лую, напоенную ароматами цветов летнюю  ночь.  Корделия
Дельгадо,  которая  в  этот  момент  стояла  рядом  с  Генри  Уэртнером,
конезаводчиком феода, заметила, что они, должно  быть,  устали.  Уэртнер
расхохотался и не преминул возразить:
   - Нет,  мэм,  в  этом  возрасте  они  понятия  не  имеют,  что  такое
усталость. И пройдет не один час, прежде чем койки в "Полосе  К"  увидят
их.
   Олив  Торин  покинула  гостей  вскоре  после  юношей,  сославшись  на
головную боль. Бледность лица как бы подтверждала правоту ее слов.
   К одиннадцати мэр,  его  канцлер  и  начальник  вновь  организованной
службы безопасности переместились в кабинет мэра в  компании  нескольких
оставшихся   гостей   (исключительно   ранчеров,    членов    Ассоциации
конезаводчиков). Последовал короткий,  но  интенсивный  обмен  мнениями.
Некоторые ранчеры порадовались тому, что эмиссары Альянса столь  молоды.
Элдред Джонас ничего  на  это  не  сказал,  лишь  улыбался,  разглядывая
длинные пальцы своих рук.
   К полуночи Сюзан добралась до дома и  уже  разделась.  О  сохранности
сапфирового ожерелья ей тревожиться не пришлось: оно принадлежало  феоду
и отправилось в сейф до того, как Сюзан покинула дворец мэра, что бы там
ни думал мистер Вы-нам-не-пара Уилл Диаборн. Мэр  Торин  (не  могла  она
называть его Харт, хотя он настоятельно просил об этом.., не могла  даже
в мыслях) самолично снял с нее ожерелье. В  коридорчике  рядом  с  залом
приемов, под гобеленом, на котором король  Артур  доставал  из  пирамиды
захороненный в ней меч. И он (Торин, не Артур) воспользовался  моментом,
чтобы поцеловать ее в губы и облапать грудь, ту  часть,  что  оставалась
наиболее обнаженной на протяжении этого бесконечного вечера.
   - Я сгораю в ожидании Жатвы, - страстно прошептал он ей  на  ухо.  От
него разило бренди. - Каждый летний день тянется, как год.
   Теперь, в своей комнате, расчесав волосы и глядя на плывущую по  небу
луну, Сюзан думала, что никогда в жизни не испытывала такой злости,  как
в это самое мгновение: она злилась на Торина, злилась на тетю Корд, а уж
этого самодовольного ханжу Уилла Диаборна просто разорвала бы на  куски.
Но больше всего, однако, она злилась на себя. "Из  любой  ситуации  есть
три выхода, - как-то сказал ей отец. - Ты можешь принять решение  что-то
сделать, можешь принять решение ничего не делать.., а можешь  решить  не
принимать  никакого  решения".  От  последнего,  указывал  отец,  ничего
хорошего не жди, это выбор слабого и дурака. Она пообещала себе,  что  с
ней такого никогда не случится.., и в итоге  оказалась  именно  в  таком
положении. Выбирать было не из чего, она сама себя загнала в тупик...
   В своей комнате во дворце мэра (она не делила спальню  с  Хартом  уже
лет десять, а постель, пусть и не часто, - пять), Олив сидела  в  ночной
рубашке из простой,  нерасшитой  белой  хлопчатобумажной  ткани  и  тоже
смотрела на луну. Уединившись в своем убежище, она поплакала.., но слезы
быстро иссякли. И теперь она сидела с сухими глазами, опустошенная,  без
эмоций, не женщина - сухое дерево.
   А самое ужасное состояло в  том,  что  Харт  ничего  не  понимал.  Не
понимал, что унижает не  только  ее.  Весь  вечер  он  раздувал  щеки  и
хорохорился (не забывая при каждом удобном случае заглянуть в  вырез  на
груди сэй Дельгадо), не замечая,  что  люди,  включая  его  собственного
канцлера, смеются за его спиной. Они, конечно, перестанут смеяться, если
девушка вернется к тетке с большим животом, но произойдет это не  скоро.
