вучно  прокатилась  по
бункеру, меня опять затошнило, и  взгляд  мой  непроизвольно  упал  на  труп
Индюка. Какая-то  заноза  не  давала  мне  покоя,  что-то  меня  беспричинно
тревожило и угнетало и вызывало чувство грозящей опасности.
   Я помотал головой, пытаясь избавиться от  противного  саспенса,  притянул
крышку и, повернув язычок, закрыл люк изнутри.
   Впер„д - и выше: я стал пробираться на выход. Но то ли проклятый саспенс,
то ли обилие крутых ужасов, увиденных в бункере, или  моя  рассеянность  или
задумчивость сыграли со  мной  злую  шутку,  -  только  я  заполз  не  в  то
ответвление, по которому приш„л сюда.  И  в  кромешной  тьме,  где  имелось,
вероятно, не более пары фотонов, не заметил вертикальной шахты и  неожиданно
провалился на несколько десятков футов вниз, не сумев вовремя  притормозить.
Гладкий ствол, круто изогнувшись, вынес меня к чуть приоткрытому люку и,  не
в силах остановиться, я успел лишь  сгруппироваться  и  мгновенно  выхватить
"спиттлер", и в ту же секунду вылетел из воздуховода, как пробка.
   14
   С большим трудом придя на обе ноги, держа  наготове  обнаж„нный  ствол  и
ожидая самого худшего, я приготовился дорого продать свою непут„вую жизнь.
   В огромной комнате, куда я попал, тыльной стороной ко мне стояло  кресло,
над  спинкой  которого   возвышался   мощный   морщинистый   затылок,   явно
принадлежавший не человеку.
   Сидевший в кресле некто поднялся на произвед„нный мною шум  и  повернулся
ко мне...

   У меня перехватило дыхание и зашевелились волосы на голове.  Передо  мной
стояло  существо  с  телом  человека,  одетое  в  удобный  домашний   костюм
т„мно-коричневого рубчатого вельвета, кремовую рубашку со свободным воротом,
охваченным расслабленным галстуком; в мягких матерчатых туфлях на ногах.  Но
его голова...
   Бог мой!  Его  голова  походила  одновременно  на  голову  гиппопотама  и
безрогого носорога, но с какими-то  грубыми,  будто  эскизно  проработанными
чертами бегемотового рыла, и ко всему прочему - глаза,  постоянно  прикрытые
немигающими, полупрозрачными пл„нками  век,  почти  безгубый,  жабий  рот  и
фактура  кожи,  напоминающая   фактуру   глины   или   пластилина   грязного
ж„лто-серого цвета.
   В Каталоге, который содержал всего лишь несколько  страниц  с  описаниями
разумных существ, обитающих в нашей Вселенной, заученным  мной  наизусть,  о
подобных нелюдях не  упоминалось.  До  что  Каталог  -  всех  их,  не  столь
многочисленных в смысле видового разнообразия, населяющих  Метагалактику,  я
наблюдал живь„м, в натуре, и с некоторыми даже общался. Это входило  в  нашу
подготовку. Здесь же было что-то непонятное. Не отводя от странного существа
своего т„плого "спиттлера", я лихорадочно соображал, кто стоит сейчас передо
мной и что же мне делать. Из  тех  им„н,  что  назвал  мне  Роки,  передавая
сведения из третьих рук, в голове вертелись Кэс Чей и Казимир. Но  ведь  все
д„ртики - это земляне. Неужели?.. Страшная догадка озарила меня,  и  в  этот
миг существо нарушило затянувшееся молчание.
   - Уберите, пожалуйста, вашу слоновью пушку. Она действует мне на нервы, у
меня очень расшатаны нервы, вы понимаете? - Оно говорило  обычным,  приятным
человеческим голосом, на типичном в Космосе диалекте  земного  языка,  но  с
явным акцентом, присущим андромедовцам.
   Почему-то я подчинился и  спрятал  "спиттлер"  под  мышку,  но  незаметно
включил на запись лэнгвидж.
   - Кто вы? - усталым голосом спросило  существо,  не  поднимая  век.  -  Я
чувствую: вы - не д„ртик, хотя и дрожите, как осиновый лист. - Оно непонятно
чему засмеялось.
   "Нет, это не Кэс Чей,  если  я  хоть  что-нибудь  понимаю  в  людях...  в
нелюдях", - подумал я и ответил:
   - Я Саймон Сайс, землянин. - И неожиданно для самого себя вдруг  бросился
головой в омут, пойдя, что называется, ва-банк: стараясь не отводить глаз от
гиппопотамьего рыла, сказал просто:
   - Помогите мне.
