придут, будет стычка  и
у них есть только один шанс сделать все как надо.
   Крикун заговорил с Куинтом. Тот заулыбался,  обнажив  остатки  зубов.
Коротко ответил, затем пальцы  его  сложились  в  громадные  кулаки,  он
поставил их  один  на  другой  и  повернул  в  разные  стороны,  как  бы
откручивая шею невидимому врагу. Крикун начал было переводить,  но  Клей
Рейнолдс остановил его взмахом руки. Ему хватило одного  слова,  которое
он понял без перевода: muerto <мертвец, покойник (исп.).> 5

   Всю  предшествующую  празднику  Жатвы  неделю  Риа  просидела   перед
магическим кристаллом, вглядываясь в  его  глубины.  Черной  ниткой  она
пришила голову Эрмота к его телу, мертвой змеей обвязала себе шею да так
и сидела, не замечая  запаха  разложения,  который  со  временем  только
усиливался. Дважды подходил Масти, громко мяукал, требуя еды,  и  всякий
раз Риа ногой отталкивала его, не отрывая взгляда от хрустального  шара.
Она сама все  более  превращалась  в  скелет,  а  глаза  уже  напоминали
глазницы тех черепов, что лежали в висевшей в углу сетке. Иной  раз  она
впадала в дрему, с гниющей змеей на шее, с хрустальным шаром, лежащим на
коленях. Упиралась острым подбородком в шею, из уголков рта вниз  бежали
струйки слюны, но спать она не спала. Она не могла терять время на  сон:
слишком многое показывал ей магический кристалл.
   Показывал в охотку. Теперь, чтобы заглянуть в розовые глубины, ей уже
не приходилось прибегать к пассам. Ей открылась  вся  мерзость  Меджиса,
все гадости и жестокости, творимые вдали от чужих глаз.  В  большинстве,
конечно, она  видела  всякую  ерунду:  мальчишек,  которые  онанировали,
подглядывая  в  замочную  скважину  за  раздевающимися  сестрами,   жен,
выворачивающих карманы мужей в поисках денег или табака, Шеба, пианиста,
вылизывающего сиденье стула, на котором только что сидела голой задницей
его любимая проститутка,  служанку  в  Доме-на-Набережной,  плюнувшую  в
подушку Кимбы Раймера после того, как канцлер  дал  ей  хорошего  пинка:
служанка помешала ему пройти.
   Все, что видела Риа, лишь подтверждало ее мнение об обществе, которое
она покинула. Иногда она  дико  смеялась,  иногда  обращалась  к  людям,
которых видела в хрустальном шаре,  словно  они  могли  ее  слышать.  На
третий день недели, предшествующей празднику Жатвы, она перестала ходить
в туалет, хотя и могла брать с собой магический кристалл,  и  теперь  от
нее шел резкий запах мочи.
   На четвертый день Масти перестал подходить к ней.
   Риа  смотрела  в  магический  кристалл  и  растворялась  в  нем,  как
случалось с другими, теми, кто приникал  к  шару  до  нес.  Она  уже  не
отдавала себе отчета в том, что  шар,  показывая  ей  невидимое  другим,
высасывает из нес остатки anima. А если бы и отдавала, то  скорее  всего
решила, что это равноценный обмен. Она видела все то, что люди старались
скрыть от посторонних глаз, все то, что всегда интересовало ее,  и  едва
ли сочла, что ее жизненная сила - слишком дорогая плата за  доставленное
удовольствие.

6

   - Дай я ее зажгу, боги тебя побери. - Джонас узнал говорившего:  этот
мальчишка махнул Джонасу отрезанным собачьим хвостом и  крикнул:  "Мы  -
Большие охотники за гробами, как и ты!"
   Другой мальчишка, к которому обращался этот  ангел,  никак  не  желал
расставаться с куском печенки, который они увели из-под  носа  владельца
мясной лавки на нижнем рынке.  Первый  схватил  его  за  ухо,  вертанул.
