак не меньше половины десятого, а над
городом  висела  непроницаемая пелена тумана. Ивик знал, что ни грозовая, ни
снеговая туча не могли дать такой темноты, - значит, случилось нечто из ряда
вон выходящее; и тем не менее никого это не пугало, машины оживленно сновали
взад и вперед, деловым шагом двигались редкие прохожие в длинных дождевиках.
Он невольно прислушался - говорили о погоде, покупкам, работе, и только одно
незнакомое  слово  (кажется,  оно звучало как "коррекс" или что-то подобное)
поразило  его  слух.  Недоумевая, но стараясь не привлекать чужого внимания,
Ивик  двинулся дальше. Темнота уже не казалась ему такой непроглядной, более
того,  -  все  предметы  вокруг,  как  будто  бы  начали испускать легчавшее
свечение, так что сейчас уже и не требовалось уличных фонарей.
     Он  прошел  еще немного, миновав любимый свой "дом академиков" с черным
ожерельем мемориальных досок, на которых невозможно было прочитать сейчас ни
единой  надписи,  с  дорической колоннадой, пленявшей его своей трогательной
принадлежностью  к далеким до нереальности временам, и направился к Академии
художеств,   напротив   которой  во  всей  своей  сторожевой  невозмутимости
вздымались из мрака скальные громады сфинксов.
     Между  тем  небо продолжало тихохонько светлеть, и он вдруг успокоился.
Он  что-то  перепутал.  Не было еще никаких уроков, сейчас еще только начало
восьмого.  Светает.  Ему просто взбрело в голову прогуляться перед школой, а
Катет  и  все  его байки про бесконечное число измерений - это утренний сон.
Так уже бывало. Нужно только забежать домой за портфелем...
     Он  уже дошел до середины фасада Академии, почти до самого входа, когда
стремительно  разрастающееся  сияние,  исходящее  откуда-то  из-за сфинксов,
заставило его повернуть голову.
     Это были не сфинксы.
     Две зеленоватые, почти вертикально обрывающиеся книзу скалы расходились
конусом,  так  что  в  первое мгновение ему даже показалось, что между этими
скалами,  раздвигая  их  монолитные края, втиснулась узкая хрустальная ваза,
гигантская  по  сравнению  с  теми  огромными  вазами,  которые Ивик видел в
Эрмитаже.  Она  была наполнена фосфоресцирующим туманом, подымавшимся узкими
струями,  чтобы  угаснуть  у  верхнего  края этой вазы. Свечение становилось
сильнее,   цепочки  легких  огней,  словно  след  трассирующей  очереди  при
замедленной съемке, помчались навстречу друг другу, но, приподнятые на волне
вздымающегося  тумана,  вдруг изогнулись кверху и ушли в вышину. Светало все
быстрее, все яростнее, и тут Ивик разглядел, что по двум сторонам обрыва, на
самом  краю,  застыли  две одинаковые человеческие фигурки и летучие огоньки
исходят именно от их протянутых друг к другу рук.
     За   спиной  зашуршало  -  кто-то  приблизился  стариковской  шаркающей
походкой  и  остановился  сзади.  Ивик, не зная уже, чего и ожидать, пугливо
обернулся  -  это был обыкновенный старик в длинном дождевике, как и на всех
прохожих, хотя тронутое слоистыми облаками небо отнюдь не обещало дождя.
     Старик   закивал  ему,  -  может  быть,  от  чрезмерной  общительности,
свойственной  пожилым,  но еще бодрым людям, а может быть, это у него просто
тряслась голова. Ивик на всякий случай тоже кивнул. Старик воспринял это как
приглашение к беседе:
     -  Когда-то  я  тоже  любил приходить сюда к тому самому моменту, когда
солнце входит в знак Близнецов... Правда, приходилось удирать с уроков, но с
кем этого не бывает! Вот я и смотрел до последнего мига, сколько выдерживали
глаза, и успевал закрыться прежде, чем... Мальчик, но где же твой коррекс?!