   Ни один мускул не дрогнул на этом...  на  этой...  голове,  не  поднялись
по-прежнему опущенные веки, - лишь тяжкий, глубокий вздох услышал я, и вслед
за тем существо без всякой изд„вки и насмешки, без нам„ка на сво„  положение
хозяина и хозяина положения, и даже,  как  мне  показалось,  с  просительной
интонацией, произнесло:
   - Помоги нам, и мы поможем тебе... Я вижу, я знаю, я чувствую сам, что вы
не д„ртик. Здесь кругом одни д„ртики, одни тупые  головорезы...  И  вот  уже
несколько лет ни одного, - оно запнулось, - человека. А мне нужен не  просто
землянин, а человек. О, вы человек, я знаю это, я вижу, я чувствую это  сам.
- Существо говорило странно, непонятно, постепенно убыстряя речь. -  Я  пока
не спрашиваю, как вы попали сюда. О, сюда невозможно  попасть  настоящему...
человеку, - оно опять запнулось на слове "человек". - Но не  будем  пока  об
этом. Можете мне вообще ничего не рассказывать. Только помогите, прошу  вас.
А я помогу вам.
   - Вы, наверное, и есть профессор Казимир, не так ли? - в упор спросил я.
   - О, вы знаете мо„ имя? Так вы вс„ знаете обо мне? И вы поможете  мне,  -
он почему-то вс„ более возбуждался и нервничал, -  правда?  Вы  ведь  пришли
меня спасти, да?
   - Нет, я ничего не знаю о вас, я лишь мельком слышал ваше имя, но ни ваши
обстоятельства, ни ваши проблемы мне совсем  неизвестны,  -  я  вс„-таки  не
сказал ему всю правду, утаив даже то немногое, что сообщил мне Роки Рэкун.
   - Ну, неважно, мы обо вс„м успеем ещ„ поговорить. Но  позднее,  несколько
позднее. Я вс„ вам объясню и отвечу на все ваши вопросы. Но дайте мне слово,
что вы исполните сначала  то,  что  должен  обязательно  исполнить  человек,
именно человек, который собирается мне помочь. Вы должны присутствовать  при
мо„м приступе, вы должны быть со  мной,  видеть  меня,  наблюдать  вс„,  что
произойд„т со мной, и не отворачиваться при этом, не  уходить,  не  убегать,
как бы страшно и неприятно вам не было. -  Он  чуть  ли  не  заламывал  свои
настоящие, человеческие руки.
   Я держал ушки на макушке, пока мало что понимая.
   -  Мы  поговорим  после,  если  вы  выдержите,  -  вам  надо  обязательно
выдержать, - продолжал он непонятную, бессвязную речь, - это же очень  легко
выдержать, уверяю вас. -  Он  замолчал  на  мгновение,  и  я  воспользовался
паузой, чтобы вставить слово:
   - Спасибо вам за то, что считаете меня человеком. Я сделаю  вс„,  что  вы
просите, но я ведь здесь, как вы и сами догадались, незваный  гость...  Если
д„ртики застанут меня у вас, ни вам, ни мне не понадобится никакая помощь...
   - Не бойтесь, - перебил он меня, - никто из них не придет сюда,  ручаюсь.
Они не могут это смотреть... Рита была... Она пьет и сейчас... - Он  говорил
как бы сам особою. - А Кэс... - он замялся, - у нас еще есть полтора часа до
полуночи.  Прошу  вас,  оставим  все  разговоры  на  потом.  Ни  на  что  не
обижайтесь,  и  постарайтесь  ничему  не  удивляться.  Приступ  уже  близко.
Обещайте, что не отведете от меня взгляда до конца  приступа,  до  тех  пор,
пока не скажу об этом я сам...  Делайте,  что  вам  говорят!!!  -  вдруг  он
завизжал фальцетом так, что у меня пошел мороз по  коже.  -  Сюжет!  Сначала
сюжет! Я должен смотреть этот сюжет!!! - верещал он. - Смотрите  этот  сюжет
вместе со мной!!! Будьте со мной  все  время  приступа,  -  последнюю  фразу
Казимир произнес почти спокойно.
   Затем он бросился к  большому  плоскому  телевизору,  стоявшему  в  углу,
включил его и упал в кресло, в котором  сидел,  когда  я  влетел  к  нему  в
комнату, больше не произнеся ни слова.
   Ошарашенный, я придвинул второе такое же кресло и молча уселся, глядя  на
экран и краем глаза наблюдая за Казимиром.