Второй мальчишка вскрикнул, выронил печенку из вымазанных кровью рук.  -
Так-то лучше. - Первый поднял кусок печенки. - Ты  должен  помнить,  кто
тут босс.
   Они  стояли  за  небольшой  пекарней  на  нижнем  рынке.  Поблизости,
привлеченный запахом горячего хлеба, терся пес с бельмом на одном глазу.
Он смотрел на них, повиливая хвостом.
   На куске печени  виднелся  разрез,  из  него  торчал  зеленый  фитиль
большой петарды. Под фитилем печенка  раздулась,  как  живот  беременной
женщины. Первый мальчишка достал серную спичку  сунул  ее  меж  передних
зубов, зажег.
   - Он не возьмет! - подал голос, дрожащий от надежды  и  предвкушения,
третий мальчишка.
   - Такой-то тощий? - хмыкнул первый. - Возьмет, ставлю мою колоду карт
против твоего лошадиного  хвоста.  Третий  подумал  и  покачал  головой.
Первый широко ухмыльнулся. - А ты мудр. - И зажег фитиль. -Эй, милый,  -
позвал он пса. - Хочешь попробовать вкусненького?  Держи!  И  он  бросил
кусок печенки. Шипящий фитиль не остановил пса. Он метнулся  к  печенке,
не отрывая единственного глаза от еды, какой не видел уже много дней.  И
в тот  момент,  когда  пес  на  лету  поймал  печенку  петарда,  которую
мальчишки засунули внутрь,  взорвалась.  Громыхнуло,  вспыхнуло.  У  пса
оторвало нижнюю челюсть. Хлынула кровь. Какое-то  мгновение  пес  стоял,
глядя на мальчишек одним глазом, потом рухнул.
   - Схватил!  -  воскликнул  первый  мальчишка.  -  Схватил!  Нас  ждет
счастливая Жатва, а?
   - Что это вы тут делаете? -  раздался  женский  голос.  -  А  ну  кыш
отсюда, воронье!
   Мальчишки убежали, смеясь, и смех их действительно напоминал карканье
ворон.

7

   Катберт и Ален остановили  лошадей  у  устья  каньона  Молнии.  Ветер
уносил от них "голос" червоточины, но от него все равно  гудела  голова,
дребезжали зубы.
   - Как же я ее ненавижу. - процедил Катберт. -  Давай  поторопимся.  -
Да, - согласился с ним Ален.
   Они спешились, неуклюжие в полушубках, привязали  лошадей  к  кустам,
что росли неподалеку. В обычной ситуации они обошлись бы без  этого,  но
знали, что надсадный вой червоточины лошадям тоже не по нутру.  Катберту
даже  послышалось,  что  червоточина  разговаривает  с  ним,  настойчиво
предлагает пройти к ней. Настойчиво и убедительно.
   Давай, Берт, отринь все эти глупости: жажду славы,  гордость,  боязнь
смерти, одиночество, которое ты высмеиваешь, потому  что,  кроме  смеха,
другого оружия у тебя нет. И эта девушка, забудь про нее. Ты ее  любишь,
не так ли? Далее если не любишь, все равно хочешь ее. Грустно,  конечно,
но она любит твоего друга, а не тебя. А вот если ты придешь ко мне,  все
это сразу перестанет тебя волновать. Так иди. Чего ты ждешь?
   - Чего я жду? - пробормотал Катберт. - Что?
   - Я спрашиваю, чего  мы  ждем?  Давай  покончим  с  этим  и  поскорее
уберемся отсюда.
   Из седельных сум каждый достал  по  небольшому  мешочку.  В  них  они
ссыпали порох из маленьких петард, которые два дня назад привез им Шими.
Ален опустился на колени, вытащил нож и, вырывая  под  ветками  канавку,
задом пополз по тропе в каньон.
   - Надо бы поглубже, -  заметил  Катберт.  -  Чтобы  порох  не  вынуло
ветром.
