ву стало ясно, что он ошибся и  во  второй  раз:  под  ним  были  не
саванны, а огромный,  раскинувшийся  на  весь  материк  город.  Невысокие,
причудливо  распланированные  здания,   сверху   напоминающие   иероглифы,
соединились друг с другом; но главное, сбившее его  с  толку,  -  это  был
странный, висячий покров на этих домах, перекидывающийся через  площади  и
улицы,  сливающийся  с  безукоризненными  прямоугольниками   бледно-желтых
садов. Это, несомненно, была какая-то цепкая, невероятно живучая и  жадная
до тропического солнца форма растительности. Было весьма  разумным  укрыть
таким легким, золотистым тентом весь этот материк, если...
   Если только это не было одичанием, запустением мертвого  мира.  Золотые
джунгли, погребающие под собой брошенные города... Волохов фыркнул.
   О посадке надо думать, о  посадке.  Загадки  вымерших  материков  будут
решать те, кто прилетит сюда после него, прилетит в том  случае,  если  он
благополучно плюхнется на эту зеленую низину и сумеет починить  аппаратуру
дальней связи. Волохов снова  прибавил  скорость,  чтобы  скорее  выйти  к
океану, но бесконечный изумрудный луг уныло тянулся под брюхом его машины,
и он уже начал думать, не свернуть ли ему круто на юг,  как  вдруг  увидел
белую  полосу  прибоя  и  застывшие  в   невидимом   с   высоты   движении
пепельно-черные волны океана.
   Волохов посадил машину метрах в ста - ста пятидесяти от  черты  прибоя.
Около получаса он настороженно ждал,  не  осядет  ли  под  ним  грунт,  но
приборы  упрямо  фиксировали  и  безупречность  грунта,  и   безупречность
воздуха, и  вообще  невероятную  кучу  безупречностей.  Планета,  кажется,
решила быть умницей до конца. Не торопись, сказал себе Волохов; вот тут-то
самое время остановиться и не  поверить.  Судя  по  приборам,  можно  было
выходить и без скафандра, да он бы так и сделал, будь  он  на  корабле  не
один; но теперь, когда посадка прошла так гладко, он  не  хотел  рисковать
даже в том случае, когда приборы  твердили,  что  риск  этот  равен  нулю.
Все-таки.
   Волохов еще раз оглядел всю рубку,  выключил  освещение  и  выбрался  в
шлюзовой  отсек.  Там,  за  титанированной  дверцей  наружного  люка,  все
благополучно, говорил он себе, примеряя защитный  биокостюм.  Все  слишком
благополучно... Он  отложил  биокостюм,  достал  синтериклоновый  скафандр
высокой защиты. Эластичная ткань скафандра казалась податливой и непрочной
на вид, но Волохов знал, что ни ацетиленовый резак, ни ультразвуковой нож,
ни прямой разряд лазера не в состоянии пробить эту гибкую,  полупрозрачную
пленку. Там, где шлем соединялся  с  воротником,  шло  жесткое  кольцо,  и
Волохов старательно проверил прочность шва. Соединение  было  безупречным;
Волохов педантично проверил  все  еще  раз  и  еще,  пока  не  убедился  в
абсолютной своей неуязвимости.
   Корабль его не  был  десантным  ботом.  Это  был  маленький,  добротный
разведывательный  звездолет  системы  Колычева,  способный  спускаться  на
планеты земного типа, но не более. Вездехода в себе он нести не мог,  даже
самого портативного. Поэтому Волохов твердо решил  от  корабля  никуда  не
отходить, а только постоять немного на чужой планете - в конце концов, кто
бы на его месте отказал  себе  в  этом?  Он  не  стал  налаживать  систему
выносного лифта, а просто спустил аварийную лесенку, по которой и добрался
до поверхности приютившей его планеты.
   Поверхность эта была ничего себе. Занятная.  Насколько  занятыми  могут
быть огромные дюны чистейшего изумрудного песка. "Ай да материк, - подумал
Волохов, - ай да расточительная! "Груды золота лежат, и  мне  лишь  одному
они принадлежат". Это, конечно, не настоящий изумруд, но соединений меди в
этом минерале предостаточно. И какой коэффициент внутреннего  преломления!
Глаза слепит. И какой нежный, совершенно  живой  цвет.  Надо  только  быть
осторожным со здешней водой. Вон ведь  сколько  меди.  И  сколько,  должно
быть,  полиметаллов!  Странно  даже,  что  при  таком  богатстве  они   не
додумались до простейшего летательного аппарата. И  при  таких  городах...
