Ольга Ларионова
   Рассказы

Вернись за своим Стором
Где королевская охота
Дотянуть до океана
Обвинение
Планета, которая ничего не может дать
Подсадная утка
Поздравление
Соната ужа
Сотворение миров
У моря, где край земли
Соната Звезд
Солнце входит в знак...


Ольга Ларионова
Обвинение

Когда   Полубояринов   подписывал   назначение  Гроннингсаетера  в  нашу
экспедицию, Феврие нахмурился.

- Имеешь что-нибудь против? - спросил Полубояринов, задерживая перо.

- Нет, - сказал Феврие, - но он мне не нравится.

Полубояринов  поднял  перо еще выше и задумчиво уставился на его кончик.
Начальник  экспедиции  мог  отказаться  от  любого  ее  члена,  даже  не
объясняя причин.

- Так ты возражаешь?

- Нет, - еще раз повторил Феврие.

Полубояринов  пожал  плечами,  -  дело хозяйское, и подписал назначение.
Вероятно,  он  надеялся на Феврие, как надеялся на него всегда, и, кроме
того,  полагал,  что  рано  или  поздно  Грониингсаетер станет гордостью
нашего экипажа.

-   В  нем  еще  уйма  этакой  курсантской  лихости,  -  проговорил  он,
протягивая  Феврие  бумагу,  -  и  ты  эту  лихость  выбьешь из него без
излишнего менторства.

-  Любишь  ты  этих  удальцов, - заметил Феврие. - И как это ты в них ни
разу не ошибся, просто поражаюсь.

-  А  вы  их быстро учите уму-разуму, - засмеялся Полубояринов. - Иногда
бывает  достаточно  одного  рейса  с командиром, который, вроде тебя, не
совершает ни одного поступка, не примерившись семь раз.

-  Семью  семь,  - поправил его Феврие. - Но твоего любимчика я беру, не
примериваясь.

Полубояринов  быстро  на  него  глянул  и не сказал больше ничего. И без
того  он  чувствовал,  что  каждая  его  фраза  звучит  так,  словно  он
оправдывается.  Хотя  в  чем  оправдываться?  Он не подсовывал Феврие ни
труса,   ни   разгильдяя  -  у  Гроннингсаетера  был  "золотой"  диплом,
неиссякаемый  запас пока еще безрассудной щенячьей храбрости и смеющиеся
наглые глаза Алексашки Меншикова.

Мы  с  Реджи в это время торчали в коридоре и по одному только выражению
лица  командира  поняли,  что нам-таки посчастливилось заполучить в свои
экипаж  это  сокровище - у Феврие был такой вид, словно абсолютно ничего
не случилось.

Полубояринов,  конечно,  был  по-своему  прав,  не желая отпустить нас в
этот  раз  без  практиканта - рейс на Темиру обещал быть в меру трудным,
но   практически  безопасным.  В  таких  полетах  только  и  воспитывать
новичков.   Система,   к  которой  мы  летели,  состояла  из  маленького
прохладного  солнышка  и  трех  малообещающих  планет.  Открыта она была
совсем  недавно,  что было видно хотя бы из того, что ни одна планета не
носила  мифологического  имени  -  всех  древних  земных религии явно не
хватало  на  бесчисленное  множество  звезд, планет и крупных астероидов
нашей  галактики.  Итак,  мы  имели  перед  собой  три неизвестных мира,
занесенных   в  земные  реестры  под  соответствующим  шифром,  а  среди
космолетчиков  известных  под  названиями  Земля  Темира Кузюмова. Земля
Атхарваведы  и  Танькина  Пустошь.  Ни  на  одну  из  этих планет еще не
садились  наши  корабли,  и мы были всего лишь разведывательным десантом
перед  первой  комплексной экспедицией. В нашу задачу не входили никакие
глубокие  исследования,  нам  надо  было  только установить, на какие из
планет  можно  и  стоит  высаживаться, и главное - что брать (а вернее -
чего не брать) при снаряжении основной комплексной экспедиции.

Как  мы и предполагали. Земля Атхарваведы представляла собой уменьшенную
в  два  раза  копию  Юпитера,  Танькина  Пустошь  напоминала прокаленный
космическим  холодом  астероид - там не было даже следов атмосферы; зато
Земля   Темира   Кузюмова,   иди  короче  -  Темира  -  была  любопытной
однотеневой плакеткой с массой примерно в 0,75 земной.

