у, здесь изменяю  направление.  Возьмем  угол,
для примера двенадцать градусов... установили, включаем...
   И вдруг голубая искра озарила  аппарат.  Что-то  зашипело,  задымилось.
Запахло горелой резиной. Красноватые огоньки ламп медленно померкли.
   Грибов покраснел и закусил губу. Кто знает, что там случилось, в темном
лесу емкостей и сопротивлений?
   Он пощелкал выключателем, лампы не загорались. Вывинтил предохранители,
глянул на свет... но нет, проволочки были целы. Дело обстояло сложнее...
   Может быть, все разобрать и снова собрать? Но что это  даст?  Грибов  в
растерянности глядел на мертвый аппарат.
   - Омметр возьми!
   Грибов вздрогнул и обернулся. В дверях стоял Ковалев. Надо же было  ему
явиться как раз теперь!
   - Почему не спишь? - спросил начальник станции с неудовольствием.
   - Я говорю, сопротивление надо измерить, - повторил Ковалев. Подойдя  к
столу, он  вынул  из  чемоданчика  для  инструментов  прибор  с  подвижной
стрелкой, похожий на пенал. - Вот, смотри, как это проверяется.
   Он  оттеснил  Грибова  и  начал  прикасаться  проволочками  прибора   к
различным   зажимам.   Чувствительная    стрелка    колыхалась,    отмечая
неповрежденные места. Но вот найдена  точка,  где  цепь  порвана.  Стрелка
лежит неподвижно.
   - Ну, вот и все. Пустяки,  сгорело  сопротивление.  -  Ковалев  показал
маленький цилиндрик, выкрашенный зеленой краской. - После завтрака  пойдем
в ангар, у меня там паяльная лампа. Наладим быстренько.
   - Я не знал, что ты так разбираешься, - с трудом сказал Грибов.
   - У меня на вертолете электрика посложнее. Приходится разбираться.
   - Дай теперь я сам проверю.
   Грибов ожидал попреков - вот, мол, взялся не  за  свое  дело,  портишь,
ломаешь, тебе же говорили... Но: летчик не воспользовался его промахом.
   - Конечно, проверяй сам, - сказал он. -  Технику  изучают  руками.  Тут
одной головой не обойдешься. Мало запомнить - нужно покрутить,  сломать  и
исправить. Только не трогай ничего под  током.  Высокое  напряжение  -  не
игрушка. Ударит - не обрадуешься.


   На восьмой день, несколько ранее назначенного срока, Грибов вылетел  на
вулкан с аппаратом.
   Вокруг Горелой сопки на десятки километров все почернело.  Скрытый  под
теплым пеплом снег таял, и по склонам бежали ручейки. Ели  в  лесу  стояли
серые, словно после пожара, ветви их ломались под  тяжестью  пепла.  После
взрыва, во время которого погиб Виктор,  три  боковых  кратера  слились  в
один. На боку горы образовалась как бы рваная рана. Из нее непрерывно  шла
густая,  вязкая  лава.  Сползая  по  склонам,  она  постепенно  застывала,
превращаясь из густого теста в поток  горячих,  грохочущих  камней.  А  по
ночам над кратером виднелось  бледное  зарево,  очень  похожее  на  ночное
зарево большого города.
   Ковалев посадил вертолет в том же овраге и  вынес  аппарат  на  тот  же
склон, где его устанавливал последний раз Виктор. Летчик ревниво следил за
Грибовым, то и дело поправлял его:
   - А Виктор точнее подгонял уровни... Виктор глубже забивал костыли...
   Грибов усмехался про себя: "Вот до чего  дошел  -  подражаю  Шатрову...
Ничего не поделаешь. Записался в ученики, слушай наставления!"
   Он решил начать  со  съемки  пустот  -  самой  простой  для  подземного
рентгена. Когда экран начал светиться, он направил лучи на вершину горы. К
его удовольствию,  на  экране  появился  закругленный  конус,  повторяющий
знакомые  очертания.  Только  здесь  небо  получалось  черным,  а  гора  -
серебристо-зеленой. Прерывистая черная линия вела от вершины внутрь  горы.
Это было жерло, оставшееся от прежних извержений.
   - Мы проследим его вглубь, до пещеры, - сказал Грибов,  направляя  лучи
все ниже и ниже.
   Однако вскоре канал потерялся. Напрасно Грибов крутил  ручки  аппарата,
направляя лучи во все стороны.  Не  было  никакой  центральной  пещеры,  о
которой так много и подробно говорил Виктор.