   Мелькание полос на экране сменилось картинкой.  Долго,  несколько  минут,
неподвижная  камера  показывала  безжизненный  пейзаж,   по-моему,   земной,
африканский. На переднем плане виднелась  часть  лагуны  какой-то  реки  или
озера. Определить это точнее не представлялось  возможным,  так  как  камера
оставалась все время неподвижной. От  уреза  воды  полого  поднимался  склон
бархана с четко  просматривавшимся  характерным  волнистым  рельефом  песка,
имевшего насыщенный желто-оранжевый, горячий цвет.
   Потом на гребне бархана, справа, показалось небольшое копытное  -  то  ли
карликовая антилопа, то ли газель, - окрашенное под цвет песка  и  безрогое,
что часто свойственно самкам этих животных.
   Пугливо озираясь, газель легко сбежала к кромке воды и, встав полубоком к
ней, принялась осторожно пить, чуть ли не после каждого  глотка  приподнимая
точеную головку и озираясь кругом.
   Внезапно произошло какое-то неуловимое  движение,  и  приличных  размеров
крокодил, резким рывком выбросив тело из водоема, ухватил газель за шею  как
раз тогда, когда она, погрузив мордочку в воду и  опустив  глаза,  сократила
себе сектор обзора.
   Газель резко отпрянула от кромки воды, пытаясь  выпрямиться,  и  зубастый
хищник выпустил ее шею, оставив на ней страшные раны.  Но  туг  же  крокодил
вцепился ей в левую заднюю ногу и  стал  тянуть  газель  вводу.  Обезумевшее
несчастное животное уперлось что есть силы ногами в проваливающийся песок  и
в тот момент, когда крокодил несколько  ослабил  хватку,  чтобы  перехватить
повыше ногу жертвы и вонзить зубы в более толстое и  широкое  бедро,  газель
все-таки вырвалась из страшных объятий.
   С трудом  поддерживая  в  нормальном  положении  истерзанную,  наполовину
перекушенную шею, она рванулась наискось влево от воды, к верхушке  бархана,
волоча едва державшуюся на связках и коже раздробленную  ногу  и  на  глазах
теряя силы. Тяжело раненная газель в буквальном смысле этого неблагозвучного
слова доскреблась до верхушки бархана, оставив за собой кровавый след,  и  в
изнеможении легла, как лежат антилопы  и  газели,  с  великим  трудом  держа
голову.
   Крокодил, упустив добычу, почему-то не бросился за ней на сушу,  а  сразу
развернулся и нырнул в мутноватую воду, но спустя  несколько  секунд  всплыл
близко к поверхности, словно притопленное бревно, и выставил перископы глаз.
   Весь  эпизод  занял  лишь  несколько  десятков  секунд.   Только   сейчас
становилось понятно, сколько терпения потребовалось  безымянному  оператору,
чтобы подстеречь момент нападения крокодила на одно из пришедших на  водопой
животных. Разумеется, он выяснил сначала наличие в водоеме крокодилов, а  уж
затем занял скрытную позицию, в которой, вероятно, оставался много дней.
   Наверное, ему постоянно что-то мешало. То  приходили  крупные  и  сильные
животные, на которых крокодил не решался нападать; то дремал или смещался из
"сектора обстрела" камеры сам крокодил; то  наступала  темнота;  то  менялся
ветер и, пугаясь оператора, животные не шли  к  водопою.  Но  невидимый  нам
человек с камерой дождался своего звездного часа и сумел снять  великолепный
сюжет. Сюжет достаточно жестокий, но в то же  время  поразительно  типичный.
Он, конечно, производил впечатление  и  вызывал  чувство  острой  жалости  к
антилопе, но по большому счету вряд ли соответствовал эмоциям  предварившего
его Казимира. Хотя я смутно догадывался, что сюжет еще не закончен, да и все
действо, в которое втянул меня Казимир, этим сюжетом  явно  не  должно  было
ограничиться.
   Камера продолжала неподвижно и равнодушно  созерцать  почти  все  тот  же
пейзаж, который теперь оживляла - жуткий каламбур! - полумертвая газель  или
антилопа, чей силуэт, в нижней части сливаясь с красноватым барханом,  четко
вырисовывался в своей верхней части на  фоне  яркого  голубого  африканского
неба.
   И вдруг в правом углу экрана показалось вальковатое,  массивное  туловище
животного на толстых, коротких ногах. Это был гиппопотам.
   Я невольно скосил глаз на Казимира, который как ни в чем ни бывало  жадно
вперился в экран телевизора слепыми глазами.
