стали короче. Огонь как бы уходил
в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только  они
и светились над темно-голубой горой.
   Тогда Кашин решительным движением нажал пластмассовую  кнопку,  которая
приводила в движение  заслонки  турбин.  Ржавый  свет  исчез,  словно  его
отрезали ножом. Горячие газы ринулись на  лопатки  турбин.  Зрители  ждали
минуту, другую, задерживая дыхание,  затем  кто-то  тихонько  ахнул.  Гора
внезапно осветилась.
   Вдоль и поперек по темному  массиву  возникли  цепочки  огней,  как  бы
светящиеся схемы, идущие  по  склонам  к  кратеру.  Близкие  фонари  сияли
спокойным желтым светом, дальние  рассыпались  мерцающим  бисером,  мелкой
звездной пылью. Укрощенный вулкан  прилежно  работал,  разогревая  нити  в
сотнях фонарей.
   С минуту Кашин любовался этой картиной, затем  вернулся  в  землянку  и
взял трубку телефона:
   - Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху  полный  порядок.  А  вы
готовы?  Ка-ак?  Почему  не  работает  комбайн?  -  В  голосе   начальника
послышались угрожающие нотки. - Примите все меры! Не только Ковалев - сами
идите в забой! Сейчас прилечу и посмотрю, в чем дело!


   Мовчана не взяли в вертолет. На  лаволитейный  завод  он  попал  только
через два часа.
   Как обычно после аварии, на площадке было  много  постороннего  народа.
Передавались разные слухи, каждое слово мгновенно  распространялось  среди
взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик,  только  что
выбравшийся из  несгораемого  костюма,  рассказывал  окружающим  последние
новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издали  одежду  можно
было принять за человека. Низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом
со своим собственным костюмом.
   - Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? - спросил Мовчан.
   Рабочему, видимо,  неприятно  было  рассказывать  о  промахе  бригадиру
соперников.
   - Зубья прихватило, - нехотя сказал он. - Можете потирать руки. Комбайн
стал - и ни туда ни сюда.
   - Нашел чем обрадовать! - Мовчан даже плюнул от негодования. -  Что  я,
капиталист какой-нибудь, чтобы ликовать при ваших неудачах?
   - А между прочим, из-за вас дело  вышло!  -  крикнул  рабочий  вдогонку
Мовчану. - Мы вас ждали, а лава ждать не хотела, пробилась  в  туннель,  и
баста.
   - Ну вот, с больной головы на здоровую! Уже мы виноваты!
   - Дайте пройти, товарищи!
   На крыльце появились начальник строительства, Котов и  Тартаков.  Котов
был молчалив и бледен - он недавно вышел из  больницы.  Геолог  растерянно
щурился и заикался. Неприятно было  смотреть  на  беспомощную  суетливость
этого крупного, самоуверенного человека.
   - Что вы мне объясняете? - говорил Кашин, сердито  глядя  на  Тартакова
снизу вверх. - Вот ему объясняйте, изобретателю. Его машину  вы  загубили.
Меня интересует другое... Что вы предлагаете сейчас?
   А Тартаков от волнения, должно быть, не понимал, о чем его  спрашивают,
и продолжал оправдываться:
   - Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич.  Если
бы комбайн работал, Михаил Прокофьевич, и подавалась вода для  охлаждения,
все было бы как следует. Если бы с самого начала...
   - Почему же вы не предупредили с самого начала?
   - Но вы  отдали  приказ  никому  не-входить  в  лавопровод  без  вашего
разрешения.
   - Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение - спросили
бы...
   - Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она...
   - Глупости какие! Вербина находилась  на  горе,  за  три  километра  от
комбайна по прямой, а вы были в двадцати пяти метрах от лавы...
   - Но если бы у Вербиной было чувство долга...
   - "Если бы, кабы, было бы"! - с раздражением прервал Кашин.  -  В  свое
время на досуге мы разберемся, кто виноват, вы,  Вербина  или  я!  Что  вы
предлагаете сейчас?
   - Но мы вынуждены... вероятно, придется разбирать. Нельзя же  оставлять
комбайн в трубе.
   - Оставлять нельзя, это правильно. И  разбирать  нельзя:  лава  еще  не
застыла. А когда застынет, получится пробка - этакий  пыж  из  базальта  и
стали. Чем его брать? Ногтями?
   - Нет уж, придется рвать, - вздохнул молчавший до сих пор Котов.
   - Что рвать?
   - Все! Породу, застывшую лаву и комбайн...
   - Такую дорогую машину? - заволновался Тартаков. - Мы не имеем права! Я
не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.