Однотеневые  планеты  -  я  думаю,  что  никому  не  надо  пояснять, что
однотеневыми  мы  называем  небесные  тела,  повернутые  к  своей звезде
всегда  одной  стороной,  как  наш Меркурий, - так вот, подобные планеты
имеют,  как правило, далеко не оптимальные условия для развития там хоть
мало-мальски   сложной   органики.   Конечно,   живые  формы  там  могут
образовываться  совершенно фантастические, на что мы и надеялись, но вот
встретить гуманоидов никто из нас не ожидал.

О  полете,  собственно,  рассказывать  нечего,  если  не  считать первых
всплесков  инициативы со стороны Грога (а из нас один только Феврие брал
на  себя  труд  выговаривать  фамилию  новичка  полностью).  Он вел себя
вполне  пристойно,  пока  мы  совершали  последовательные  броски  через
каждую  из  шести  зон  дальности. Но когда нам остался седьмой - и надо
признаться,  самый  нудный  -  переход  уже не на пространственных, а на
планетарных  двигателях,  Грог  начал приставать к командиру, уговаривая
его  сделать  последний,  очень  маленький  подпространственный  бросок.
Феврие  доброжелательно просматривал его расчеты, хвалил их точность - и
складывал  перфокарты этих расчетов в жестянку из-под плавленных сырков.
А наш старенький "Молинель" продолжал плестись на планетарных.

Мы  беззлобно  посмеивались,  зная  осторожность  Феврие, а Грог чуть не
плакал,  высчитывая,  как  велика  точность выхода из подпространства на
малом  броске.  Точность,  действительно,  получалась умопомрачающая. Но
Феврие   слишом   хорошо   знал,   что   иногда  пространство  и  время,
сговорившись,  выкидывают  с  кораблем совершенно невероятные штуки, как
это  было  с  Бустаманте, который на выходе очутился в полутора парсеках
от  расчетной  точки.  Он сделал пять последовательных бросков, и каждый
раз  ошибался  чуть  не на два парсека. Хотел бросить летать, но вовремя
одумался,  и  правильно  сделал, потому что после этого он не ошибся уже
ни разу в жизни.

Но  вот,  наконец,  наш  "Молинель"  обошел  Темиру  по  экватору  и сел
километрах  в  пятидесяти  от линии терминатора, вцепившись всеми своими
крепежными  лапами  в единственный обнаженный участок бурой темирианской
почвы.  Вся остальная поверхность была затянута плотнейшим темно-зеленым
покровом.  Как  мы  рассмотрели, это был лес, чаща невысоких раскидистых
деревьев,   причем   ветви   их   так   тесно  переплетались  на  высоте
трех-четырех  метров  от  поверхности,  что  по их настилу можно было бы
ходить.   А   зелень  вся  пряталась  как  раз  между  землей  и  частым
переплетением  этих  голых сверху сучьев, что было неудивительно, потому
что  на  однотеневках  всегда  дуют  такие  ветры, которые унесли бы всю
листву,  не  будь  она  прикрыта сверху каркасом из сучьев. О том, чтобы
пробираться  сквозь  такие  джунгли, не могло быть и речи - их надо было
просто резать струђй плазмы.

Феврие   проверил   еще  раз  надежность  креплений,  запустил  по  паре
разведчиков  на  теневую  и  солнечную  стороны  и,  не будучи педантом,
разрешил   Реджи   Скотту  и  Гроннингсаетеру  выход  на  поверхность  -
разумеется,  в  легких  скафандрах. И на этот раз Грог повел себя вполне
пристойно,  если  не считать того, что он порывался пожать Скотту руку и
поздравить  с приземлением на "эту тарелку". Все новички считали хорошим
тоном  называть  Землю  -  "базой",  а все прочие планеты - "тарелками".
Феврие этого не терпел.

Кому-то  надо было оставаться на корабле, и я возился у пульта, запуская
всевозможные   автоматические  станции  и  самоходные  исследовательские
комплексы,  а  когда  поднял  глаза на экран внешнего обзора, то увидел,
что  Реджи  и  Грог  сидят  на  камнях,  а  перед  ними  стоит маленький
уродливый  человечек в маскарадном костюме. Вся одежда его была сшита из
ярких   лоскутков,  она  обтягивала  его  щуплое  тельце,  словно  наряд
Арлекина,  и  колпачок  чудом  удерживался  у него на макушке; тоненькие
ручки  и  ножки  как-то болезненно контрастировали с широко развернутыми
плечами и непомерно развитой грудной клеткой.