Ну, ничего. Мы еще их научим. Мы еще построим  им  гигант  металлургии.  И
всего-то надо для этого починить фон межпланетной связи.
   Волохов повернулся, чтобы забраться обратно на корабль, и увидел, что с
дюны, со стороны океана, увязая по щиколотку в зеленом песке, к нему  идет
босая девчонка. Вся  одежда  ее  состояла  из  двух  кусков  белой  ткани,
скрепленной на плечах камнями, за которые в древние времена  на  Земле  не
задумываясь предлагали половину царства; платье было  подхвачено  травяным
плетеным пояском. На Земле ей дали бы лет пятнадцать.
   Она остановилась прямо перед Волоховым и что-то  проговорила  тоненьким
сердитым голоском. Волохов улыбнулся. Она  снова  заговорила;  теперь  это
были отдельные слова, каждое звучало вопросительно. По  всей  вероятности,
она спрашивала, откуда он пришел. Из какого города, из какой земли.
   - Со звезд, - сказал Волохов и указал рукой прямо вверх.  Девочка  тоже
посмотрела вверх и нахмурилась, что-то вспоминая.
   - Зендзи? - спросила она неуверенно.
   Волохов стоял в нерешительности. Может быть, "зендзи"  означало  "дух",
"божество",  а  может  быть,  она  просто  попыталась  повторить  его   же
собственные слова и нечаянно исказила их. Волохов не знал,  как  объяснить
ей, чтобы она позвала  кого-нибудь  постарше.  Не  одна  же  она  на  этом
пустынном берегу, в самом деле. Но она с упорством ребенка пыталась понять
самостоятельно, что же это за странный человек, одетый с ног до  головы  в
такую  жару.  Настойчиво  и  назидательно,  как  говорят  с  куклами,  она
повторяла два слова. Вероятно, это были одни и те же слова, но каждый  раз
она произносила их на разном языке. И так десять  раз.  Девчонка,  знающая
десять языков?.. Нет, что-то тут не то.
   Этот односторонний разговор начинал ей надоедать. Она досадливо махнула
рукой и вдруг, шагнув к Волохову, обняла его  за  шею.  Волохов  оторопел.
Пальцы ее были влажны  и  от  их  прикосновения  синтериклон  космического
скафандра тоненько заскрипел, как стекло. И тут Волохов почувствовал,  как
густой и жаркий воздух  ворвался  под  колпак  шлема.  Руки  его  невольно
дернулись вверх, но девочка его опередила - она приподнялась  на  цыпочки,
потянулась и стащила с него шлем.
   Волохов   потрогал   скафандр.   Тонкая,   жесткая   пленка.   Выше   -
соединительный рубец, который  расходится  только  под  действием  слабого
импульса. Но стык этот цел. Зато еще выше он нащупал тонкий и острый  край
- синтериклон был разрезан. Синтериклон, который не  берет  ни  алмаз,  ни
лазер.
   - Что у тебя в руках? - крикнул Волохов, совершенно забыв, что  она  не
может его понять, и смешно, задирая голову, чтобы не обрезать подбородок о
затвердевший по линии разреза край скафандра.
   - М? - спросила она.
   - Руки! - снова крикнул Волохов и  показал  ей  свои  руки  -  ладонями
вверх.
   Девочка с любопытством посмотрела на его руки,  потом  точно  таким  же
жестом протянула свои ладошки.
   В руках ее ничего не было.
   - Ру-ки! - вдруг четко и с той же требовательной  интонацией  повторила
она. - М?
   Она подняла одну руку.
   - Рука, - сказал Волохов. - Одна рука.
   Девочка кивнула, потом поднесла ко рту и послюнила  палец.  Волохов  не
успел и глазом моргнуть, как она снова стремительно шагнула к нему и двумя
пальцами провела по скафандру - сверху вниз. Скафандр медленно раскрылся и
начал опадать на землю. Волохов  вытащил  одну  ногу,  другую  -  скафандр
остался на песке.
   - М-м, - удовлетворенно сказала девочка. - Рука. Руки.
   - Нога, - отважился Волохов, - ноги. Голова, глаз, рот, нос.
   Девочка серьезно повторила. Волохов оглянулся.
   - Скафандр, - сказал он, указывая  на  лоскутья  синтериклона.  -  Или,
вернее, то, что было скафандром.
   Девочка поморщилась. Потом у нее снова появилось то  сосредоточенное  и
упрямое выражение, какое  бывает  у  пай-девочек,  разыгрывающих  взрослых
перед своими куклами.  Она  протянула  руку,  и  у  Волохова  шевельнулось
опасение - не вздумает ли она еще что-нибудь  с  него  снять.  Но  девочка
просто дотронулась до его волос и вопросительно глянула на него.
