я людей сборные домики, выдать  теплые  полушубки,  валенки  и
продукты на завтрак, обед и ужин. Обо всем этом должен был подумать Кашин,
великий мастер заглядывать в будущее.
   Печатное истолкование пунктира выглядело так:

   ПРИКАЗ по Управлению Вулканстроя.
   С 1 июля с.г. приступить к  бурению  паропроводов  на  северном  склоне
сопки Горелой на отметке 4410. Для выполнения этой работы создать высотную
группу.
   1. Начальником высотной группы строительства назначаю инженера Мурашова
Д.А., старшим буровым мастером Мовчана Г.О.
   2. Тов. Мурашову с 20 июня с.г. начать переброску людей и механизмов на
отметку 4410.
   3. Начальнику транспортного отдела обеспечить  колонну  автомашинами  и
тракторами.
   4. Начальнику технического снабжения обеспечить колонну  оборудованием,
буровыми и строительными механизмами, запасными частями,  строительными  и
горюче-смазочными материалами.
   5. Начальнику столовой N_3 выделить повара для походной кухни и  выдать
ему продукты на 10 суток для трехразового усиленного питания всей высотной
группы.
   Управляющий трестом Вулканстрой - М.Кашин.

   Машинистки  размножили  приказ,  прикололи  его   кнопками   на   доске
объявлений в конторе. И сразу десятки людей пришли в  движение:  счетоводы
начали выписывать продукты и детали,  кладовщики  открыли  склады,  шоферы
заправили машины горючим, подали на погрузку. И  вот  по  склонам  Горелой
сопки, пыхтя, пыля, лязгая гусеницами,  обрушивая  потоки  щебня,  буксуя,
подтягивая друг друга на канате, поползли тракторные колонны с грузом  для
высотной группы.
   - Эй, ребята, сюда ко мне!
   - Завяз, что ли?
   - А ну-ка, нажмите. Все как один. Разом... взяли!
   Тракторы уже были на середине склона, а в кабинете Кашина не переставал
звонить охрипший телефон:
   - Михаил Прокофьевич,  поддержите!  Почему  нам  выдают  БУ  (бывшее  в
употреблении)?..  У  нас  же  ответственное  задание!  Запорем   скважину,
кладовщик отвечать не будет.
   - Михаил Прокофьевич, Кислицын бюллетенит... грипп.  Разрешите  послать
Степанюка.
   - Михаил Прокофьевич, машины еще не  выделены.  В  Транспортном  отделе
настоящие бюрократы. Мы же не можем грузить после полуночи!
   И Кашин терпеливо, не повышая  голоса,  отвечал  каждому,  звонил  сам,
выслушивал оправдания, распоряжался.  Он  знал,  что  в  печатном  приказе
нельзя изложить все, что-то приходится объяснять на ходу. И эти добавочные
хлопоты тоже подразумеваются в черточках пунктира.
   У Ковалева была своя  доля  забот.  Во-первых,  он  сдавал  экзамен  по
буровому делу. Как и полагается, он волновался, что-то забывал, вспоминал,
ругал свою "заскорузлую старческую  память",  в  последнюю  минуту  листал
конспекты. Он считал себя человеком пожилым, солидным и боялся осрамиться,
ответить хуже зеленой молодежи, на которую ворчал так часто.
   Но все сошло благополучно. Ковалев, получив  пятерку,  сразу  с  курсов
отправился на склад. Как староста группы, он обязан  был  считать  вещевые
мешки, горные  ботинки  с  шипами  и  банки  с  консервами  -  трехдневный
неприкосновенный запас  пищи.  Группа  бурильщиков  должна  была  выйти  в
понедельник на рассвете. Но в субботу  вечером  на  курсы  пришел  приказ:
Мовчану с лучшими учениками на следующий день в  десять  утра  явиться  на
площадку базальтолитейного комбината.
   Комбината, собственно говоря, еще не было. Но  площадку  для  него  уже
отвели. Это был пустырь у подножия вулкана, огороженный забором,  вплотную
примыкающий к склону горы. Небольшая  речка,  протекавшая  здесь,  размыла
древние базальты и обнажила отвесные шестигранные столбы. Они были  похожи
на подпорную стенку, поставленную человеческими руками. Даже не  верилось,
что природа вытесала эти ровные плоские грани, выстроила шеренги столбов.