   Неужели Виктор ошибался? Нет, скорее ошибается Грибов - ведь  он  такой
неопытный съемщик. Однако газы и  пустоту  он  сумел  найти.  Настройка  в
порядке, отчетливо видна черная ниточка жерла. Почему же она обрывается?
   "Скорее всего, лава маскирует канал! - догадался  Грибов.  -  Очевидно,
она заполнила всю пещеру, поднялась по каналу, но  до  вершины  не  дошла,
потому что основная масса ее вытекает через боковой кратер".
   Объяснение было правдоподобным, но как его проверить?
   - Ты  не  помнишь,  каким  способом  Шатров  отличал  горячую  лаву  от
застывшей? - спросил Грибов у Ковалева.
   Но летчик не знал тонкостей съемки и ничего не мог  подсказать.  Грибов
погрузился  в  вычисления.  Ковалев  молча  следил  за  тем,  как  ползает
стеклышко по логарифмической линейке.
   - Понятно, - сказал Грибов наконец. - Трудная штука. И там  базальт,  и
здесь базальт. Но у горячей лавы  изображение  будет  нечеткое,  дрожащее.
Любопытно... А ну-ка, попробуем.
   Он настроил аппарат на другую частоту, навел лучи на  поток  движущейся
лавы. На экране появилось черное небо, под ним  -  светящаяся  струя.  Она
дрожала, как воздух в летний день над нагретой землей. Конечно, совпадение
было случайным, потому что все изображения на экране были  условными.  Они
зависели от отражения и преломления просвечивающих лучей.
   Не меняя частоты, Грибов снова направил лучи на  жерло,  и  под  черной
ниточкой появилась дрожащая светлая струйка.
   - Есть лава, - заметил с удовлетворением Грибов.  -  И,  между  прочим,
этот столб может служить нам указателем. Чем он выше, тем давление больше.
Когда столб начнет уменьшаться, извержение пойдет  на  убыль.  А  кончится
оно, как только уровень лавы опустится ниже бокового канала. Значит, столб
этот - для нас и манометр и водомерное стекло. Только  на  паровых  котлах
приборы ставят снаружи, а здесь они спрятаны внутри, в  середине  вулкана.
Но теперь мы можем видеть их. Интересно получается!
   - Да? Интересно получается? - переспросил летчик выразительно.
   Грибов понял, что он подразумевает.
   - Значит,  ты  признаешь,  что  работа  Шатрова,  которую  ты  отрицал,
интересна и ценна? - спрашивал Ковалев.
   - Будем прилетать сюда регулярно, - сказал Грибов твердо. - Через день,
не реже.
   Больше ничего не было сказано. Они сели  рядом  и  закурили.  Оба  были
людьми сдержанными и немногословными. Но  Грибов  почувствовал:  рождаются
новые отношения. Он заново знакомится с этим исполнительным и  придирчивым
пилотом. И вовсе его не нужно ставить  на  место.  Начальник  станции  сам
поставил себя на место, когда  сумел  преодолеть  самолюбие  и  продолжить
работы Виктора.


   Грибов должен был выполнить еще  одно  обещание  -  написать  статью  о
значении работ Шатрова.  Сначала  казалось,  что  это  совсем  не  трудно.
Материал  под  рукой,  стоит  только  просмотреть   протоколы   съемок   и
последовательно изложить их. И  в  первый  же  вечер  Грибов  набросал  на
листочке  план:  "Тяжелая  утрата.   Коротко   -   биография.   Аппаратура
просвечивания. Съемка. Восковая модель. Предсказание  извержения".  В  эти
немногие фразы укладывалась вся жизнь Виктора.
   Грибов начал писать, дошел до половины и усомнился. Отвечает ли  он  на
вопрос Дмитриевского? Как будто  не  совсем.  Работа  Виктора  описана,  а
значения ее не видно. Биографы часто допускают  такую  ошибку.  Говорят  о
замечательных достижениях героя, не вспоминая о его учителях и учениках. И
получается,  будто  у  самых  обыкновенных  родителей   вдруг   появляется
сын-гений и сразу всех просвещает.  Нет,  чтобы  показать  значение  работ
Шатрова, нужно найти ему место в ряду других ученых-вулканологов.
   Но тогда, пожалуй, придется пересказывать всю  историю  сопки  Горелой,
повести  рассказ  от  бородатого  казака  Атласова,  камчатского  Колумба,
искателя "неведомых землиц", богатых пушниной. Атласов не был  ни  ученым,
ни вулканологом, но именно он открыл вулканы на Камчатке. История изучения
сопки Горелой начинается с него.