   Ален бросил на него злобный взгляд:
   - Может, выроешь ее сам? Чтобы точно знать, что глубина - как надо?
   Это червоточина, подумал Катберт. Она действует и на него.
   - Нет, Эл, - ответил он. - Для слепого  недоумка  у  тебя  получается
даже очень хорошо. Продолжай.
   Ален еще какое-то  мгновение  сверлил  его  тем  же  взглядом,  потом
заулыбался и вернулся к прерванному занятию.
   - Ты умрешь молодым, Берт.
   - Да, скорее всего. - Катберт тоже опустился на колени  и  последовал
за Аденом, заполняя канавку  порохом  из  мешка,  стараясь  не  обращать
внимания на назойливый "голос"  червоточины.  Нет,  порох,  пожалуй,  не
выдует, разве что ураганным ветром. А вот если пойдет  дождь,  ветки  не
защитят. Если пойдет дождь... Не думай об этом, приказал  он  себе.  Это
ка. Канавки по обе стороны тропы они засыпали порохом за десять минут но
обоим казалось, что времени на это у них ушло гораздо больше.  И  лошади
придерживались того же мнения. Они били копытами, на всю  длину  натянув
поводья, прижав уши к голове, выкатив глаза. Катберт и Ален отвязали их,
вскочили в седла. Катберту показалось, что его конь дрожит как  лист  на
ветру.
   Невдалеке солнечные лучи отражались  от  металла.  Цистерны  у  Скалы
Висельников. Их поставили предельно близко к выпирающей из  земли  глыбе
песчаника, но солнце стояло в зените, и тени от скалы не хватало,  чтобы
накрыть все цистерны.
   - Я просто не могу в  это  поверить,  -  покачал  головой  Ален.  Они
направлялись назад, к "Полосе К", огибая Скалу  Висельников  по  широкой
дуге, чтобы их не увидели. - Должно быть, они держат нас за слепых.
   - Они держат нас за глупцов. - ответил Катберт, - хотя, полагаю,  это
одно и то же. - Теперь, когда каньон Молнии остался далеко  позади,  его
так и распирало от облегчения. Неужели они собираются  войти  в  каньон?
Действительно войти, оказаться в  нескольких  ярдах  от  этой  проклятой
лужи? Он не мог в это поверить.., и  заставил  себя  напрочь  забыть  об
этом, потому что иначе пришлось бы поверить.
   - Новые всадники направляются к Скале Висельников. - Ален  указал  на
леса за каньоном. - Ты их видишь?
   На таком расстоянии всадники не превышали размером муравья,  но  Берт
видел их хорошо.
   - Меняют охрану, главное, чтобы они нас не  увидели..,  как  думаешь,
смогут разглядеть?
   - Оттуда? Вряд ли.
   Мысленно Катберт с ним согласился.
   - Они все попадут в каньон  на  день  Жатвы,  так?  -  спросил  Ален.
-Загнать туда малую часть - невелика польза.
   - Да.., я думаю, все они там окажутся.
   - А Джонас и его дружки?
   - И они тоже.
   На них  надвигалась  полоса  Плохой  Травы.  Ветер  дул  им  в  лицо,
заставляя глаза слезиться, но Катберт не видел в этом ничего плохого.
   Наоборот. "Голос" червоточины, спасибо ветру,  заметно  ослабел.  Еще
немного, и он пропадет полностью. Именно этого и не хватало Катберту для
полного счастья.
   - Ты думаешь, мы выберемся оттуда, Берт?
   - Сие мне неведомо, - ответил Катберт, вспомнил о засыпанных  порохом
канавках под сухими ветками и улыбнулся. - Но вот что я тебе скажу,  Эл:
они точно узнают, что мы там побывали.