   Мовчан не отличался особой точностью. Когда он привел  своих  учеников,
инженеры  во  главе  с  начальником  строительства  уже  собрались   возле
базальтовых столбов. Мовчан хотел шумно рапортовать,  но  Кашин  остановил
его жестом. Сам он и его спутники внимательно и даже настороженно  глядели
на откос.
   "Что они  там  высматривают?"  -  удивился  Ковалев.  Но  расспрашивать
постеснялся.
   Инженеры молчали;  казалось,  они  прислушиваются  к  чему-то.  Ковалев
прислушался  тоже.  Он  различил  непонятный,  все  усиливающийся  лязг  и
скрежет.  Внезапно  столбы  дрогнули,  мелкие  камешки  посыпались   вниз,
послышались новые удары, все более отчетливые. И тут гора раскрылась,  как
в арабской сказке, и изнутри выглянула зубастая морда  какой-то  неведомой
машины. Запахло озоном и пылью. Машина нажала, столбы рухнули,  и,  лязгая
гусеницами, из горы выползло стальное чудовище. Оно остановилось тут же, у
речки, как будто уморилось от тяжелой подземной работы и не могло  сделать
ни шагу больше. Затем сзади открылась дверца, и из зубастой  машины  вышел
обыкновенный человек небольшого роста, круглолицый, курносый, с лысиной  и
редкими усами, желтыми от табака.
   - Поздравляю с победой!  -  Кашин  обнял  человека,  явившегося  из-под
земли, потом обернулся  к  бурильщикам:  -  Познакомьтесь,  товарищи!  Это
инженер Котов, конструктор электродискового проходческого комбайна. А  это
наши бурильщики, старший мастер Мовчан...
   Мовчан засыпал вопросами конструктора:
   - Вы говорите - режет камень током? Каким током? Я  видел,  как  металл
режут и сверлят искрой. У вас тоже искра? Ах, вот как, у  вас  раскаленные
зубья. Значит, вы берете температурой? Из какого же материала  зубья?  Они
должны  быть  тугоплавкие.  Металлокерамика?  Это,  конечно,  подходит.  И
сколько же вы проходите в час? А как с креплением? А если горное  давление
растет?
   Глаза у Мовчана горели. Ему так хотелось  испробовать  силу  незнакомой
машины, взвесить  этот  меч  в  своей  руке,  ринуться  с  ним  в  бой  на
"огнедышащего дракона".
   - Нравится? - спросил Кашин.
   - Спытать надо, - ответил Мовчан, скрывая нетерпение.
   - Испытать придется, - сказал Кашин. - Для того вас и вызвали.  Комбайн
этот будет сооружать штольню для  выпуска  лавы  -  очень  важный  объект.
Машина новая, машинистов для нее нет. На  первых  порах  изобретатель  сам
поведет комбайн и будет  обучать  помощников,  кого-нибудь  из  вас.  Кому
пришлось по вкусу?
   - Разрешите мне, -  заторопился  Мовчан.  -  У  меня  к  новым  машинам
призвание.
   - А из учеников кто-нибудь? Кто у тебя отличник?
   - Отличники есть, опытных машинистов нет.
   - А Ковалев? Ведь он человек солидный.
   Бывший летчик удивился, что Кашин помнит его. Они  не  встречались  уже
несколько лет.
   - Про Ковалева я скажу, - начал Мовчан. - Ты  не  обижайся,  Степан,  я
выложу  всю  правду,  как  есть.  Ковалев  работник   усидчивый,   ровный,
исполнительный. Пожалуй, лучший из выпуска.  Но  нет  у  него  чутья,  нет
настоящей охоты к делу. Сто процентов давать будет, а сто двадцать от него
не ждите. При хорошем машинисте дельный помощник будет. Если разрешите,  я
возьму его с собой в комбайн.
   - А что вы сами думаете, товарищ Ковалев?
   - Я человек дисциплинированный, работаю, где поставят.