   Потом пришел студент Греко-Латинской академии Крашенинников, ровесник и
сподвижник Ломоносова, разносторонний ученый-натуралист. Он описал вулканы
в своей книге о Камчатке. В истории науки это был описательный  период.  В
те времена ученые знакомились с земным шаром, составляли списки  растений,
животных, рек и  гор.  За  открытием  следовало  описание  -  естественная
ступень во всякой науке.
   Потомки Крашенинникова нанесли на  карту  сопку  Горелую,  измерили  ее
высоту, перечислили породы, из которых она сложена, установили их возраст.
Новые исследователи добавляли новые сведения, как будто все  они  решились
написать одну книгу и вписывали кто строчку, кто  две,  кое-что  исправляя
при этом, зачеркивая, уточняя.
   Когда описание в основном было закончено, появилась возможность перейти
к объяснению. Требовалось понять, что же такое вулкан? Почему он извергает
пепел и лаву? Откуда берет энергию?
   На Камчатке за  эту  задачу  первым  взялся  профессор  Заварицкий.  Ее
старались разрешить ученые, наблюдавшие из года в год действующие вулканы.
И ради нее же приехал сюда Виктор Шатров.
   Что он успел сделать? Разрезы и  восковую  модель.  Таким  образом,  он
продолжал работу по описанию, заполняя  чистые  страницы,  предназначенные
для сведений о внутренности действующего  вулкана.  Но,  помимо  того,  на
основе этих сведений Виктор выдвинул и новое объяснение, причем объяснение
правильное, потому что, исходя из него, он сумел предсказать извержение.
   Отныне катастрофические извержения  уже  не  так  страшны.  Катастрофа,
известная заранее, - не катастрофа. Виктор погиб, но  спас  десятки  тысяч
людей, тех, которые живут и будут жить на опасных склонах вулканов.  Пусть
живут не страшась. Их предупредят заранее о приближении  подземного  врага
будущие предсказатели извержений.
   Значит, Шатров завершил длинную цепь: открытие - описание -  объяснение
- предсказание. Путь пройден. Нужно ставить  точку  или  тире?  Что  такое
работа Виктора - вершина или ступень? И если это очередная ступень, что же
последует за ней?
   Грибов  задумчиво  листал  дневник  Шатрова.  Это  было   интересно   и
жутковато. Виктор погиб, но в полный голос говорил с  бывшим  противником.
Оживали старые споры, но сейчас слова  Виктора  казались  значительнее,  -
потому ли, что он отдал жизнь, как  бы  подчеркнув  кровью  каждое  слово,
потому ли, что Грибов сам поработал с аппаратами и убедился в их силе?  Во
всяком  случае,  Грибов  с  большим  вниманием  перечитывал   знакомые   и
незнакомые ему доводы.
   "...Если вулкан - котел, то это котел неисправный. Его никто не чистит,
не смазывает, не регулирует. Вулкан работает нерасчетливо -  он  сам  себе
засоряет выход. Все ужасы извержений происходят из-за неисправности..."
   "Правильно сказано, - думал Грибов.  -  Именно  так:  паровой  котел  с
засорившимся  клапаном,  нелепый  котел,  который  лопается   при   каждом
извержении. Конечно, опасно жить и  работать  возле  засорившегося  котла.
Но... _нельзя ли его прочистить_?"
   Мысль родилась неожиданно и вызвала усмешку. Прочистить вулкан -  легко
сказать! Этот страшный котел выбрасывает дым и  пепел  в  стратосферу,  на
высоту до пятнадцати  километров.  Он  способен  поднять  в  воздух  сотни
миллионов тонн пепла. Расплавленные шлаки целый  год  выливаются  из  этой
природной печи. Какой же  кочергой  шуровать  в  ее  топке,  каким  совком
выгребать золу? Где там прочищать кратер - к нему и  подступиться  опасно!
Виктор попробовал близко подойти, и вот чем это кончилось...
   И Грибов отогнал бы странную мысль о прочистке вулкана, если  бы  перед
этим он не  спрашивал  себя  настойчиво:  что  же  должно  последовать  за
работами Виктора?
   Ученые описывали не только вулканы. Во всех других науках за  описанием
следовало объяснение, за объяснением - исправление и переделка. Так было и
в науке о растениях и в науке о человеческом обществе.
   Прежде чем предсказывать  извержения,  ученые  научились  предсказывать
наводнения, бури, заморозки. Предсказывать не для того,  чтобы  бежать  от
стихии, а для того, чтобы бороться с ней, как борются  со  всяким  врагом.