-  Скотт,  Гроннингсаетер, - немедленно на корабль! - крикнул командир у
меня  над  ухом. Я подумал, что кричит он зря - как-никак, а контакт уже
состоялся.  Но  он,  видимо,  боялся  за  Грога  - вдруг тот от восторга
что-нибудь выкинет.

Двое  в  скафандрах побежали к кораблю, пригибаясь под сильным ветром, а
человечек  растерянно  взмахнул  руками,  потерял  равновесие  и упал, а
потом  вдруг  пополз  следом за бегущими, стараясь прятаться от ветра за
большими камнями.

Реджи  и Грог затопали в шлюзовой. Мы с командиром не отходили от экрана
-  маленький  человечек все еще полз к кораблю, и нам теперь было хорошо
видно  его  остренькое  личико  с лиловыми губами и громадными синяками,
какие  бывают  у  детей,  страдающих  острым пороком сердца. Личико было
искажено  такой  обидой  и  такой  отчаянной  решимостью,  что Феврие не
выдержал и принялся натягивать скафандр.

Когда   он   спустился   по  лесенке,  человечек  прополз  уже  половину
расстояния,  отделявшего  его  от  корабля.  Теперь  он  был полон такой
мрачной  непреклонности,  что у Феврие вряд ли оставались сомнения в его
кровожадных  намерениях.  Я видел своего командира во многих передрягах,
но   таким   озадаченным   мне   не  часто  приходилось  его  наблюдать.
Действительно,  на нем был сверхпрочный скафандр, уязвимый разве что для
лазера   среднего   калибра,  и  десинтор  среднего  боя  на  поясе,  но
человечек,  надвигающийся  на  него, был безоружен, полугол и чуть ли не
вдвое  меньше  его самого, и ни при каких обстоятельствах Феврие не смог
бы и пальцем тронуть этого безрассудного малыша.

А  человечек,  преодолев  последний  метр, издал пронзительный тоненький
вопль  и мертвой хваткой вцепился Феврие в ногу. Мы замерли у экрана. Но
маленький  арлекин,  закрепившись на занятой позиции, немного передохнул
и  потом  вдруг  полез по нашему командиру, как медвежонок по дереву. Он
вскарабкался  на  плечи  Феврие,  внимательно  всмотрелся в огромное для
него   человеческое   лицо  и  потом  вдруг  постучал  по  щитку  шлема,
прикрывавшего лицо.

Феврие  сделал  то,  чего не простил бы любому из нас - он поднял щиток.
Человечек  несказанно  обрадовался  и  торопливо  затараторил,  отчаянно
жестикулируя  и  постоянно хватаясь за шею Феврие, чтобы не свалиться от
порывов  ветра.  Он  указывал  на  край  площадки и, похоже, звал Феврие
туда.   Это  предположение  тотчас  же  подтвердилось  весьма  курьезным
образом.   Неожиданно  оборвав  тираду,  он  скользнул  вниз,  торопливо
размотал  свой  поясок, оказавшийся бечевкой изрядной длины, и мгновенно
привязал  нашего  командира  за  ногу.  Все  это  время  Феврие сохранял
невозмутимое  спокойствие, но тут он не выдержал и рассмеялся. Маленький
абориген,  словно  напуганный этим смехом, отпрыгнул в сторону и побежал
прочь,  на  четвереньках,  держа  другой  конец бечевки в зубах. Вот его
пестрые  лоскутки  мелькнули у начала густых зарослей, и тут он пропал -
похоже, нырнул куда-то вниз.

-  Реджи,  -  сказал  Феврие, - меня усиленно тянут за ногу. Приглашение
слишком настойчиво, чтобы ему не последовать. Вы оставайтесь за меня.

- Командир, - не выдержал я, - а если вас заманивают в ловушку?

-  Какая  там ловушка, - проговорил он несколько раздраженно, - ведь это
был ребенок, неужели вы не поняли?

Так  состоялся первый визит к темирянам. Дал он немного: приблизительные
сведения  об их образе жизни. А жили они довольно странно. Как рассказал
Феврие,  темиряне  объединялись  группами по пятнадцать-двадцать человек
(вероятно,  группу  составляли  близкие  родственники),  такое семейство
селилось  в одной из подземных пещер, составляющих бесконечный лабиринт.
Предельно  низкий  жизненный  уровень  и  вместе  с тем следы несомненно
высокой  культуры  заставляли  нас  предположить,  что  темиряне не были
коренными жителями этой убогой планеты, а попали сюда извне.