8

   В Меджисе, как и в любом  другом  феоде  Срединного  мира,  последняя
неделя перед Ярмаркой посвящалась политике. Влиятельные люди  съезжались
со всех концов феода, одно  совещание  сменялось  другим,  подготавливая
главное событие - Форум феода,  который  по  традиции  проходил  в  день
Жатвы. Сюзан участвовала во всех этих мероприятиях, живое доказательство
того, что у мэра есть еще порох в пороховницах. Присутствовала  и  Олив,
раз за разом выпивая до дна чашу унижения. Они  сидели  по  обе  стороны
стареющего петушка. Сюзан наливала кофе. Олив раздавала пирожные. Обе  с
благодарностью выслушивали хвалебные отзывы о качестве еды и напитков, к
приготовлению которых они не имели ни малейшего отношения.
   Сюзан  не  могла  заставить  себя  посмотреть  на  улыбающееся   лицо
несчастной Олив. Да, не судьба ее мужу лежать в одной постели с  дочерью
Пата Дельгадо.., но сэй Торин этого не знала, а Сюзан ничего не могла ей
сказать. Когда же боковым зрением она видела жену мэра, ей  вспоминались
слова Роланда, произнесенные им на Спуске: "На мгновение я подумал,  что
она - моя мать". Но в этом-то и состояла проблема, не  правда  ли?  Олив
Торин не могла стать матерью. Отсюда и та ужасная  ситуация,  в  которой
оказались и она сама, и Сюзан.
   Мысли Сюзан занимало совсем другое, но со всей этой суетой во  дворце
мэра она смогла вырваться лишь за три дня до праздника Жатвы. Отсидев на
последнем в тот день совещании, скинув Розовое платье с аппликацией (как
она его ненавидела! Как она ненавидела  все  платья!).  Сюзан  торопливо
надела джинсы, рубашку и полушубок. Заплетать волосы в косы  времени  не
было, ее ждали на чаепитии у мэра, но Мария завязала их в узел, и  Сюзан
помчалась к дому, который вскорости собиралась покинуть навсегда.
   То, что  она  хотела  посмотреть,  лежало  в  чулане,  примыкающем  к
конюшне, который ее отец использовал как кабинет, но сначала она вошла в
дом и услышала то, что и рассчитывала услышать: сладкое посапывание тети
Корд. Оно и к лучшему.
   Сюзан отрезала кусок  хлеба,  намазала  его  медом  и  направилась  в
конюшню, прикрывая лицо от пыли, которую гнал по двору ветер. В  огороде
громыхало пугало, поставленное теткой.
   Она нырнула в конюшню. Пилон  и  Фелиция  поприветствовали  ее  тихим
рыканием,  и  она  разделила  кусок  хлеба  между  ними.  Большая  часть
досталась Фелиции, потому что в Привходящий мир Сюзан решила отправиться
на Пилоне.
   В чулан-кабинет Сюзан не заходила со дня смерти  отца,  боясь  именно
той душевной боли, которую и  испытала,  отодвинув  засов  и  переступив
порог. Узкие окна затянула паутина, но они пропускали достаточно света -
день опять выдался безоблачным, - чтобы она увидела лежащую в пепельнице
трубку, красную, его любимую, которую он всегда курил, если ему  было  о
чем подумать. На спинке стула лежала сетка. Пат, должно быть,  чинил  ее
при свете газового рожка, потом отложил,  решив,  что  доделает  начатое
завтра.., но змея  выскочила  из-под  копыт  Пены,  и  завтра  для  Пата
Дельгадо уже не наступило.
   - О, папа, - всхлипнула Сюзан. - Как мне тебя не хватает.
   Она подошла к столу, провела пальцами по  его  поверхности,  оставляя
полосы в слое пыли. Села на стул, послушала,  как  он  скрипит  под  ней
(точно так же он скрипел и под ним),  пододвинулась  на  самый  краешек.
Следующие пять минут она сидела  и  плакала,  закрыв  лицо  руками,  как
случалось в детстве.  Только  теперь  не  было  Большого  Пата,  который
подошел бы к ней,  усадил  на  колени  и  целовал  бы  в  чувствительное
местечко под подбородком (особенно чувствительное к щеточке усов над его
верхней губой), пока слезы не перешли бы в смех.