Мало предупредить - нужно еще собрать силы и отбить нападение. Может быть,
со временем люди, живущие у вулкана, скажут ученым: "Вы  предупредили  нас
об извержении - за  это  спасибо,  но  мы  не  хотим  убегать  от  каждого
извержения, бросая  дома  и  сады  на  милость  лавы  и  пепла.  Научились
предупреждать - попробуйте  отбить  врага;  описали,  объяснили  -  теперь
исправляйте".
   Вот как стоит вопрос. Не "возможно ли", а "настоятельно необходимо".
   А если  необходимо,  следует  подумать  всерьез.  И  когда  вдумаешься,
препятствия не кажутся непреодолимыми. Совсем не нужно прочищать вулкан во
время  извержения.  Сейчас  клапаны,  выпускающие   лаву,   открыты.   Они
закроются, когда извержение кончится и остатки лавы застынут  в  них.  Вот
тогда,  в  период  затишья,  можно  не  торопясь  прочистить  трубопроводы
вулкана, подготовить их для следующего извержения, позаботиться, чтобы оно
прошло без взрывов, без катастроф, чтобы газы вышли через открытый  кратер
и лава вылилась по заранее подготовленной трубе...
   Неделю раздумывал Грибов, прежде чем наконец решился сесть  за  стол  и
написать:
   "Работа Шатрова не только завершает долгий  путь,  но  также  открывает
новую страницу в науке о вулканах. После предсказания  должно  последовать
обезвреживание. После предупреждения об опасности - борьба  с  ней.  Мысль
движется вперед, нет и не может быть предела для нее".


   Нет, человек не камень, упавший в воду.
   Садовник уходит - цветут посаженные им сады. Каменщик уходит - в домах,
которые он строил, растут дети. Уходит ученый - остаются  его  мысли,  его
выводы, другие ученые  проверяют  их,  продолжают,  делают  новые  выводы,
иногда неожиданные для ушедшего. Интересно, что сказал бы Виктор, если  бы
его спросили: "Можно ли прочистить вулкан?"
   Прочистить вулкан! Профессор Дмитриевский трижды перечитал статью.
   - Ох, уж эта молодежь! - шептал он, покачивая головой.  В  этих  словах
было восхищение и негодование. Затем он добавил, вздохнув: - Такова правда
жизни. Я мечтал предсказывать извержения - для них этого недостаточно.
   И Дмитрий Васильевич размашистым почерком написал на первой странице:

   "Уважаемый товарищ редактор!
   Прошу вас поместить в ближайшем номере..."

   Однако в ближайшем номере статья не появилась. На пути ее, как каменная
стена, встал приличный на вид человек,  хорошо  одетый,  благообразный,  -
временный редактор "Университетского вестника"  доцент  Тартаков.  В  этот
день он пришел домой расстроенный, швырнул на диван пальто, не повесил его
в шкаф на плечики. Он даже не заметил, что на столе  его  любимые  оладьи.
Наконец-то он выучил Елену пропекать их как следует!
   А Елена сегодня нарочно сделала оладьи, чтобы  задобрить  мужа.  Назрел
крупный разговор. Елене давно хотелось  уйти  из  управления.  Работа  там
скучная, канцелярская. Время идет, и Елена забывает геологию, превращается
в секретаршу. Через два-три года она растеряет знания  и  уже  никогда  не
напишет научный труд об океанском дне. Нет, нужно  решиться  и  бежать  из
управления, пока не поздно. Место нашлось - можно уехать в  экспедицию  на
Каспийское море на шесть месяцев.
   Но начальник отдела не  отпускал  Елену.  Нужно  было,  чтобы  Тартаков
повлиял на него, попросил, постарался переубедить.
   А Тартаков неохотно просил за других, даже  за  жену.  Кроме  того,  он
любил домашний  уют  и  предпочитал,  чтобы  жена  сидела  дома.  Разговор
предстоял нелегкий. И, заглядывая в глаза мужу, Елена думала:
   "Кажется, не в духе. Придется отложить..."
   - Слушай, ты училась с неким Шатровым?
   Елена вздрогнула... Суп пролился на скатерть.
   - Шатров? Да, был такой. Но он погиб как будто...
   - Да, погиб. И его начальник, какой-то  Грибов,  прислал  нам  двадцать
страниц похвал. Если верить этой оде, твой  Шатров  -  второй  Обручев.  Я
прочел и говорю: вместо статьи дадим  некролог  на  предпоследней  полосе,
тридцать-сорок строк...