   Кашину понравился этот ответ. Он всю жизнь работал там, куда пошлют,  и
очень гордился этим.
   - Тогда мы сделаем так, - решил он.  -  Наверху  двенадцать  скважин  -
широкий фронт. Там нужен опытный руководитель. И мы направим туда Мовчана.
А Ковалев, поскольку он хороший помощник,  пойдет  помощником  к  товарищу
Котову.  Вы  не  теряйте  времени,  Ковалев,  оформляйтесь  на  курсах   и
знакомьтесь с делом. А в среду мы проводим  вас  в  путешествие  к  центру
вулкана.


   В своей жизни Ковалев много странствовал.  Он  налетал  около  миллиона
километров и тысяч двести проехал по  железным  дорогам  и  на  пароходах.
Теперь ему предстояло еще одно, совсем небольшое путешествие, всего девять
километров, - от площадки лаволитейного завода к огненному сердцу вулкана.
   Всего девять километров!.. Но таких путешествий еще никто не  совершал.
Впервые люди решились проникнуть в недра вулкана.
   Проводы были торжественные, с речами и музыкой. Когда  оркестр  заиграл
гимн,  инженер  Котов  и  Ковалев  вошли  в  кабину  и  плотно  захлопнули
герметическую  дверь.  Котов  сел  за  рычаги,   включил   мотор.   Тяжело
переваливаясь, комбайн проехал несколько метров, порвал  цветную  ленточку
старта и тупым рылом уткнулся в базальтовую скалу... Котов  потянул  рычаг
на себя. Из рыла выдвинулись тупые зубья. Их кромки были  раскалены,  даже
при дневном свете можно было различить оранжевое сияние. Зубья  входили  в
базальт с трудом, как нож в  замерзшее  сало.  Наконец  они  вонзились  до
отказа.  Надрезанные  камни  откололись  почти  одновременно.  Трехгранные
обломки с грохотом выкатились  по  желобу  из-под  комбайна.  Котов  снова
включил мотор и продвинулся вперед на двадцать сантиметров.
   Новый цикл:  зубья  вонзаются,  откусывают,  сбрасывают  камни,  машина
делает шаг вперед. На каждый шаг - шесть минут, за  полчаса  -  метр,  два
метра в час. Через час Ковалев приоткрыл дверцу и выглянул наружу. Комбайн
стоял на прежнем месте, только голова его спряталась в скалу.  Провожающие
разошлись, остались самые терпеливые, но и они уже не аплодировали,  когда
машина отвоевала очередные двадцать сантиметров.
   Так началось это медлительное путешествие: два метра  в  час  в  лучшем
случае, как предел. Бывший летчик странствовал на этот раз  среди  камней.
На его пути была застывшая базальтовая лава, туфы  из  слежавшегося  пепла
вперемежку с вулканическими бомбами,  прослойки  льда.  В  машине  имелось
маленькое смотровое окно с куском искусственного кварца вместо стекла.  Но
Ковалев редко смотрел в окошко. Вскоре  он  научился  узнавать  породы  по
сопротивлению рычага. Идти базальтом было тяжелее всего,  по  туфу  легче,
еще легче - по пластам погребенного льда. Лед легко таял и  скатывался  по
желобу аккуратными треугольными плитками.
   Больше всего затрудняли  путь  кристаллические  жилы.  Они  встречались
изредка в глубине вулкана и  состояли  из  той  же  базальтовой  лавы,  но
застывавшей медленно, постепенно,  так,  что  в  растворе  успели  вырасти
кристаллы. Жилы были гораздо  тверже  окружающих  пород  и  резко  снижали
скорость комбайна. Зато геологи радовались каждой жиле, потому что  в  них
попадались ценные минералы и пустоты  с  гнездами  прозрачных,  цветных  и
лаково-черных кристаллов.
   У выхода из штольни дежурили и археологи. Они тоже осматривали осколки,
плывущие по транспортеру.
   Путешествие вглубь вулкана было одновременно и путешествием в  прошлое.