   Бегемот, несмотря на внушительные размеры и большую массу, несся рысистым
аллюром с неожиданной для такого увальня быстротой, покачивая округлыми, как
у старинного паровоза, боками. Буквально в шаге от антилопы он  остановился,
как вкопанный.
   Та, видимо,  невыразимо  страдая,  находилась  в  прежнем  положении,  не
трогаясь с места.
   В это время по характерному изменению фона стереодинамиков  телевизора  я
понял, что автор уникальных  кадров  включил  звукозаписывающую  аппаратуру,
вероятно  услышав  что-то,  могущее  усилить   впечатление   от   снимаемого
материала. Впрочем, раньше он мог и просто забыть о ней, увлекшись  съемкой.
Звукоаппаратура,  имевшаяся  у  оператора,  в  отличие  от   съемочной,   не
отличалась высоким качеством. Во всяком случае,  четкое,  ясное  изображение
озвучивалось невнятными, сносимыми ветерком звуками.
   Но вот один звук заглушил все прочие шумы.  Антилопа  кричала!  Е„  крик,
крик безысходности и отчаяния, рвавшийся  из  поврежденного  горла,  продрал
меня до самых костей. Живая материя не хотела умирать, и  жуткое,  на  одной
ноте звучавшее верещание, такое необычное для хрупкой  газели,  неслось  над
барханами. Вот так же совсем недавно верещал в бункере д„ртик Чмырь.
   Гиппопотам переступил ногами. Морда его почти коснулась головы антилопы.
   Я весь напрягся и подобрался: сюжет полностью захватил меня.
   Поразительно, но крокодил  тоже  почувствовал  кульминацию  драмы  и  еще
больше подвсплыл, наблюдая.
   Крик раненной газели оборвался: силы оставляли ее. В болезненном томлении
безучастно ожидала она чего-то, чего я все еще никак не мог понять.
   На несколько секунд воцарилась словно немая сцена - все  трое  участников
трагедии замерли, не двигаясь; с экрана не доносилось ни звука.
   Бегемот распахнул ужасную пасть, раскрывшуюся, как чемодан,  чуть  ли  не
более чем на девяносто градусов, осторожно (!) надвинул  ее  на  головку  не
протестовавшей, не отвернувшейся и не сопротивляющейся газели, не коснувшись
ее ни языком, ни зубами, ни н„бом.  Потом  челюсти,  вооруженные  огромными,
редко расставленными зубами  желтоватого  цвета,  среди  которых  выделялись
своими размерами совсем уж  жуткие  клыки,  медленно  сомкнулись,  скрыв  от
взоров голову газели. Плотно сжав их,  будто  фиксируя,  гиппопотам  постоял
некоторое время с закрытой пастью и снова раскрыл е„.
   Головка отмучившейся антилопы с огрызком шеи упала на красноватый  песок,
и обезглавленное  туловище  обмякло  и  распласталось  на  вершине  бархана,
слившись с красноватым песком.
   Да, сюжет был удивительным. Он держал в напряжении и,  главное,  оставлял
свободу воображению. У меня щемило сердце от жалости к  маленькой  антилопе,
как в бункере, когда я наблюдал мучения Чмыря.  И  признаюсь,  я  так  и  не
уловил  полностью  смысла  увиденного  и,  пребывая  в  состоянии   какой-то
раздвоенности, никакие мог уяснить: откликнулся ли бегемот на зов о  помощи,
одним движением челюстей избавив газель  от  страданий,  или  он  скусил  ей
голову, повинуясь пробудившемуся от вида крови инстинкту и, образно  говоря,
просто с отвращением "добил лежачего"?  Все-таки  гиппопотам  -  это  та  же
свинья, притом большая свинья. Та ещ„ свинья. Так сказать, "ами кошон".
   Но действие еще не закончилось.  Наступала  развязка.  Бегемот,  подождав
немного, повернулся и бросился к лагуне, на полной скорости вбежал в воду  и
помчался по мелководью,  вздымая  фонтаны  брызг,  словно  пытаясь  досадить
крокодилу и отомстить ему.
   Крокодил испугался и мигом  ушел  в  глубину:  вопреки  распространенному
мнению эти грозные высшие пресмыкающиеся не нападают на гиппопотамов.
   Прошло еще две-три томительных минуты, улеглась вода, успокоились  волны,
поднятые водяной свиньей. И  зубастый  злодей,  прямой  потомок  динозавров,
снова всплыл, выбрался на берег и,  переступая  кривыми  лапами  и  мотая  в
противофазе головой и хвостом, подбежал к мертвой антилопе, теперь  уже  без
помех надежно ухватил еще теплый труп и, легко волоча  небольшое,  в  общем,
тельце, вполз в мутные воды и утащил добычу на дно.