     Ивик  беспомощно  пожал  плечами,  не  понимая, о чем идет речь; что-то
сверкнуло  тусклой медью, и с удивлением, уступающим место ужасу, Ивик успел
заметить  краем  глаза,  как  в  прорези  между  скалами  засветился краешек
раскаленного  диска,  словно  по  ту  сторону Невы и не было никаких домов и
гранитного  парапета  и  солнце  вставало  прямо  из  воды. Ничего больше он
рассмотреть  не успел, потому что шуршащая пленка взвилась над его головой и
окутала  его  до самых ног непроницаемой чернотой. Еще он услышал торопливые
шаги  и  потом  -  стук,  отчаянный  стук,  но  скрипа отпирающейся двери не
последовало,  а  вместо  этого  полыхнуло  таким нестерпимым жаром, что Ивик
перестал  что-либо  слышать  и присел от страха, жадно ловя ртом тот воздух,
который  умещался  под  коробящейся пленкой; но воздуха было совсем мало, он
жег легкие изнутри.
     Да  нет,  было  совсем  не  жарко. Пожалуй, как обычно. И уличный шум -
откуда  только  взялись  машины,  и  одна,  и  другая,  и  третья, все разом
завизжали  тормозами,  и  Ивик  услышал  топот десятка ног - бежали прямо на
него,  и  он  вскочил  и, путаясь в душных складках и пятясь назад, принялся
сдирать с себя липковатый пластик.
     Бежали,  оказывается, не к нему, а мимо, задевая, но не обращая на него
никакого внимания, и сгрудились, и подняли, и понесли в одну из машин, и так
же  стремительно  разбежались  -  и вот уже и нет никого. Черный дождевик на
панели  у  входа  в  Академию  художеств - рваный. И совсем светло, хотя нет
никакого  солнца.  Ровное сияние, которое исходит от всего - и от затянутого
легкой  дымкой неба, и от гранита набережной, и от поверхности невской воды,
и  от  двух  исполинских  скал,  на краях которых застыли одинаковые фигурки
мальчишек-близнецов. Стойкое, неослабевающее свечение без теней - надолго ли
оно?  На  день, на месяц, на год? И только ли оно снаружи, а может, и внутри
домов  все  так же сказочно и неярко мерцает - и парты в классах, и доски, и
мел? Но только... Да, вот именно - только...
     Есть  ли  вообще  в  этом  мире его школа - вот что "только"? Или на ее
месте тоже торчит какая-нибудь вавилонская башня?
     Его затрясло при одной мысли, что здесь, куда он так непрошено забрался
и  так  беззастенчиво  совал повсюду свой нос, и так безответственно (хотя и
невольно)  натворил  что-то  страшное,  -  здесь  он может оказаться чужим и
ненужным,  и  раз уж это не его мир, то здесь будет и НЕ ЕГО школа, и НЕ ЕГО
дом!
     Он  вдруг  почувствовал  себя таким маленьким и беспомощным, что громко
всхлипнул  и  помчался  со  всех ног обратно, вдоль прямоугольных кварталов,
очерченных   параллельными  линиями  несостоявшихся  петровских  каналов,  к
несчастному   Крузенштерну,   который  вынужден  ежегодно  терпеть  на  себе
клетчатую  курсантскую  тельняшку, вдоль налившихся голубым огнем трамвайных
рельсов,  проложенных,  наверное, еще до революции, - и влетел в школу, даже
не успев обрадоваться тому, что она, тихо теплясь нежарким свечением фасада,
оказалась на своем законном месте.
     По  неосвещенному  коридору  он  добрался до своего класса, прислонился
лбом к прохладному косяку и, задыхаясь, прикрыл глаза.
     За  дверью  суховато  и  насмешливо  бубнил  Катет.  На  крайних партах
нетерпеливо  ерзали  -  скрип  был  слышен аж в коридоре. Чувствовалось, что
вот-вот должен был зазвучать звонок.