   - Волосы, -  называл  Волохов,  -  ухо...  рубашка...  палец...  шея...
шнурок... часы...
   Она уже не повторяла за ним.  Рука  ее  быстро  и,  казалось,  бездумно
перепрыгивала с одного предмета на другой, но ни на чем не останавливалась
дважды. Вскоре части тела  и  нехитрая  одежда  были  названы:  проверить,
запомнила ли девочка этот урок,  Волохов  не  решался.  Надо  было  как-то
объяснить ей, чтобы она привела взрослых, но тут Волохов  зашел  в  тупик.
Может быть, следовало просто прогнать ее, тогда она волей-неволей вернется
туда, откуда пришла, и, естественно, все расскажет. Но игра  с  незнакомым
существом ей, совершенно очевидно, нравилась, и уходить она не собиралась.
Волохов решил, что игру придется продолжить. А там будет видно.
   - Стоять, - сказал он и вытянулся по стойке "смирно".
   - Сидеть, - сказал он и плюхнулся на песок.
   - Лежать, - он продемонстрировал.
   Девочка посмотрела на него, немного склонив голову набок, потом  быстро
показала на себя, на него и снова вопросительно хмыкнула:
   - М?
   Волохов встал. Не понимает. Этого она не понимает. Он стряхнул песок  с
коленей, на всякий случай сказал:
   - Чиститься.
   Она снова хмыкнула.
   - Нет, нет, это я не для демонстрации. Это я думаю.
   - М! - сказала она сердито. Кажется, она сердилась каждый раз, когда он
произносил что-нибудь, не объясняя на пальцах  значения.  Нарушал  правила
игры.
   Он решил сделать последнюю попытку.
   - Идти, - сказал он и пошел по склону дюны. - Бежать.
   Она побежала рядом. До берега,  оказывается,  было  совсем  недалеко  -
песчаные холмы закрывали его, а он был совсем рядом.
   - Океан, - сказал Волохов и протянул руку.
   Девочка опять рассердилась.
   - Ты чего? - спросил Волохов. - Я,  кажется,  правил  не  нарушил.  Это
действительно океан. По-нашему.
   Девочка зафыркала, как рассерженный зверек, и замахала на него  руками.
Потом сделала несколько четких, демонстративных шагов.
   - А, - сказал Волохов, - я вышел из  последовательности.  Мы  проходили
глаголы. Идти. Я иду, - он сделал два шага, - ты идешь, - он ткнул  в  нее
пальцем. - Мы идем, - он сделал жест, как бы объединяющий их обоих.
   Она остановилась.
   - Стоять, - сказала она, опуская руки и забавно задирая  подбородок.  -
М?
   - Я стою, ты стоишь, мы стоим. - Волохов усердно тыкал пальцем.
   - М, - сказала она удовлетворительно. - Я сидю, ты  сидишь,  мы  сидим.
Скафандр?
   - Скафандр лежит, - сказал Волохов. После  того,  что  она  сделала  со
скафандром, он уже ничему не удивлялся. - Он лежит.
   - Я, ты, мы, он. Ты - м?
   Волохов понял.
   - Волохов. Я - Волохов.
   - Фират, - сказала она просто.
   Она повернулась и пошла к  воде.  Она  села  так,  что  босые  ноги  ее
протянулись на полосу  влажного,  омываемого  океаном  песка:  в  луночках
вокруг пяток начала собираться вода.
   Волохов сел рядом. Что-то  переменилось.  Переменилось  с  того  самого
мига, как она назвала свое имя. До этого момента Волохов  думал  только  о
том, что нужно чинить фон межпланетной связи и девочке нужно внушить,  что
ему хочется говорить не с ней, а со взрослыми аборигенами,  поэтому  пусть
она идет и позовет их. И еще он старался не  думать  о  своем  разрезанном
скафандре. А теперь он поймал себя на том, что фон может  и  подождать,  и
разговор со взрослыми,  разговор  по  строго  выработанной  программе,  на
невероятном гибриде всех земных языков и математики, в муках произведенном
неисчислимыми лабораториями  "теоретиков  первого  контакта",  -  все  это
неважно, и все это подождет.
   А самое важное и самое интересное - это кулачок Фират,  в  который  она
успела что-то набрать. Кулачок медленно раскрылся  -  на  смуглой  ладошке
лежала кучка зеленоватого песка.