   Снова  под  голубым  небом  установились  спокойствие  и  тишина.   Сюжет
закончился. Замелькали на экране полосы, и я уже  начал  расслабляться,  как
вдруг раздался яростный р„в Казимира, причинивший мне  настоящие  физические
мучения.
   - Я не могу! - визжал он, и  жуткая  гиппопотамья  морда  его  наливалась
красным. - Не хочу-у-у! - ревел Казимир и ворочался  в  глубоком  кресле,  и
сучил ногами, и размахивал руками, словно боролся с невидимым противником, с
загадочной потусторонней силой.
   Но будто  сильный  ветер  снес,  стащил  его  с  кресла  и  начал  упорно
подталкивать к раздвижным, застекленным пупырчатым матовым стеклом,  дверям,
которые предварительно  разъехались,  открыв  проход  в  смежную  квадратную
комнату.
   Я с нарастающей тревогой, с которой почему-то никак  не  мог  справиться,
последовал за визжащим, как поросенок, Казимиром. Открылась еще одна  дверь,
и,  вслед  за  окончательно  теряющим  все  остатки   человеческого   облика
профессором (!)  я  ступил  на  красноватый  песок  искусно  воссозданной  в
декорациях африканской полупустыни, под сияющее голубизной  небо  огромного,
напоминающего кинопавильон, зала.
   Казимиру, кажется, становилось все хуже и хуже, и, странное дело,  я  как
бы ощущал себя в его шкуре, страдая от мучительной тошноты.
   Он,  как  молекула  в  броуновском  движении,  метался  по   грандиозному
павильону, то хрюкая, то визжа, то ревя,  а  я  покорно  встал  недалеко  от
автоматически закрывшейся двери и,  держа  данное  ему  слово,  наблюдал  за
человеком-гиппопотамом. Несмотря  на  ухудшающееся  на  глазах  состояние  и
липкий, обволакивающий саспенс, который я все сильнее  ощущал,  у  меня  еще
хватило сил подумать, что сейчас должна последовать сцена,  подобная  только
что покачанной на экране телевизора, но и не угадал и не ошибся.
   Все разыгралось без драматических выкрутасов и завихрений,  без  третьего
лишнего - крокодила.
   На гребень одного из декоративных барханов взбежала появившаяся откуда ни
возьмись точно такая же, как  в  телесюжете,  антилопа,  песчаного  цвета  и
безрогая.
   Казимир тут же бросился к ней, пытаясь поймать и схватить,  но  казалось,
ему никогда не удастся сделать это. Однако я все время забывал  о  том,  что
передо мной визжал и бегал за антилопой не  человек  как  таковой,  а  некое
существо, весьма  от  него  отличное,  и  поэтому  подходить  к  оценке  его
возможностей с человеческими мерками было бы слишком самонадеянно.
   И действительно, с непостижимой ловкостью и проворством, присущими скорее
представителям семейства кошачьих, человек с головой бегемота и с  незрячими
(?!),  прикрытыми  морщинистыми   пленками   век,   глазами,   всего   через
пятнадцать-двадцать   секунд   настиг   быстроногую   газель   и,    держась
человеческими  руками  за  голову  и  круп  несчастной  жертвы,   присосался
гиппопотамьей пастью к ее стройной  шее,  словно  вампир  или  вурдалак.  Но
дальше дело пошло медленнее, чуть ли совсем не застопорилось.
   Там,  в  видеоролике,  телевизионный,  так  сказать,  гиппопотам   скусил
антилопе голову  за  считанные  секунды.  А  здесь,  в  павильоне,  вся  эта
кошмарная процедура растянулась на целую вечность. Имелось  три  привходящих
обстоятельства,  затруднивших  Казимиру  "усекновение  главы",  которое   он
обречен был произвести, понукаемый неведомой злой силой.
   Во-первых, "фронт работы" не был, в отличие  от  телесюжета,  подготовлен
крокодилом, и справиться хотя и не со столь мощной, но все же мускулистой  и
приличного объема шеей газели, представлялось нелегким делом.
   Во-вторых,   гиппопотамья   голова,   венчавшая   шею   Казимира,   имела
пропорциональные человеческому туловищу размеры, то есть не слишком большие,
поэтому он не мог, как гиппопотам  в  сюжете,  надвинуть  пасть  на  головку
антилопы, чтобы разом окончить дело. Точно также не мог он,  терзая  ее  шею
сбоку, одним махом нанести смертельную рану, быстро убить предназначенное на
неведомое заклание животное.
   И в третьих, хот