Ведьма об этом позаботилась. А если девушка забеременеет  не  сразу?  Но
больше всего унижало ее другое. Она, Олив, дочь Джона Хаверти,  все  еще
любила своего мужа. Тщеславного, самовлюбленного, надменного. Любила,  и
все.
   Однако тревожила Олив не только юношеская влюбленность  Харта  в  эту
красотку. Она чувствовала, что за его спиной плетется какая-то  интрига,
опасная и бесчестная. Она догадывалась, что Харт  знал  об  этом  совсем
ничего, ровно столько, сколько позволяли ему знать Кимба Раймер  и  этот
отвратительный хромоногий мужчина.
   А ведь было время, и не так давно, когда Харт не  позволил  бы  Кимбе
Раймеру водить себя за нос, когда  ему  хватило  бы  одного  взгляда  на
Элдреда Джонаса и его друзей, чтобы выслать их на запад. Но все это было
до того, как Харт потерял голову от серых глаз, высокой груди и плоского
живота сэй Дельгадо.
   Олив притушила лампу, задула  фитиль  и  залезла  в  кровать,  где  и
пролежала без сна чуть ли не до рассвета.
   К часу ночи в зале приемов и, обеденном зале дворца мэра не  осталось
ни души, за исключением квартета уборщиц, которые молчаливо  (и  нервно)
занимались своим делом под недремлющим оком Элдреда Джонаса. Когда  одна
подняла голову и увидела, что он покинул подоконник, где сидел и  курил,
то тут же известила об этом остальных, и те чуть расслабились. Но они не
смели ни петь, ни смеяться. Il spectro ,
мужчина с синим гробом на руке, мог лишь отступить в тень. Возможно,  он
все еще приглядывал за ними.
   К двум часам ушли и уборщицы. В это  время  прием  в  Гилеаде  только
выходил бы на пик, веселье достигало максимума, но Гилеад был далеко, не
только в другом феоде, но в другом мире.  А  высший  свет  Внешней  Дуги
ложился спать рано.
   В "Приют путников"  представители  высшего  света  не  захаживали,  а
простой люд гулял под немигающим взглядом Сорви-Головы.

2

   В одном конце салуна рыбаки в сапогах с завернутыми голенищами пили и
играли по маленькой в "Следи за мной". Справа от них  пустовал  покерный
столик, зато слева горластые мужики, в основном ковбои с ранчо, облепили
"Аллею Сатаны", наблюдая, как кости скачут по бархату.  В  другом  конце
салуна Шеб Маккарди наяривал на  своем  инструменте,  руки  летали,  пот
градом катился по бледным щекам и шее. Рядом с  ним,  встав  на  скамью,
трясла огромной грудью подвыпившая Красотуля и во весь  голос  горланила
песню:
   Давай иди ко мне, дружок, Иди скорее.
   Амбар не заперт на замок, Вперед смелее.
   В амбаре курочка живет И петушка весь вечер ждет, Ко мне скорее...
   Шими остановился у пианино,  с  "верблюжьим"  ведром  в  одной  руке,
улыбнулся Красотуле, попытался подпеть. Она, не сбившись с  ритма,  дала
ему пинка, и  Шими  двинулся  дальше,  смеясь  своим  особенным  смехом,
пронзительным, но тем не менее не противным.
   У стены играли в дартс. В кабинке шлюха,  именовавшая  себя  графиней
Джулией (особа королевской крови,  изгнанная  из  Горлана,  это  вам  не
хухры-мухры), одновременно гоняла шкурку двум клиентам и при этом курила
трубку. У стойки бара  выпивали  бродяги,  погонщики,  конюхи,  возницы,
плотники, бондари, рыбаки...