   Кашин отмахнулся:
   - Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда  отойдите,  некогда  мне  с
вами.  Где  подрывники?  Вызваны?  Дайте  им  в  помощь  рабочих,  сколько
попросят.
   - Разрешите, я поведу подрывную команду!  -  попросил  Котов.  -  Может
быть, есть еще возможность...
   Кашин хотел было отказать. "Вы же  нездоровы..."  -  начал  он,  но  по
выражению лица инженера понял, что нельзя запретить ему последнее свидание
с комбайном.
   - Хорошо, идите! На месте примете  решение  Но  едва  ли  можно  спасти
комбайн... Думайте не о машине - обо всем строительстве!


   Двадцать минут спустя вереница фигур  в  белых  скафандрах  вступила  в
лавопровод. Несгораемые костюмы с глазастыми шлемами  обезличивали  людей.
Скафандры были трех размеров, и  по  лавопроводу  шли  существа  высокого,
среднего и малого  роста.  Возглавлял  колонну  низенький  Котов,  замыкал
высокий Мовчан. Мовчан тоже  напросился  в  партию  подрывников.  Он  знал
подрывные работы, хотел помочь Ковалеву и, главное, по своему характеру не
мог упустить интересное дело.
   Узкий, девятиметровый туннель шел прямо, как луч, без единого поворота.
Навстречу плыли гладкие стены. Казалось, что люди топчутся на  месте:  они
шли полчаса, час, и те же стены теснили  их.  Кое-где  попадались  надписи
мелом: "Этот перегон строил Ковалев",  "Все  на  штурм  вулкана!"  Было  и
шуточное приветствие: "Здравствуй, лава! Как тебе нравится  здесь?"  Через
несколько часов лава должна была прийти и стереть эти надписи навсегда.
   Туннель был невысок, долговязый Мовчан царапал потолок  шлемом.  Оттого
что приходилось идти не распрямляясь, болели шея и спина. В скафандре было
жарко, дышалось трудно. Несгораемый костюм надежно защищал тело не  только
от жары, но и от охлаждения. Работая на вершине, Мовчан привык  к  свежему
горному воздуху и с трудом  переносил  жару.  Пот  лил  с  него  градом  и
струйками бежал по спине. Чесались нос, спина,  затылок,  локти...  Мовчан
ожесточенно хлопал себя рукавицами, но без толку. Становилось только жарче
от лишних движений и еще сильнее зудела кожа. Очень хотелось снять шлем  и
обтереть  лицо,  но  грозные  плакаты  предупреждали:   "Берегись,   стены
обжигают!",  "Берегись,  не  снимай  костюма!"   Возле   плакатов   висели
термометры, и каждый  показывал  больше  предыдущего.  Вскоре  температура
превысила сто градусов, потом двести... А рабочие все шли вперед.
   Но вот замелькали огни, послышался лязг металла, в микрофоне  зазвучали
непривычно  гулкие  голоса.  Стала  видна  массивная  машина,  перед   ней
копошились странные фигуры, задевающие макушкой за  кровлю.  Одна  из  них
кинулась навстречу подрывникам:
   - Отчего так долго? Лава уже в трубе! К комбайну нельзя подойти!
   Уже несколько часов жидкая лава понемногу просачивалась  в  комбайн  и,
остывая, превращалась в окаменевшие лепешки. Постепенно  она  пробилась  в
штольню. Комбайн был затоплен наполовину, как бы врос в  камень.  Станина,
рычаги, зубчатые колеса, валы и тяги тонули в твердеющем базальте.  Машина
напоминала начатую скульптуру, очертания которой еще спрятаны  в  камне  и
угадываются с трудом.
   Темная лава казалась прочной и безвредной. Но когда один из  рабочих  с
силой  воткнул  в  нее  ломик,  пробитая  дырка  засветилась   раскаленным
угольков. Температура под тонкой корочкой была около тысячи градусов.
   - Надо срочно взрывать,  через  час  будет  поздно,  -  сказал  старший
подрывник. - И рвать в мелкие  кусочки,  чтобы  обломки  не  мешали  лаве.
Разрешите приступить, товарищ Котов?
   Котов медлил с  ответом.  Сомнения  обуревали  его,  он  жаждал  спасти
комбайн, лихорадочно искал выхода и не мог его найти.
   "А если подождать со взрывом? - думал он. - Но  разве  можно  рисковать
жизнью людей? Что делать? Рабочие ждут приказа..."
   - Приступайте, - чуть слышно выговорил Котов.
   - А как добраться до машины?