   Время - лицо на воде, на этот раз - лицо ее отца.
   Наконец слезы высохли. Один за  другим  она  начала  открывать  ящики
стола. Нашла другие трубки (многие с  изжеванными  мундштуками),  шляпу,
одну из своих кукол (со сломанной рукой, которую  Пат  так  и  не  успел
починить), перьевые ручки, маленькую фляжку, пустую,  но  с  характерным
запахом виски. В нижнем увидела две шпоры, одну с отломанным  колесиком.
Догадалась, что в день смерти именно эти шпоры были на его сапогах.
   Если бы мой отец был здесь, сказала она в тот день на Спуске. Но  его
нет, ответил тогда Роланд. Он мертв.
   Пара шпор, одна с отломанным колесиком. Сюзан достала шпоры из ящика.
Перед ее мысленным взором возникла Океанская Пена.  Вот  она  встает  на
дыбы,  сбрасывает  отца  (одна  шпора  цепляется  за  стремя,   колесико
отламывается), ее ведет вбок, и она падает  на  него.  Это  Сюзан  легко
представила себе, но не  увидела  змею,  о  которой  рассказал  им  Френ
Ленджилл. Не увидела, и все.
   Она положила шпоры в ящик, встала,  посмотрела  на  полку  справа  от
стола. На ней стояли гроссбухи в кожаных переплетах, бесценное сокровище
для общества, утерявшего  секрет  изготовления  бумаги.  Ее  отец  почти
тридцать лет был главным конюхом феода,  и  на  полке  стояли  книги,  в
которые он записывал родословную лошадей.
   Сюзан взяла последнюю в ряду, начала пролистывать. На  этот  раз  она
даже обрадовалась, когда у нее вновь защемило сердце при виде  знакомого
почерка.
   Рожден от ГЕНРИЭТТЫ, 2-ой жеребенок, оба хорошие. Мертворожденный  от
ДЕЛИИ, жеребец (МУТАНТ).
   Рожден от ИОЛАНДЫ, чистокровка, ОТЛИЧНЫЙ ЖЕРЕБЧИК.
   И рядом с каждым  дата.  К  своим  обязанностям  он  относился  очень
серьезно. Такой аккуратный. Такой дотошный. Такой...
   Сюзан обмерла, понимая, что неожиданно для себя нашла то, что искала,
хотя до этого самого мгновения не  очень-то  представляла  себе,  а  что
именно привело ее  в  эту  маленькую  комнатушку.  Последние  исписанные
страницы отсутствовали. Их вырвали с корнем.
   Кто это мог сделать? Уж конечно, не ее отец. К бумаге он относился  с
таким же почтением, как другие  -  к  богам  или  золоту.  И  почему  их
вырвали?
   Ответа долго  искать  не  пришлось:  разумеется,  из-за  лошадей.  Их
слишком много на Спуске. И ранчеры, Ленджилл, Кройдон, Ренфрю, лгали как
насчет их числа, так и насчет процента мутантов. Лгал  и  Генри  Уэрнер,
занявший должность отца. Если бы мой отец был здесь... Но  его  нет.  Он
мертв.
   Она заявила Роланду, что Ленджилл не мог солгать насчет смерти  отца,
она в это не верит.., но теперь могла поверить.
   Да помогут ей боги, теперь она могла в это поверить.
   - И что ты тут делаешь?
   От неожиданности Сюзан вскрикнула, выронила гроссбух, оглянулась.  На
пороге стояла Корделия в старом  черном  платье.  Три  верхние  пуговицы
остались незастегнутыми, так что Сюзан видела  ключицы,  выпирающие  над
рубашкой из белой материи. Только увидев эти ключицы, Сюзан поняла,  как
сильно похудела тетя Корд  за  последние  три  месяца.  Заметила  она  и
красное пятно (отлежала  на  подушке)  на  левой  щеке  Корделии,  очень
похожее на отметину от оплеухи.