Первейшей  нашей задачей было овладение языком темирян. К сожалению, наш
лингван   -   лингвистический   анализатор   -  был  маленькой  походной
кухонькой,  едва-едва  подбиравшей  речевые  эквиваленты.  Вдобавок язык
этот  содержал  такое  количество  шипящих, цокающих и свистящих звуков,
что  у  меня после двух-трех фраз на этом птичьем языке челюсти сводило.
Скотт  так  и  называл  его  -  "щебетаж". Зато Грог проявил несомненные
фонетические  способности и цокал, свистел и прищелкивал лучше всех нас,
вместе  взятых.  Так  или  иначе,  но мы начали потихоньку объясняться с
темирянами.

Да,  они  действительно  прилетели с другой планеты, которая по каким-то
причинам,  пока еще остающимся для нас загадкой, перестала существовать.
По-видимому,  тот  пояс  астероидов,  который  мы наблюдали между Землей
Атхарваведы  и  Танькиной  Пустошью,  и  был останками несчастной родины
темирян.

Но  тогда для нас стало неясно другое: как в жутких условиях однотеневой
планеты   темиряне  смогли  не  только  выжить,  но  и  продолжить  свое
существование в течение нескольких сотен лет?

Темиряне  ответили,  что они "согревали" друг друга. Так в первый раз мы
встретились  с  этим  загадочным термином, точного перевода которого наш
переносной  лингван  дать не мог. Между тем нам сразу бросилось в глаза,
что  местные  жители  необыкновенно  тепло относятся друг к другу. Детей
они  воспитывают  всей  семьей,  и  мы  не заметили, чтобы кто-то из них
выделял  мать,  отца  или  своего  ребенка;  в  каждой  семье  все  были
одинаково  родными,  и  обращались они друг к другу ласково и призывно -
"Аю".  Нас  приветствовали  словами:  "Стань  членом  нашей семьи", и мы
отвечали:  "С  радостью".  После этого к нам обращались, как к своим - и
даже предлагали еду из своих более чем скудных запасов.

Мы  спрашивали  наших  гостеприимных  хозяев,  как  они переносят голод,
когда  запасы  сушеных плодов или змеиного мяса кончаются? Нам отвечали:
все  семейство засыпает, а темиряне, живущие в смежных пещерах, думают о
спящих и согревают их.

Как  они  работают  на  крошечных полях под пронизывающим ветром в своих
лоскутных  балахончиках?  -  Работает  половина  семейства,  а остальные
согревают работающих.

Как  они  лечат  своих  больных?  - Собираются соседи из смежных пещер и
общими усилиями согревают больного или пострадавшего.

Все  время  одно  и  то  же  -  "согревать",  но  этот  термин совсем не
подразумевал  непосредственного  контакта.  Это  было  почти равносильно
нашему "думать". С каким-то неуловимым пока для нас оттенком.

Грог  доходил  до  исступления,  пытаясь  выяснить  у  темирян, какой же
физический  смысл кроется за примитивным переводом нашего лингвана. Но с
таким  же  успехом  он  мог  бы  при  помощи  своего  словарного  запаса
выяснить,  каким  образом  темиряне  различают  запахи. Тем более, что у
наших  хозяев  было  не так уж много времени для разговоров с нами - они
должны  были  не  покладая  рук добывать себе пропитание, на что уходило
все  время.  Поэтому  чаще  всего  Грог  общался с тем отважным малышом,
который буквально "затащил" в гости нашего командира.

Мы  назвали  мальчика  по-своему  -  Икси. Дело в том, что мужские имена
темирян   напоминали   великолепные   и   непроизносимые  имена  древних
перуанцев,  особенно  если  взять их пять-шесть штук и составить в одно.
Нам  приходилось  стыдливо довольствоваться сокращениями. Грог целые дни
проводил  в  семействе Икси, занимаясь вместе с темирянами их несложными
трудом  -  плетеньем  корзин  или выделкой змеиных кож. Это было задание
командира  -  как  можно  быстрее  овладеть  темирянским  языком. Всякие
самостоятельные   и  несогласованные  с  командиром  действия  были  ему
строжайше запрещены.