   - Свяжем шесты, подсунем заряд поближе.
   - Шесты коротки... Здесь метров десять, не меньше!
   Старший  остановился  в  затруднении.  Десять  метров   лавы,   пышущей
нестерпимым жаром, отделяли людей  от  механизмов.  Положить  заряд  перед
лавой, на расстоянии  десяти  метров  от  комбайна?  Получится  ли  нужный
эффект? Связать заряд и бросить его вперед, как бомбу? Но при броске могут
выскочить взрыватели, или еще хуже - взрыв произойдет прежде,  чем  успеют
отойти люди.
   Рабочие стояли в раздумье. Все понимали опасность. Каждую минуту  могла
прорваться лава, сокрушить комбайн и сжечь их. Но люди думали не только  о
себе. Они пришли спасать общий труд. Лавопровод под угрозой - это понимали
все. Котов знал, что  под  угрозой  и  паропроводы,  иначе  говоря  -  вся
электростанция. Давление в  пещере  упало,  лава  поднимается,  она  может
закупорить скважины, пробуренные с таким трудом.
   Внезапно Мовчан одним движением вскочил на полузастывшую лаву. Это было
в его духе: рискнуть, и  дело  с  концом!  Всю  жизнь  он  следовал  этому
правилу.  После  короткой  перебежки  он,  поджав  ноги,  сел  на  горячую
станину... В одном месте лава была продавлена, и на ней виднелся огненный,
медленно затухающий след. Если бы не асбестовые подошвы, Мовчан остался бы
без ноги.
   Ему стало весело от собственной смелости и ловкости, от того, что он не
побоялся принять вызов вулкана. Кто-то  пытался  последовать  за  ним,  но
провалился по щиколотку, Неудачника  подхватили  подмышки  и  вытащили  из
лавы.
   - Не надо! - крикнул Мовчан. - Справлюсь!
   Волей-неволей все остальные вынуждены были только помогать.  Подрывники
с помощью шестов подталкивали к  Мовчану  пакеты  взрывчатки,  похожей  на
безобидные бруски мыла, а он,  перелезая  через  рычаги,  распределял  их,
привязывая к валам, шкивам, стойкам, щитам...
   Котов велел всем молчать и  один  отдавал  приказания.  Он  лучше  всех
понимал, что на чем держится и что нужно подломить,  чтобы  все  остальное
рухнуло. Котову было грустно, больно,  тяжело.  Он  отчетливо  представлял
себе, как согнутся стойки, как  треснет  щит  управления,  как  расколется
стальная рама и могучая,  умная  машина  превратится  в  груду  лома.  Что
поделаешь!  Спасти  комбайн  уже  нельзя  было,  но  требовалось   спасать
электростанцию, многомесячный труд  людей.  И  Котов  нашел  в  себе  силы
спокойно и расчетливо разрушать дело своих  рук.  Хрипловатым  голосом  он
указывал Мовчану:
   - Возле наличника две шашки! Пусть  лопнет  по  диагонали.  В  углы  по
четыре шашки! Углы - самое  прочное  место.  На  ребра  не  надо  ставить,
прикрепляй между ребрами. На рычаги одну шашку, это все рухнет сразу.
   - Шнур отрезай ровно! Не оставляй лохматых концов! Вставляй  в  капсюль
осторожно! Тяни на станину. Подложи асбеста, чтобы шнур  не  загорелся,  -
добавлял старший подрывник, тот, которого вытащили из лавы.
   Хотя Мовчан знал все эти мелочи, он, не огрызаясь, повторял с  воинской
четкостью:
   - Есть на станину! Есть подложить!
   Как механик Мовчан жалел  великолепную  машину,  но  это  чувство  было
подавлено радостью опасной борьбы. Один на один против вулкана и на виду у
всех - что могло быть лучше для Мовчана!
   Закончив распределение шашек, он увязал остатки в один узел и  доставил
его, маневрируя между  рычагами,  к  самому  забою.  Зубья  комбайна  были
целиком погружены в лаву. Лава продавила  оконце  и  растекалась  огненным
тестом по настилу. Стальные листы гнулись под ее напором.  Вулкан  обжигал
лицо своим палящим дыханием. Жара доходила здесь до четырехсот градусов, а
температура лавы и металлических деталей была еще выше. Только  асбестовый
костюм спасал Мовчана. Но стеклянное  окошечко  шлема  успело  накалиться.
Коснувшись стекла, Мовчан обжег кончик носа, даже запахло жареным в шлеме.