   - Песок, - несколько разочарованно  проговорил  Волохов.  Он  почему-то
ждал чего-то необычного и теперь досадовал на свое ожидание.
   Фират  быстро  сжала  кулачок  и  снова  его  открыла.  Песок,  видимо,
высыпался,  и  на  ладошке  остался  спрятанный  до   сих   пор   камешек.
Обыкновенный, серый. Сухой.
   - Камень. - Волохов понял, что это просто продолжение урока.
   Фират еще раз сжала и раскрыла кулачок - вместо камня лежала раковина.
   Волохов заставил себя предположить, что ракушка эта была внутри камня и
Фират, сжимая кулак, счистила налипшую на нее шелуху  песчаника.  Конечно,
заставить себя поверить во что угодно здесь, на этом берегу, нетрудно.
   Но все-таки камень был куда меньше, чем раковина. Он заставил  себя  не
удивляться и не удивился, когда вместо ракушки на ладони  появился  дохлый
высушенный краб, обрывок водоросли  синего  цвета  и,  наконец,  маленькая
золотая рыбка, пугливо подрагивающая плавничками. Он так  и  назвал  ее  -
"золотая рыбка", и Фират тут же превратила ее в черную, потом в  белую,  и
рыбка терпеливо прошла через  весь  солнечный  спектр  и  в  награду  была
отпущена  в  море.  Затем  пришел  черед  маленьким,  не  больше  мизинца,
человечкам; угловатые и условные, они напоминали рекламных гномиков  и  не
имели ничего общего с тем, каким представлялся Волохову Мальчик-с-пальчик.
   Фират разгладила складки платья и высыпала человечков себе  на  колени.
Они засуетились, и Волохов с трудом успевал  комментировать  их  действия.
Фират ничего не повторяла, только время от времени указывала пальцем на ту
или другую фигурку. Если бы только она действительно запоминала  все,  что
он ей говорил, то у  нее  должен  был  составиться  небольшой,  но  весьма
причудливый словарик.
   А  может  быть,  она  ничего  не  запомнила?  Может  быть,  она  просто
показывала ему свои игрушки?
   А если она запоминала его язык, то почему же она не  сделала  ни  одной
попытки познакомить Волохова со своим?
   Этого минутного раздумья, этой  крошечной  остановки  было  достаточно,
чтобы почувствовать бесконечную усталость. Волохов вдруг понял, что он уже
страшно долго сидит на этом пустынном  берегу,  обманутый  медлительностью
здешнего солнца, которое все еще лениво лезло в  зенит,  в  то  время  как
дома, на Земле, уже давно наступил бы вечер.
   Он провел рукой по лбу. Это же сумасшествие -  столько  часов  провести
под палящим солнцем. Да еще чужим, с неизвестным спектром излучения.
   - Жара, - сказал он, обращаясь к Фират, - надо идти  в  тень.  Тень,  -
повторил он, указывая на синеватый силуэт, разлегшийся на песке.
   Фират посмотрела внимательно, потом обвела пальцем  контур  собственной
тени и удовлетворенно кивнула:
   - Тень. Хорошо. Вот такая тень - хорошо? - Она раскинула  руки,  словно
крылья, и часто-часто ими замахала.
   - Хорошо, -  сказал  Волохов,  далеко  не  уверенный  в  том,  что  она
правильно его поняла.
   - Зеленая тень - хорошо? - продолжала допытываться Фират.
   - Зеленая - хорошо, и синяя - хорошо, и черная.
   Фират посмотрела  на  него  так  удивленно,  что  Волохов  окончательно
уверился во взаимном непонимании.  Между  тем  Фират  быстро  вложила  два
пальца  в  рот  и  пронзительно,  отрывисто  свистнула.  Волохов  невольно
усмехнулся - так это было по-мальчишески, по-земному.
   Что-то зеленое поднялось из-за дальней дюны и стремительно понеслось  к
ним. Сначала Волохову казалось, что это - маленький  летательный  аппарат,
затем - что это птица. Когда же оно приблизилось, Волохов увидел существо,
напоминавшее ската, - узкое тело змеи, небольшой изящный клюв  и  метровые
полотнища   полупрозрачных   плавников,   превращавших   его   в   плоский
четырехугольный коврик с трепещущей бахромой.
   Существо неуверенно застыло метрах в двух от них,  но  Фират  похлопала
себя по коленке, как это делают, подзывая собаку.
   Существо жалобно пискнуло.
   - Он боится, - сказала Фират, обернувшись к Волохову, и  засмеялась.  -
Он боится ты.