Этот  малыш  нравился  нам  всем. То, что в первый момент показалось нам
уродством  -  тоненькие ножки и гипертрофированная грудная клетка - было
естественной  особенностью темирян, попавших в условия резко уменьшенной
силы  тяжести  и разреженной атмосферы. Когда постоянно видишь множество
людей  с  одинаковым,  на  земной  взгляд,  недостатком, этот недостаток
вскоре  перестает  бросаться  в  глаза.  Поэтому  Икси мне казался очень
симпатичным  мальчуганом,  на  редкость  живым  и  подвижным для скудной
атмосферы,  в  которой  даже  мы, закаленные космолетчики, хлебнувшие на
своем  веку всякого, не решались передвигаться без скафандра или хотя бы
кислородной  маски. Икси любили все, но его личные симпатии были целиком
отданы  Грогу.  Икси  привязался к нему как... как земной ребенок. Здесь
не подошло бы ни одно другое сравнение.

Между  тем  мы установили связь с Землей и теперь были заняты по горло -
на  нас  сыпались  запросы  и ограничения, ограничения и запросы. Нам то
подчеркивали,  что  мы  только  разведывательная экспедиция, не имеющая,
как  известно,  права  вступать  с  аборигенами  в переговоры. То от нас
требовали,  чтобы  мы  получили  от  темирян  принципиальное согласие на
переселение.

Мы   занимались  то  определением  всхожести  земных  злаков  в  местных
условиях,  то  анализом состава крови темирян, то отловом представителей
окружающей  фауны,  от  крошечных землероек до громадных, но, к счастью,
травоядных  анаконд.  Нам  было  не  до Грога, хотя он приносил сведения
любопытные  и  порой  -  почти  неправдоподобные.  Так он установил, что
темиряне  никогда  не  удаляются  от  своей  пещеры  более  чем  на  сто
пятьдесят  -  двести метров. Три-четыре соседних пещеры, крошечное поле,
расчищенное  среди зарослей, да вылазки в окрестные джунгли, куда каждый
мог  проникнуть только на длину бечевки, обмотанной вокруг талии - вот и
все,  на  что отваживались темиряне за всю свою жизнь. И только! Потомки
космонавтов,  прилетевших с другой планеты, бережно хранящие сведенья по
астрономии,  физике  и  высшей  математике  и  передающие  эти знания от
поколения   к  поколению,  предпочитающие  ходить  полуголыми,  лишь  бы
сохранить  лоскуток  кожи для книги или тетрадки - они боялись отойти от
своей пещеры больше, чем на триста шагов!

Непостижимо.

Из   следующей   информации,  принесенной  Грогом,  следовало,  что  наш
"Молинель"  сел  на  поле,  расчищенное  семейством  Икси  для  посевов.
Разумеется,  Феврие  тут же отправился к отцу нашего общего любимца (его
двадцатисложное  имя  мы  упростили  до  "Ксеркса") и пообещал перевести
корабль  на  другое  место,  а кстати предложил расчистить еще несколько
площадок  для  посевов  -  для  нашего плазменного десинтора это было бы
делом пяти минут.

Но Ксеркс, как ни странно, от помощи отказался.

-  Все  равно  мы  не сможем пользоваться этими полями, - объяснил он, -
они расположены далеко от пещеры, и мы там замерзнем.

Напрасно  Феврие  доказывал  ему,  что температура в соседних долинах не
меняется  -  они  явно  не понимали друг друга. Мало того, все семейство
начало  прощаться  с нами так, словно мы улетали на другую планету. Грог
уверял,  что  он по-прежнему будет приходить сюда каждый день - темиряне
только  кивали  и улыбались, печально и благодарно, и мы видели, что они
не верят нам.

Не  теряя  времени на бесцельные разговоры, Феврие тут же поднял корабль
и  перегнал его на новую стоянку километрах в двух от пещеры Икси. Чтобы
облегчить  передвижение  людей и машин от "Молинеля" к нашим аборигенам,
мы  вынесли  большой  корабельный  десинтор  и пробили в зарослях прямую
просеку,  а  вернее было бы сказать - ущелье, по которому в наших легких
скафандрах  мы  пешком  могли  бы  за двадцать минут добраться до пещеры
Икси.  На следующее утро я, как самый свободный, решил предпринять такой
вояж и явился к нашим друзьям.

Надо  было  видеть,  как  меня встретили! Сначала - взрыв ужаса, потом -
бесконечные  причитания,  словно  я  по  меньшей мере горел на медленном
огне  или  был  распят  в лучшей манере древних римлян. Но понемногу эта
скорбь  стала  сменяться  изумлением.  Меня такая реакция тоже привела в
недоумение, и я спросил Ксеркса, что все это означает.

-  Мы  удивляемся,  что  ты  все  еще  жив, - ответил он со свойственной
тем