   Это произошло  в  самый  ответственный  момент,  когда  Мовчан  включал
часовой механизм подрывной машинки. Внимание его было занято, он  даже  не
мог выругаться для облегчения. Но вот пружина заведена, стрелка поставлена
на сто пятьдесят минут - два с половиной часа.  Этого  вполне  достаточно,
чтобы люди  успели  покинуть  лавопровод.  Задерживать  взрыв  надолго  не
стоило: лава могла разорвать или сжечь проводку.
   Больше делать было нечего.  Мовчан  выбрался  из  машины,  стремительно
пробежал десять метров по лаве и, спрыгнув, доложил:
   - Минирование закончено. Взрыв через два часа тридцать минут!
   - Молодец! - сказал старший подрывник. - Но все-таки я проверю, что  ты
там накрутил.


   А на обратном пути Мовчану стало худо.
   Он был здоровым человеком, с крепким сердцем и хорошими легкими,  но  и
его организм не выдержал резкого перехода от  прохладного  и  разреженного
воздуха горных высот к жаркой духоте подземного хода.  Он  задыхался,  еще
идя к комбайну, но потом забыл об усталости и жаре. Так  в  пылу  сражения
бойцы не думают о ранах. Но когда сражение кончилось и  надо  было  только
уносить ноги, Мовчан снова заметил духоту и усталость, нестерпимый зуд  на
спине, липкий пот на лбу и жгучую боль на  самом  кончике  носа.  Не  один
Мовчан выбивался из сил. Хотя идти под  гору  и  без  груза  было  заметно
легче, все же вереница белых фигур растянулась  на  полкилометра.  Впереди
ровным шагом шли привычные ковалевцы, а сзади, спотыкаясь, брели "гости" -
подрывники, Котов и Мовчан.
   Мовчан замыкал шествие. Опустив голову, он смотрел на шаркающие по полу
асбестовые пятки идущего впереди. Бесконечный коридор вдали превращался  в
точку. Мовчан старался не глядеть туда - очень уж много  шагов  надо  было
еще сделать. Он говорил себе: "Досчитаю до тысячи, тогда подниму  голову".
Счет отвлекал от мыслей об усталости.
   И вдруг Мовчан увидел,  что  белые  ступни,  шагающие  впереди,  как-то
странно запнулись, человек в  скафандре  первого  роста,  прислонившись  к
боковой стене, медленно начал съезжать на пол. Мовчан  подхватил  упавшего
неуклюжими рукавицами и заглянул в  окошко  шлема.  За  стеклом  виднелись
полузакрытые глаза и синевато-бледное лицо Котова. Инженер был в обмороке.
   В таких случаях полагается прежде  всего  расстегнуть  одежду,  вынести
человека на свежий воздух, смочить лицо водой. Но до свежего воздуха нужно
было идти километра четыре. А здесь термометр показывал  двести  семьдесят
градусов. Вряд ли такой воздух мог освежить инженера.  Мовчан  сделал  что
мог: разыскал на костюме кнопки водяного и  кислородного  баллонов,  нажал
их, а когда инженер приоткрыл глаза, подозвал ближайшего  рабочего,  велел
ему взять Котова за ноги, а сам подхватил под руки.
   Здесь-то Мовчан и проштрафился. Обморок! Он не  знал,  что  это  такое.
Бывала у него усталость - он умел прогонять ее усилием воли.  Бывало,  что
нестерпимо хотелось  спать,  -  Мовчан  развеивал  сон  шутками...  Бывало
холодно - он прыгал, размахивал руками, топал ногами, тер  снегом  уши.  В
жару уговаривал себя потерпеть. Но так, чтобы не было  сил  идти,  еще  не
случалось ни разу.
   Внезапно он ощутил у себя в груди сердце. До сих  пор  оно  никогда  не
давало о себе знать. А тут появился этакий болезненный комок,  бьется  под
ребрами, словно птица, требует облегчения. Какое может быть облегчение? Не
бросить же инженера!
   Потом Мовчан понял, что он ничего  не  видит,  хотя  и  смотрит  широко
раскрытыми глазами. Впереди клубилась тускло-зеленая мгла цвета вылинявшей
гимнастерки, и в ней плыли искры, сбегающие вниз.
   - Эй, крепче держи... уронишь!
   - Подожди, давай отдохнем чуток...
   - Некогда отдыхать! Меньше часа осталось. Ребята, кто сменит бригадира?
   Кто-то подхватил инженера и сказал Мовчану участливо:
   - Да ты сам здоров ли? Тебе помочь?
   - Нет, нет! Идите, я догоню...