   И еще двое мужчин, с револьверами  на  боку,  оккупировавшие  дальний
конец стойки.  Никто  не  решался  составить  им  компанию,  даже  сесть
вплотную. И не только потому,  что  из  кобур  грозно  торчали  рукоятки
револьверов. Стрелковое оружие встречалось в Меджисе редко, но особо его
не боялись. Да только по этой парочке чувствовалось, что весь  день  они
провели за тяжелой работой, выполнять которую им очень не хотелось..,  и
теперь искали  малейшего  повода  затеять  драку  и  снять  накопившееся
напряжение, отправив к праотцам какого-нибудь мужа новоиспеченной вдовы.
   Бармен Стенли ставил им одну  порцию  виски  за  другой,  не  пытаясь
завязать разговор, обходясь без  дежурных  фраз  вроде  "Жаркий  выдался
денек, не правда ли?". Он них несло потом, руки  потемнели  от  сосновой
смолы. Но смола не скрывала синие гробы, вытатуированные на правой  руке
каждого. Их приятель, хромоногий  старик  с  женской  прической,  однако
отсутствовал. По мнению Стенли, из трех  Больших  охотников  за  гробами
Джонас был самым худшим, но и от этих двоих он не ждал ничего  хорошего,
поэтому старался  держаться  от  них  подальше.  Вроде  бы  и  остальные
следовали его примеру. И при удаче все могло обойтись:  парочка  слишком
устала, чтобы засиживаться допоздна.
   Рейнолдс и Дипейп действительно  устали,  они  провели  весь  день  в
СИТГО, маскируя цистерны с ничего не значащими для них словами  ТЕКСАКО,
СИТГО, САНОКО, ЭКССОН,  выписанными  на  бортах.  Они  нарубили  миллион
сосновых ветвей и перетащили  их  с  одного  места  на  другое,  но  вот
отправляться на боковую не собирались. Дипейп, возможно, и отправился, в
компании Ее святейшества, но юную  Красотулю  (звали  ее  Герт  Моггинс)
выписали на пару ночей на ранчо.
   - И она останется там на неделю, если будут хорошо  платить,  -мрачно
изрек Дипейп, поправив очки.
   - К черту ее, - буркнул Рейнолдс.
   - Именно туда я бы ее и отправил, если б смог, но не могу.
   - Пожалуй, пора перекусить, раз уж забесплатно. - Рейнолдс указал  на
другой конец стойки, куда поставили  только  что  принесенную  из  кухни
оловянную миску с дымящимися моллюсками. - Хочешь?
   - Они похожи на улиток и так же медленно сползают  в  живот.  Принеси
мне лучше жареного мяса.
   - Как скажешь, партнер. - И Рейнолдс двинулся к другому концу стойки.
Люди  широко  расступались,  давая  ему  пройти.  Его  плащ  с  шелковой
подкладкой и то никого не задел.
   Дипейп пребывал в особенно мрачном настроении: мало  того  что  пахал
как вол, так еще и Ее святейшество  ублажала  сейчас  ковбоев  на  ранчо
"Пиано". Он осушил стакан, поморщился от запаха сосновой смолы,  которым
пропахли его руки, протянул стакан Стенли Руису.
   -  Наполни,  да   побыстрее,   собака!   -   гаркнул   он.   Пастуха,
привалившегося к стойке спиной  и  задницей,  от  рыка  Дипейпа  бросило
вперед. С этого все и началось.
   Шими шел вдоль стойки, с "верблюжьим" ведром в руках. В более поздний
час, когда народ начинал расходиться, в его обязанности входила  уборка.
А до того он кружил по залу с ведром, сливая все недопитое из  стаканов.
Этот коктейль выливался в кувшин,  который  Стенли  держал  за  стойкой.