     Ивик  вдруг  понял,  что  больше  ждать  он  не  в силах, что он должен
немедленно  увидеть и поверить - это ЕГО класс, а иначе у него просто сердце
выпрыгнет,  и  тут  звонок  действительно задребезжал, дверь распахнулась, и
Ивик увидел старого учителя, который, чуть прихрамывая, направлялся от доски
к  дверям,  ступая  по  четкому  чертежу  солнечных  квадратов, расчертивших
линолеум. Здесь, значит, было обычное, нормальное солнце...
     -  Ивик?  - произнес учитель так, словно пребывание мальчика в коридоре
несказанно удивило его.
     Сайкин сразу же подхватил из-за учительской спины:
     - А мы-то думали, что ты уже провалился туда... в нетутошние измерения!
     Класс,   плотно   обступивший   учителя   и  явно  не  желавший  с  ним
расставаться, с готовностью заржал:
     - С прибытием. Новый Гулливер!
     -  В  каких  измерениях  изволили  гулять  -  в тысяча первом, втором и
третьем? Зеленых человечков не встречали-с?
     - Ой, девочки, как он запыхался - не иначе, людоеды за ним гнались!
     Ну, это остроумие на уровне Соньки.
     -  Ну-ну,  девочки,  умерьте  кровожадность, - проворчал Катет. - Я уже
говорил,  что,  если сопространственные миры и существуют, то, скорее всего,
они отличаются друг от друга весьма незначительно, и уж конечно, развиваться
они  должны  в сторону добра и прогресса, а не зла и каннибализма, это закон
жизни,  единый  для  всей  Вселенной,  как, например, обязательность течения
времени из прошлого в будущее.
     -  А  если эти миры совсем похожие, значит, в них можно побывать и даже
этого не заметить? - настырничал Сайкин.
     -  Легко  сказать  -  побывать!  Я  полагаю, что такой переход, ребята,
должен поглощать непредставимое количество энергии. Но скажу вам по секрету:
некоторые  ученые - а они любят пофантазировать в перерывах между серьезными
занятиями  - высказывают предположение, что хотя бы однажды наша Земля такой
переход уже претерпела.
     - Ой! - взвизгнула Соня, словно пол ушел у нее из-под ног.
     -  Это  не  двенадцать  ли тысяч лет назад, когда потонула Атлантида? -
солидно вопросил кто-то из отличников.
     -  Много  раньше.  Сотни миллионов лет назад, если вас устраивает такая
точность.  Так  вот,  есть  предположение, что одна из наших лун по какой-то
причине  сошла  со своей орбиты и была притянута Землей. Куда, спрашивается,
делась вся энергия соударения?
     - Кратер должен был получиться - жуть!
     -  Предположим,  что это - Тихий океан. Но, по расчетам, энергии должно
было.  бы  выделиться  несравнимо  больше,  так что вся жизнь на поверхности
планеты была бы уничтожена, и развиваться ей пришлось бы заново. Но этого не
наблюдается. Так вот, существует безумная идея: а не пошла ли эта энергия на
то,  чтобы  переместить  Землю  в  иной  подпространственный  мир, то есть в
совокупность других измерений?
     Ребята ошеломленно затихли - как тогда, на уроке.
     "Ему  они  поверили,  а  мне  не  поверят, - вдруг четко обозначилось в
голове  Ивика.  - Хорошо, что я им сразу ничего не выпалил! Еще и подняли бы
на  смех.  А  кто  бы  поверил? Наверное, это смог бы только один... Но его,
вероятно,  уже  давно  нет  в  живых. Остались только картины, которые лучше
всего вспоминать с закрытыми глазами. Он, значит, тоже побывал ТАМ, и только
с  ним  можно  было  бы попытаться еще разок перебраться в этот мир. А лезть
туда в одиночку, тем же неумехой и незнайкой, из-за которого..."