   Она что-то стала говорить на незнакомом своем языке, говорить ласково и
наставительно, как все это утро она говорила с Волоховым.
   Существо еще чаще замахало краями своих плавников - Волохов не  решился
назвать это крыльями  -  и,  робко  приблизившись,  повисло  над  головами
сидевших, отбрасывая на них прохладную зеленую тень.
   Сразу стало легче дышать.
   - Это хорошо, - сказал Волохов, - но мне нужно на корабль. Чиниться.
   - Чиниться? - переспросила Фират, недовольно поморщив лобик.  -  Говори
понятно.
   Волохов беспомощно оглянулся по сторонам. Какая-то  палочка,  наверное,
выброшенная морем, валялась на песке. Волохов подобрал ее.
   - Мой корабль, - повторил он, разравнивая песок и рисуя на  нем  вполне
правдоподобные контуры звездолета, - он сломался.
   Он поднял палочку до уровня глаз и демонстративно разломил  ее  надвое.
Фират испуганно посмотрела на сломанную палочку в  руках  Волохова,  потом
быстро обернулась туда, где над  песчаными  дюнами  подымался  титанировый
корпус корабля.
   - О, - сказала она, - он сломался, он...
   Она  выхватила  из  рук  Волохова  обломок  ветки   и   начала   быстро
дорисовывать  вокруг  контура  корабля  пунктирные   расходящиеся   линии.
Казалось, нарисованный корабль встряхнулся, словно утка, и во все  стороны
разлетелись сотни маленьких песчаных брызг.
   - Радиация? - догадался Волохов. - Нет. Не бойся. Радиации нет. Не  тот
принцип действия. А может, ты боишься не радиации, а чего-нибудь другого?
   Фират внимательно слушала его, сдвинув густые  недетские  брови,  потом
уверенно и спокойно подтвердила:
   - Боюсь.
   Она поднялась на ноги и гортанно, протяжно крикнула, как  кричат  люди,
которые хотят, чтобы зов их разнесся как можно дальше и шире,  потому  что
тот, кого они зовут, может находиться и там, и там, и там. И тот, кого она
звала, поднялся из-за крайней прибрежной дюны и размашистой рысью двинулся
прямо на  них.  Волохов  вскочил  и  невольным  движением  заслонил  собой
девочку.
   Это был белый медведь, округлой длинноухой мордой напоминавший  собаку,
или скорее  огромный  ньюфаундленд,  белоснежной  шерстью  смахивающий  на
полярного медведя. Во всяком случае, кто бы это ни был, узкий, раздвоенный
на конце язык и тройной, как у акулы,  ряд  зубов  отнюдь  не  делали  его
добродушным.
   Зверь  остановился  прямо  перед  Волоховым,  все  еще   самоотверженно
заслонявшим  собой  Фират,  потом  наклонил  мохнатую   голову   набок   и
рассмеялся. Это был искренний, беззлобный  человеческий  смех,  и  золотые
черти плясали в смеющихся глазах зверя, и раздвоенный язык, вобравшийся  в
пасть, нежно и беспомощно трепетал за тройным рядом страшных зубов.
   - Фу ты, черт, - сказал Волохов и тоже засмеялся.  Он  чувствовал  себя
дураком, хотя ничего глупого или хотя бы нелогично не сделал.
   Фират вылезла из-за его широкой спины  и  что-то  сердито  проговорила.
Волохов не понимал ее языка, но все это звучало  так,  словно  она  хотела
сказать: ничего смешного нет, и надо делать дело, а не развлекаться.
   Она сказала еще что-то и коротким  жестом  указала  на  корабль.  Зверь
посмотрел по направлению  ее  руки,  потом  перевел  взгляд  на  Волохова,
разинул пасть и отчетливо, членораздельно произнес несколько "слов.  Потом
сорвался с места и огромными скачками помчался к кораблю. В  каждом  своем
прыжке он распластывался в воздухе,  и  только  тогда  было  видно,  каким
легким и поджарым было его тело, скрытое  невероятно  длинной  и  пушистой
шерстью.
   Зверь скрылся за дюнами.
   - Вот так плюшевая игрушка, - сказал Волохов. - Он умеет говорить?
   - Конечно, - несколько удивленно ответила Фират.
   - Каким образом? - не унимался Волохов.
   Фират пожала плечами.
   - Я говорю, ты говоришь, он говорит.
   Было ли это ответом?  Зверь  вернулся.  Он  ничего  не  сказал,  только
кивнул, словно давая понять, что идти к кораблю можно.
   Фира