Ведь  вся  Горелая  сопка  образовалась  из  лавы  и  пепла,   выброшенных
извержениями. На самой  поверхности  лежал  пепел  последнего  извержения,
сгубившего Виктора Шатрова, под ним - пепел и лава извержений 1953,  1945,
1938, 1932 годов, извержений XIX и XVIII веков,  времен  Крашенинникова  и
Атласова и еще более ранних, когда русские еще не открыли Камчатку.
   Вероятно, люди во все времена старались не приближаться к  вулкану.  Но
все же следы их пребывания  остались.  В  пепле  XVIII  века  обнаружилось
кремневое  ружье,  возможно  принадлежавшее  кому-нибудь  из  сподвижников
Атласова. В пепле XV века нашлась костяная острога,  в  пепле  XI  века  -
каменные наконечники копий.
   Котов старательно собирал такие находки. У  него  образовалась  большая
коллекция. Поутру, приступая к работе, он говорил Ковалеву:
   - Сегодня мы в начале девятого века. Камни, которые мы режем, -  старше
Рюрика и Киевской Руси. Через несколько дней мы попадем в пятый век, в  те
времена, когда гунны громили древний Рим. Но Горелая сопка существует пять
тысяч лет. Мы еще найдем изделия доисторических художников.
   Комбайн   странствовал   по   минералогическому   и   одновременно   по
археологическому музею. Кроме того, он продвигался к высоким температурам.
   На  поверхности  стояло  прохладное  камчатское  лето  с   температурой
десять-пятнадцать градусов.  В  центре  вулкана  находилась  расплавленная
лава, нагретая до тысячи ста - тысячи трехсот  градусов.  В  среднем  жара
возрастала на один градус на каждые семь метров - в пять раз быстрее,  чем
обычно под землей.
   Правда, в первые дни температура вообще не поднималась,  а  падала.  На
девяносто седьмом метре машина вступила в толщу  льда,  и  в  разгар  лета
Котов и Ковалев работали при десяти градусах мороза.
   На пятый  день  комбайн  пробил  насквозь  погребенный  ледник.  Вскоре
температура поднялась выше нуля, растаял мохнатый  иней  на  металлических
деталях, снова началась весна. Она продолжалась около недели, пока комбайн
полз от нуля до пятнадцати градусов. Еще неделю подземные  путешественники
прожили при самой благоприятной температуре между пятнадцатью и  двадцатью
шестью градусами, которую климатологи называют "зоной комфорта". Вслед  за
тем началась зона знойного лета.  Температура  грунта  неуклонно  росла  -
сегодня тридцать градусов, завтра тридцать два, послезавтра тридцать пять.
Стены туннеля дышали жаром, как протопленная печь. Вступили в строй мощные
вентиляторы. Они гнали в  забой  прохладный  воздух.  Прохлада  спорила  с
жарой, техника - с подземным зноем.
   В километре  от  входа  температура  стен  превысила  сто  градусов.  В
обеденный перерыв рабочие варили яйца вкрутую или кипятили себе чай, ставя
котелок на камни. А позади, в каких-нибудь десяти минутах ходьбы, осталась
"зона комфорта" и даже лед. В перерыв некоторые любители  прохлады  ходили
обедать туда. Они успевали остыть и даже продрогнуть.
   В забое рабочие ходили в несгораемых асбестовых  костюмах,  похожих  на
водолазные. В них было неудобно работать, передвигаться трудно, потому что
приходилось таскать  на  спине  ранец  с  холодильником,  аварийный  запас
кислорода и термос с холодной водой, чтобы напиться, не снимая шлема, даже
обрызгать себя при желании. Но при всех ухищрениях температура  в  костюме
была не ниже пятидесяти градусов.
   Изо дня в день в накаленной,  пышущей  жаром  кабине  сидел  Ковалев  в
трусах и несгораемом скафандре. Пот заливал  ему  глаза,  с  кончика  носа
капал  на  грудь.  Ковалев  моргал,  встряхивал  головой,  протирал  очки.
Обязанности были  несложны:  рычаг  от  себя,  кнопки,  рукоятка,  большой
рычаг... Так каждые шесть минут. За шесть минут - двадцать сантиметров.
   - И как только вы выдерживаете? - удивлялись соседи по общежитию.