Надпись на кувшине в достаточной мере соответствовала его содержимому  -
"ВЕРБЛЮЖЬЯ МОЧА". Двойная порция этого пойла стоила три пенни. Пили  его
лишь самые бедные да те, у кого еще горела душа, а на другое  денег  уже
не осталось, однако  каждый  вечер  желающих  хватало.  И  у  Стенли  не
возникало проблем с опорожнением кувшина.  Иной  раз  на  дне  что-то  и
оставалось, но один вечер всегда сменялся другим. А с  ним  прибывали  и
новые жаждущие.
   Но в этот раз Шими не удалось  добраться  до  кувшина  с  "верблюжьей
мочой", что стоял за стойкой. Он споткнулся о ногу  пастуха,  когда  тот
отпрянул от стойки, и, удивленно вскрикнув, упал на  колени.  Содержимое
ведра выплеснулось вперед и, следуя Первому  зловредному  закону  Сатаны
(если какая-то неприятность может случиться, от нее никуда не денешься),
окатило ноги Дипейпа, от колен и ниже, ядреным коктейлем из пива,  грэфа
и белой молнии.
   Разговоры за стойкой разом стихли, замолчали и мужчины у  стола,  где
шла игра в кости. Шеб повернулся, увидел Шими, стоящего на коленях перед
Дипейпом,  и  перестал  играть.  Красотуля,   которая,   закрыв   глаза,
вкладывала в песню всю душу, проорала еще пару строк, прежде чем до  нее
дошло, что в салуне неестественно тихо, тут она перестала петь и открыла
глаза. Потому что такая тишина предвещала только  одно:  сейчас  кого-то
убьют. И уж она, конечно,  не  хотела  пропустить  этого  захватывающего
события.
   Дипейп застыл, вдыхая поднимающиеся алкогольные пары. Запах неприязни
не вызывал, все лучше, чем сосновая смола. И мокрые, прилипшие  к  ногам
штаны особенно не смущали: другое дело,  если  б  сок  жизни  налился  в
сапоги, но этого не произошло.
   Его рука упала на рукоятку револьвера. Слава богам, наконец-то у него
появился повод забыть о липких руках и уехавшей шлюхе.  Да  еще  немного
поразвлечься.
   Теперь затих весь салун. Стенли вытянулся  за  стойкой,  как  солдат,
нервно подергивая подтяжки. С другого конца стойки Рейнолдс с  интересом
взирал на своего  партнера.  Он  взял  раковину  из  дымящейся  миски  и
раздавил ее о край стойки, как сваренное вкрутую  яйцо.  У  ног  Дипейпа
Шими поднял голову, в его  округлившихся  глазах  застыл  страх.  Черные
волосы торчали во все стороны. Он попытался улыбнуться.
   - Ну, - процедил Дипейп. - Ты меня всего облил, парень.
   - Премного извиняюсь, здоровяк, я споткнулся. - Шими указал за спину.
Несколько капелек "верблюжьей мочи" слетело  с  пальцев.  Кто-то  нервно
откашлялся. Все взгляды скрестились на Шими и Дипейпе, а  тишина  стояла
такая, что слышался шелест листвы под ветром да шум волн,  разбивающихся
о скалы Хэмбри-Пойнта, в двух милях от "Приюта".
   - Черта с два. - подал  голос  пастух,  отпрянувший  от  стойки.  Лет
двадцати, внезапно испугавшийся, что ему больше не увидеть  мать.  -  Не
пытайся переложить вину на меня, паршивый недоумок.
   - Мне без разницы, как это произошло. - Дипейп  отдавал  себе  отчет,
что играет для зрителей, а у зрителей, как известно, цель одна - увидеть
зрелище. И сэй Р.Б.Дипейп не мог отказать им в маленьком удовольствии.
   Ох ухватился за штаны повыше колен и подтянул их повыше, открыв носки
сапогов. Блестящие и мокрые.
   - Смотри сюда. Видишь, что ты сделал с моими сапогами.
   Шими, однако, не отрывал глаз от его лица, перепуганный, с  прилипшей
к лицу идиотской улыбкой.