   - Сорок строк!
   - А что? Сорок строк в нашем "Вестнике"  -  большая  честь.  Ведь  этот
Шатров не академик, даже не кандидат  наук.  Он  молодой  геолог,  работал
первый год. Большая пресса о нем не писала. Это  все  Грибов  раздул.  Под
видом статьи о Шатрове он хочет протащить свою идейку.
   - Какую идейку?
   -  Пустяки,  фантасмагория!  Он  предлагает   обезвредить   извержения,
уверяет, что это вытекает из работ Шатрова.
   Обезвредить извержения! Елена подумала, что Грибов хватил  через  край.
Но из чувства противоречия она сказала:
   - А разве это невозможно?
   - Может, и будет возможно лет через двести. Не мое дело разбираться.  Я
редактор "Вестника". Когда наши  профессора  получают  награды,  я  должен
сообщить, за что именно. Если погиб выпускник нашего факультета, я  даю  о
нем сорок строк в черной рамке. А измышления  какого-то  Грибова  меня  не
интересуют. Я направляю их в бюро изобретений, и делу конец.
   - Направил? Избавился?
   - Да нет, понимаешь, статью  рекомендовал  Дмитриевский,  а  он  у  нас
декан. Старик сходит с ума, а отвечать придется мне.
   - Ну, так не печатай, откажись.
   - Легко сказать - откажись. Старик упрям, он будет настаивать,  обвинит
меня в хвостизме...
   - Но если, по твоему мнению...
   - Ах, Лена, при чем здесь мое мнение? Я  публикую  статьи,  а  не  свои
мнения. Вопрос  стоит  иначе.  Опубликуешь  -  скажут:  напечатал  бредни.
Откажешь - скажут: зажал ценное предложение.
   - Действительно, положение безвыходное!
   Тартаков был слишком взволнован, иначе он заметил  бы  иронический  тон
Елены. Услышав о безвыходном положении, он самоуверенно рассмеялся:
   -  Ты  еще  плохо  знаешь  своего  супруга,  Ленуська!  Для  него   нет
безвыходных положений. Мы  пошлем  статью  на  отзыв  профессору  Климову.
Климов - научный противник Дмитриевского; конечно, он  выскажется  против.
Один голос - за, один - против; я имею право сомневаться. Чтобы  разрешить
сомнения, я обращаюсь в бюро изобретений. Изобретения никакого  пока  нет,
из  бюро  затребуют  дополнительные   материалы.   Материалы   нужно   еще
подготовить. Напишем письмо Грибову. До Камчатки  путь  не  близкий.  Пока
Грибов пришлет материалы, пока бюро изучит их, пройдет еще полгода.  Через
полгода "Вестник" не может печатать некрологи, это слишком поздно.
   Елена слушала со стыдом и грустью.
   "И такого человека я выбрала в мужья! - думала она.  -  Верила  каждому
слову. Он так красиво рассуждал о науке, о браке и  чувствах...  На  самом
деле ничего не чувствует, зубы заговаривает,  любит  удобную  жизнь,  свои
вещи, свой покой... Вот сейчас покоя ради  грабит  погибшего,  отнимает  у
Виктора посмертный почет".
   - Предатель! - закричала она. - Ты предаешь  человека,  который  был  в
тысячу раз лучше тебя. Виктор жизнь отдал за  науку,  а  ты  торгуешься  -
тридцать строк или сорок, одно - за,  полтора  -  против.  Знаешь,  что  я
сделаю? Я пойду в университет и расскажу о твоих интригах...
   - Прежде всего не кричи так, соседи слышат.
   - Нет, я буду кричать!
   - Лена, прекрати истерику сейчас же! Я не дам тебе пальто.
   - Тогда я уйду без пальто.
   - Лена, подожди, поговорим!
   Ни слова в ответ. Часто-часто протопали каблучки по  ступенькам,  гулко
хлопнула наружная дверь.
   Тартаков постоял на пороге, но не решился бежать за  женой  в  домашних
туфлях. Пожав плечами, он вернулся в комнату.
   - Истеричка, взбалмошная баба! Пусть  померзнет  на  улице.  Остынет  -
одумается. Где еще она найдет квартиру с такой обстановкой!
   И, совершенно успокоенный, он сел за письмо к профессору Климову.


   Дмитриевский был очень удивлен,  услышав  в  одиннадцать  часов  вечера
звонок. Телеграмма? Но почтальоны звонят гораздо решительнее.  Звонок  был
робкий, коротенький. Так звонили с