   Голоса и шаркающие ноги тотчас же нырнули в серо-зеленую мглу, и Мовчан
остался один. Он неуверенно  пробирался  вперед,  нащупывая  правой  рукой
покатую стену. Потом  он  услышал  странный  звук,  будто  что-то  твердое
стукнуло в его шлем...
   Прошли секунды, а может быть, и полчаса. Мовчан еще раз открыл глаза  и
увидел прямо перед собой - теперь он видел отлично - полукруглую облицовку
перекрытия. Почему же не стену, а перекрытие? Мовчан постепенно сообразил,
что перекрытие оказалось перед его глазами потому, что  сам  он  лежит  на
полу, а лежит потому, что потерял сознание, ударился  шлемом  о  плиту  и,
вероятно, слышал именно этот удар.
   Когда это было? Сколько времени он лежит здесь?
   - Эй, парень, спятил ты, что ли? Нашел место, где  спать!  Взрыв  через
десять минут! - Озабоченные глаза  Ковалева  смотрели  на  упавшего  через
стекло. - Ах, это вы, Григорий Онисимович! Вам плохо?
   Мовчан поднялся на  ноги  медленнее,  чем  хотелось.  Десять  минут  до
взрыва! А близко ли выход? Целых два  километра!  Бежать  что  есть  силы!
Скорее бежать!!!
   Но вялые мускулы не позволяли бежать что есть силы.  И  живой  комок  в
груди протестовал. Сердце требовало покоя.
   - Худо мне, Степа, - сказал Мовчан  неожиданно  тоненьким  и  жалостным
голосом.
   - Ничего, крепитесь! Это тепловой удар. У нас в Пекле часто бывает. Вам
полежать бы, да нельзя... Идемте, я помогу...
   Мовчан потихоньку плелся, стыдясь своей слабости. У него шумело в ушах,
кололо в сердце, нестерпимо тошнило.
   - Крепитесь! Осталась только минута!
   Но Мовчан не мог крепиться. Тошнота держала его  за  горло,  и  зеленая
мгла подступала к глазам...
   - Чуть отдохну, Степа...
   Отдаленный удар потряс подземелье. Грохот сменился щелканьем и  звоном.
Это стучали по стенам стальные осколки и взорванные камни.
   Страх прибавил сил Мовчану. Он тяжело топал, почти бежал за Ковалевым.
   А сзади слышался, все усиливаясь,  странный  звук,  похожий  на  грохот
колес проносящегося мимо поезда. Мовчан понимал - это несется  по  гулкому
коридору  прорвавшаяся  лава,  перекатывая   камни   и   части   комбайна,
превращенного в металлический лом.
   Кто перегонит; лава или люди? Люди гораздо  ближе  к  выходу,  но  лава
движется быстрее. Девятикилометровый гладкий и прямой туннель она  пройдет
из конца в конец меньше чем за двадцать минут. За это время люди, конечно,
добегут до выхода... если они будут бежать.
   - Ох, лихо мне, Степан... подожди минутку, постой!
   - Да поймите вы, нельзя стоять ни секунды!
   Ковалев подхватил  Мовчана  на  спину.  Шаркая  асбестовыми  подошвами,
Ковалев побежал... нет, бежать не хватило сил - он пошел крупным  шагом...
Скорее, скорее! Шум, похожий на грохот колес, приближался. Правда,  гулкий
коридор усиливал звук. На самом деле лава была не так близко, но казалось,
что она грохочет совсем рядом...
   - Оставь меня, Степан, не губи свою жизнь! Ты хороший  мастер...  Лучше
меня. - Мовчан старался сползти с широкой спины товарища.
   Ковалев не любил чувствительных слов:
   - Молчи, дурак! У тебя жена и дочка. Не мешай тащить тебя.
   Обоим было страшно. Ковалев уже видел выход, но оглянуться он  не  мог.
За спиной поток лавы грохотал, и Ковалеву  казалось  -  совсем  рядом.  Он
поеживался и думал: вот сейчас, через секунду,  груда  раскаленных  камней
обрушится на них, как когда-то на Виктора... и  конец.  Мовчану  было  еще
страшнее. Его тащили спиной к выходу, он не знал, близко ли  спасение,  но
видел, как разгорается, становится все  ярче  красный  свет  надвигающейся
лавы. Мовчан смотрел в огненный зрачок смерти  и  прикидывал:  еще  минуты
три... четыре... Хватит ли сил у Ковалева? Он уже задыхается.
   - Да оставь ты меня, Степан! Оба погибнем!..
   Ковалев не отвечал, он берег дыхание.  Его  руки  крепче  сжимались  на
животе у Мовчана. Серный