   Стенли Руис решил, что должен попытаться предотвратить  трагедию.  Он
знал Долорес Шимер, мать мальчика, возможно, сам был его отцом. И потом,
он любил Шими. Дурачок, но с добрым сердцем, не  пил,  работал  отменно.
Опять же, мог улыбнуться тебе в самый холодный и  мрачный  зимний  день.
Этого таланта недоставало куда как многим нормальным людям.
   - Сэй Дипейп. - Он приблизился на шаг, заговорил тихо и  почтительно.
- Я очень сожалею о случившемся. Я с радостью оплачу вашу  выпивку  этим
вечером, если вы сможете забыть это печальное...
   Дипейп отреагировал мгновенно,  движение  его  руки  мало  кто  успел
уловить, но завсегдатаев "Приюта" это не удивило: они и так  знали,  что
подручный Джонаса должен иметь отменные рефлексы. Удивило их другое:  он
даже не повернулся, чтобы определить  местоположение  цели.  Ему  вполне
хватило голоса Стенли.
   Дипейп выхватил револьвер, и его рука описала  широкую  поднимающуюся
дугу. Он попал Стенли Руису точно в рот.  Раскровив  губы  и  выбив  три
зуба. Кровь брызнула за зеркало, тянущееся за  баром.  Несколько  капель
попали на левый нос Сорви-Головы. Стенли вскрикнул, прижал руки к  лицу,
откинулся на полку за его спиной. В тишине отчетливо зазвенели бутылки.
   У  другого  конца  стойки  Рейнолдс  раздавил  еще  одну  ракушку,  с
интересом наблюдая за происходящим. Цирк, да и только.
   Дипейп все смотрел на стоящего на коленях юношу.
   - Почисти мне сапоги.
   На лице Шими отразилось облегчение. Почистить ему сапоги!
   Конечно! С удовольствием! Немедленно! Он вытащил  тряпку  из  заднего
кармана. Совсем даже не грязную. Во всяком случае, не очень.
   - Нет. - вкрадчивым  голосом  остановил  Дипейп.  Шими  вновь  поднял
голову, в изумлении воззрился на него. - Эту рвань убери туда,  где  она
лежала.., я не хочу даже смотреть на нее. Шими тут же засунул  тряпку  в
задний карман. - Вылижи их, - так же вкрадчиво продолжил Дипейп.  -  Вот
что я от тебя хочу.  Ты  будешь  вылизывать  мои  сапоги,  пока  они  не
высохнут и не станут такими чистыми, что ты сможешь увидеть в  них  свою
идиотскую образину.
   Шими мялся, словно не понимал, что  от  него  требовалось.  Возможно,
слова Дипейпа дошли до него не сразу.
   - Я бы не спорил, - подал голос Крикун Каллахэн из-за  пианино  Шеба,
он  полагал,  что  это  безопасное  место.  -  Если  ты  хочешь  увидеть
завтрашний восход, надо это сделать.
   Дипейп уже решил, что завтрашнего восхода этому придурку не  увидеть,
по крайней мере в этом мире, но держал свои мысли при себе. Ему  никогда
не вылизывали сапоги. Он хотел знать, что  будет  при  этом  испытывать.
Если это ему понравится.., а то  и  возбудит..,  он  заставит  повторить
эксперимент Ее святейшество.
   - Я должен это делать? - Глаза Шими наполнились слезами. - Я не  могу
просто извиниться и начистить их до блеска?
   - Вылизывай, слабоумный осел, - отрезал Дипейп.
   Волосы Шими упали на лоб.  Язык  показался  между  губ.  А  когда  он
наклонился к сапогам Дипейпа, первая слеза упала на пол.
   - Прекрати,  прекрати,  прекрати,  -  остановил  его  голос.  Все  аж
подпрыгнули. Не потому, что  голос  так  внезапно  разорвал  тишину.  Не
потому,  что  голос  переполняла  злость.  Нет,  поразило  всех   другое
-звучащая в голосе откровенная  насмешка.  -  Я  просто  не  могу  этого
допустить. Нет. Хотел бы, но не могу. Кто  знает,  какие  болезни  могут
распространяться таким способом? Разум пасует!  Предугадать  последствия
абсолютно невозможно!