     Он  невольно  замотал головой при этом воспоминании, но старый педагог,
незаметно  приглядывавшийся к этим стремительным сменам сомнения, восторга и
отчаяния на мальчишеском лице, понял его по-своему:
     -  Ну  что,  Ивик, математика не такая уж сухая и отвратительная наука,
как  тебе казалось? - В его голосе проскользнула горделивая нотка. - Я вижу,
что   и   тебя   наконец-то  слегка  заинтересовала  проблема  многомерности
пространства. Или опять что-то другое?
     "И  этот не поверит, - думал Ивик. - Этот - в первую очередь. Еще в то,
что  было  сотни  миллионов  лет назад, - может быть, но в то, что случилось
здесь и сейчас, - нет. Никогда".
     Но  учитель ждал ответа, и от этого ответа надо было как-то потихонечку
уйти.
     -  Как  же  так,  -  Ивик поднял глаза, полные безмятежной наивности. -
Тогда выходит, что миллионы лет назад у нас было целых три луны?
     - Выходит, так. Разумеется, если гипотеза о гудении одной из них верна.
Потому что сейчас у Земли, как известно, только две луны.
     И   он  пошел  в  учительскую,  усталый  и  чрезвычайно  довольный  как
сегодняшним  уроком,  так  и разговором на переменке, и даже не подозревая о
том,  что этот залитый светом коридор совсем недавно был пепельным, туманным
тоннелем,  соединявшим  его привычный мир с любым из всех сопространственных
миров  - сказочных и обыденных, ослепительных и чуть мерцающих, но главное -
равновеликих  его  собственному  миру  по  неизменности  заключенной  в  них
доброты.
Ольга Ларионова. Солнце входит в знак Девы



Ольга Ларионова. Солнце входит в знак Девы
Файл взят с http://macroscope.32.ru


     -  Чертова планета, - причитала Вики, выходя из душевой. - и чтоб я еще
хоть раз согласилась лететь на планету с таким солнцем,  провалиться  ей  на
этом самом месте...
     - Не надо было рождаться рыжей, - наставительно заметил Рычин.
     Вики даже не взглянула в его сторону. Она подошла к распахнутому во всю
стену  иллюминатору,  вытащила  круглое зеркальце и стала беззастенчиво себя
рассматривать. Рычин со Стефаном флегматично за ней наблюдали.
     - Не счесть, - коротко резюмировала Вики, пряча зеркальце.
     Она  посмотрела  в  иллюминатор  - утреннее голубоватое солнце заливало
поле,  на  котором  стоял их корабль, и узенькую тропинку, ведущую к люку, и
тоненькие   вешки   ограждения   с  трогательными  плакатиками,  на  которых
по-юнитски  было написано "Просьба гостям не докучать". Никто и не докучал -
поле было пусто. Вики гулко вздохнула и пошла в кают-компанию.
     -  Кормите, - сказала она, усаживаясь за стол и отодвигая локтем стопку
юнитских  книг.  - Кормите меня с ложечки - я вконец расстроенная. Кто у нас
сегодня мамочка?
     -  Я  мамочка,  - отозвался Стефан и побежал в камбуз. Рычин взял стул,
уселся напротив Вики и принялся демонстративно ее разглядывать.
     - Изыди, - буркнула Вики.
     -  И  не  подумаю, - сказал Рычин. - Я еще не насмотрелся. Уж очень они
тебе к лицу.
     - Хочешь, чтобы я тебя окончательно возненавидела?
     -  Куда  уж  окончательной  -  гулять по Юне не пустил, засадил корабль
сторожить, а сам сижу напротив и веснушки твои считаю.
     - Истинно зверь, а не начальник.
     -  Ваша  ма-а-ма пришла, - запел Стефан, появляясь с полным подносом. -
Молочка  принесла  тутошнего,  юнитского, по жирности что наше китовое. А вы
опять цапаетесь?