   - Тетя Корд! Ты меня напугала. Ты...
   - Что ты тут делаешь?  -  повторила  Корделия.  Сюзан  наклонилась  и
подняла гроссбух.
   - Пришла, чтобы вспомнить отца. - Она поставила книгу на  полку.  Кто
вырвал эти страницы? Ленджилл? Раймер? Она в этом сомневалась. Скорее их
вырвала женщина, что сейчас стояла перед  ней.  Может,  потому,  что  ей
пообещали за это золотую монету. Ни о чем не спрашивая соответственно  и
не требуя ответа. Выполнила просьбу,  получила  вознаграждение,  бросила
монетку в копилку. Вопрос закрыт.
   - Вспомнить его? Не вспоминать  тебе  его  надо,  а  просить  у  него
прощения. Ибо ты забыла его лицо, да, забыла. Как это ни прискорбно,  ты
забыла его, Сью.
   Сюзан молча смотрела на тетку.
   - Ты уже была с ним сегодня? - В голосе Корделии слышалась  насмешка.
Ее рука поднялась к красной отметине на щеке, потерла  ее.  А  ведь  она
совсем плоха, подумала Сюзан. И особенно сдала, когда по городу поползли
сплетни о Джонасе и Корал Торин. - Ты уже  подлезла  под  сэй  Диаборна?
Твоя щель еще не просохла от его спермы? Ну-ка дай я посмотрю сама!
   Корделия шагнула к племяннице, но та, в испуге и отвращении, с  силой
оттолкнула ее. И  Корделия  спиной  впечаталась  в  стену  у  затянутого
паутиной окна.
   - Прощения надо просить тебе, - выкрикнула Сюзан. - За то, что смеешь
говорить с его дочерью таким тоном и в  этом  месте.  В  этом  месте.  -
Взгляд ее уперся в гроссбухи, вновь вернулся к тетке.  И  лицо  Корделии
Дельгадо сказало все, что  ей  хотелось  знать.  Она  не  участвовала  в
убийстве брата, в это Сюзан не верила, но  что-то  об  этом  знала.  Да,
знала.
   - Ты неверная сучка, - прошептала Корделия.
   - Нет, - ответила Сюзан, - я-то как раз верная.
   И так оно и было, осознала Сюзан. От этой мысли у нее с  плеч  словно
свалилась громадная тяжесть. Она прошла к двери, на пороге обернулась.
   - Ноги моей больше не будет в этом доме. Слушать твои  оскорбления  я
больше не желаю. И видеть тебя такой, какая ты сейчас.  Ты  высушила  ту
любовь, которую я испытывала к тебе за все,  что  ты  делала  для  меня,
заменив мать.
   Корделия закрыла руками лицо, словно у нее болели  глаза,  когда  она
смотрела на Сюзан.
   - Так убирайся! - выкрикнула она. - Убирайся в Дом-на-Набережной  или
где там еще ты перепихиваешься с этим мальчишкой! Если я больше  никогда
не увижу твою шлюшечью физиономию, то буду считать, что не  зря  прожила
жизнь!
   Сюзан вывела Пилона из конюшни. Рыдания  вновь  разрывали  ей  грудь.
Поначалу она даже не смогла сесть на лошадь. Но  в  конце  концов  села,
испытывая не только печаль, но и облегчение. А выехав на главную улицу и
пустив Пилона галопом, даже не оглянулась.

9

   На следующее утро, в предрассветной тьме, Олив  Торин  прокралась  из
комнаты, где теперь спала одна, в другую, которую почти сорок лет делила
с мужем. Пол холодил босые ноги, и она вся дрожала, когда  добралась  до
кровати.., но дрожала она  не  только  от  холода.  Она  легла  рядом  с
костлявым, храпящим мужчиной в ночном колпаке, а когда он отвернулся  от
нее (при этом громко захрустели его коленки), прижалась к нему и обняла.
Безо всякой страсти, лишь ради того, чтобы разделить  его  тепло.  Узкая
грудь