   В дверях стоял автор этой идиотской и  потенциально  опасной  тирады,
молодой человек среднего роста со сдвинутой за  затылок  шляпой,  из-под
которой торчали каштановые волосы. Только до  молодого  человека  он  не
дорос, подумал Дипейп. Молодой человек - это  перебор.  В  дверях  стоял
мальчишка. А на шее у него, только боги знали зачем, висел птичий череп,
словно огромный кулон. Висел на цепи, пропущенной через  глазницы.  И  в
руках он держал не револьвер (да где этому молокососу взять револьвер? -
подумал Дипейп), а чертову рогатку. Дипейп расхохотался.
   Засмеялся и мальчишка, закивал, словно понимая, как  нелепо  все  это
выглядит,  сколь  нелепы  произнесенные  им  слова.  Смех  его  оказался
заразительным. Захихикала и стоящая  на  скамье  Красотуля,  но  тут  же
заткнула рот руками.
   - Таким мальцам делать тут нечего. - Пятизарядный  револьвер  Дипейпа
все еще лежал на стойке, с прицела капала кровь Стенли Руиса. Дипейп, не
поднимая руки с железного дерева, чуть повернул  револьвер.  -  Те,  кто
ходит в такие места, могут плохо  кончить,  малец.  К  примеру,  умереть
совсем молодыми. Поэтому я даю тебе один шанс. Убирайся отсюда.
   - Благодарю вас, сэр. Я ценю вашу заботу. - Слова эти он  произнес  с
подкупающей искренностью.., но  не  двинулся  с  места.  Стоял  у  самых
дверей, растянув широкую резинку рогатки.  Дипейп  не  мог  понять,  что
зажато между пальцами, сжимающими резинку. Это что-то блестело  в  свете
газовых рожков. Возможно, металлический шарик.
   - И что ты хочешь этим сказать? - прорычал Дипейп. Малец его достал.
   - Я знаю, что я - как прострел в шее.., не упоминая уже о геморрое  в
заднице и молочной капельке, повисшей на заболевшем  конце..,  но,  если
для вас это все одно, мой дорогой друг, я бы хотел дать этот  шанс  тому
молодому человеку, что  стоит  перед  вами  на  коленях.  Позвольте  ему
извиниться,  позвольте  начистить  ваши  сапоги  тряпкой,  пока  они  не
заблестят, как солнце, но и позвольте ему прожить свою жизнь до конца.
   Одобрительный рокот донесся из  того  угла,  где  сидели  картежники.
Дипейпу эти звуки определенно не нравились, а потому  он  быстро  принял
решение. С мальцом надо  кончать.  Тот  говнюк,  что  облил  ему  штаны,
-недоумок. А этот  просто  наглец.  И  небось  полагает  себя  остряком.
Уголком глаза Дипейп заметил, что  Рейнолдс  заходит  мальцу  с  фланга,
неслышно, как тень. Дипейп оценил поддержку, но ему не верилось, что  он
сам не справится с этим стрелком из рогатки.
   - Мальчик, я думаю, ты допустил  ошибку,  -  по-отечески  пожурил  он
мальца, стоявшего в дверях. - Я  считаю...  -  Рука,  сжимавшая  резинку
рогатки, чуть опустилась.., или Дипейпу это привиделось.
   И он перешел от слов к делу.

3

   О том, что произошло потом, в Хэмбри говорили тридцать лет. Через три
десятилетия после падения Гилеада и крушения Альянса  об  этом  все  еще
говорили. К тому времени уже добрых пятьсот стариков заявляли, что в тот
вечер пили пиво в "Приюте" и все видели своими глазами.
   Пусть и молодой, Дипейп в быстроте мог поспорить со змеей. Однако  он
не успел  прицелиться,  не  то