     Он  сгрузил  тарелки на стол, обошел Викин стул и присел перед девушкой
на корточки:
     -  Вики,  маленькая,  так  ведь  с  веснушками же лучше! Тебе их просто
недоставало.  Вон спроси Рычина - он старый ругатель, комплиментов делать не
будет...
     -  Уже  воздействовал,  -  отмахнулся  Рычин. Вики благодарно потрепала
Стефана по волосам, отчего его льняные кудри сразу же стали похожи на паклю.
     -  Ну,  давайте  завтракать,  утешители.  -  Несколько  минут все молча
жевали, но сегодня Вики была не расположена так быстро успокаиваться. - Нет,
какая подлость! И почему именно у меня, почему не у Степки?
     Мужчинам эта тема надоела, оба сдержанно молчали.
     Вики это уловила:
     -  Вы  не подумайте, что во мне говорит атавистическое кокетство. Вовсе
нет.  Мне  просто  неловко  перед  юнитами.  Обратили  внимание, какие у них
женщины? Да? А теперь посмотрите на меня. Вот-вот, прямо на нос. Облупленная
картошка,  да  еще  и  в  веснушках.  Стыдобища! Это против ихних-то Афин да
Афродит с Артемидами впридачу...
     -  Ну,  это ты хватила, Вики! - не выдержал Стефан. - Я приглядывался к
тутошним дамам - ты знаешь, далеко не богини...
     -  Между прочим, я тоже обратил на это внимание, - задумчиво проговорил
Рычин.  -  Мужчины  все  как  на  подбор:  огромные, смуглые, черногривые. И
красавцы. Так, Вики?
     - Да уж не чета вам.
     -  Ага, компетентный пол подтверждает. А тутошние женщины словно другая
этническая  группа.  И  чертовски разные, ни одна не похожа на другую. Когда
они нас встречали, прямо в глазах рябило... м-да...
     - Смакуешь воспоминания? - не без ехидства ввернула Вики.
     - Просто жду. Жду связи с Темиром. Пора бы.
     Все невольно скосили глаза на дырчатую плошку внешнего фона.
     -  Прошло только две минуты, - беззаботно отмахнулся Стефан, - и потом,
если Темка там, в юнитском городе, решает аналогичную задачу - я имею в виду
антропологическое  несходство  полов,  -  то  он  очень  даже  просто  может
проморгать сеанс связи.
     -  Позавчера  ведь  минут двадцать ждали - и ничего. Так что вернемся к
нашим неподражаемым аборигенкам... или аборигеншам?
     Рычин   зыркнул   на   нее  своими  цыганскими  глазами  -  ага,  и  ты
заволновалась.  А ведь волноваться надо было уже вчера, после вечерней связи
с Темиром Кузюмовым.
     Теперь один Стефан, казалось, был спокойным:
     -  Красятся  твои юнитки неподражаемо - вот что. Между прочим, у нас на
Земле прелестный пол отягчал себя когда-нибудь голубой или сиреневой гривой?
     -  Лет  триста-четыреста  назад  запросто,  а  в рыжее красились еще до
прошлой   эры.   Правда,   это   уже   в   незапамятные   времена  считалось
непозволительным  баловством, поэтому таких женщин называли причудницами или
блудницами.
     -  Ох,  -  застонал  Рычин,  -  и эрудитов же я набрал к себе в экипаж!
Причудницы  -  это  из  салонов  времен  Сирано де Бержерака, а что касается
блудниц, то тебе о них вообще знать не положено. По возрасту.
     - Интересно, а где это ты набрался эрудиции в таких вопросах?
     -  Во  дале... далеких во краях, - пропел Рычин. - Не слышу Темира. Даю
еще десять минут, чтобы разыскать и подать мне Темира Кузюмова.
     - Кому даешь-то?
     -  Действительно,  мальчики, а неужели у космолетчиков нет собственного
покровителя  -  ну  не обязательно божества, а хотя бы чертика какого-нибудь
завалящего?
     -  К  сожалению. Вики, - рассудительно завел Стефан, - звездоплаванье и
религия так же несовместимы, как...