   Ковалев скупо улыбался. Он выдерживал двойную  петлю  и  пикирование  с
восьмикратной перегрузкой, когда человек  весит  полтонны.  Он  выдерживал
лобовую атаку, когда гибнет тот, у кого нервы сдают  раньше.  Его  подвело
зрение, а не выдержка. Подумаешь, жара! Невелик подвиг - переносить жару!


   Ковалев быстро освоился  с  комбайном,  и  Котов  доверил  ему  рычаги.
Правда, сам конструктор не оставлял машиниста без наблюдения,  никогда  не
уставал повторять: "Полегче! Немножко терпения. Силой здесь  не  возьмешь.
Плавно. Теперь - рукоятку..."
   Котову было за пятьдесят, но годы не уменьшили его подвижности. Это был
худенький, порывистый, нетерпеливый человек. Говорил он быстро  и  громко,
будто убеждал собеседника и  сердился  на  непонятливость.  Часто  обрывал
разговор  на  полуслове,  выбегал  из  комбайна  в  туннель,  возвращался,
присаживался, вскакивал, заглядывая  в  окошечко.  Вероятно,  из-за  своей
непоседливости он и передал  рычаги  так  охотно  новичку.  Самому  Котову
трудно было высидеть неподвижно несколько часов.
   Летая, Ковалев привык  к  постоянному  напряжению,  настороженности,  к
ежесекундной готовности  встретить  смертельную  опасность.  На  подземном
комбайне быстрота была ни к чему, требовалось только внимание и  терпение.
Ковалев скучал за рычагами. Руки у него не уставали, голова была свободна,
и он с удовольствием слушал рассказы разговорчивого изобретателя.
   Котов казался разносторонним человеком. Он со знанием дела рассуждал об
уличном движении, об орошении пустынь, о статистике  и  строении  гор,  но
вскоре Ковалев понял, что все мысли Котова связаны в  один  узел,  и  узел
этот - электродисковой комбайн.
   - Сохнет Каспийское  море,  -  говорил,  например.  Котов;  он  начинал
разговор без всяких предисловий, как будто слушатель давно  уже  знает,  о
чем идет речь. - Сохнет и сохнет. Уровень падает,  гибнут  рыбные  угодья.
Предлагаются разные планы: спасать Каспий водой из Печоры,  из  Онеги,  из
Оби. Неверно это. Пресная вода - драгоценность, она  нужна  для  орошения.
Решать вопрос надо простейшим  способом:  поставить  десяток  комбайнов  и
гнать туннель от Батуми к Дербенту, чтобы  заимствовать  воду  из  Черного
моря. Идти по кратчайшему пути,  не  стесняясь,  прямо  под  хребтом.  Чем
глубже, тем богаче недра.  По  пути  мы  обязательно  наткнемся  на  руды.
Туннель себя оправдает, я уверен.
   На другой день он говорил, шурша газетой:
   - Новая задача строительства - обеспечить  всех  москвичей  загородными
дачами. Пусть отдыхают на чистом воздухе. А  почему  воздух  в  городе  не
чистый? Я скажу: главный отравитель  -  уличный  транспорт  с  бензином  и
пылью. Так нужно смотреть в корень: убрать транспорт  под  землю,  наверху
оставить только дома и сады. Метро - это самое начало. В  больших  городах
все проезжие дороги должны быть подземными. И движение быстрее,  и  полная
безопасность. Под землей места хватит. Нетрудно пробить отдельные пути для
грузовых и легковых машин, а все пересечения  сделать  в  разных  уровнях.
Сейчас построить туннель не проблема. Есть у нас комбайны. Каждая машина в
месяц может дать три километра подземной дороги и больше.
   Из зарубежных писателей Котов выше всех ставил Келлермана за его  роман
о туннеле под Атлантическим океаном из Америки во Францию.  С  восхищением
Котов отзывался о Родных, остроумном авторе, который в начале нашего  века
выпустил тоненькую книжечку - незаконченный роман в две с половиной главы,
- и в этих главах описал фантастический туннель из Петербурга в Москву  по
хорде. В таком туннеле поезда могли бы идти  почти  без  затраты  энергии:
половину  пути  катиться  вниз,  набирая  скорость,  а  затем  с   разгону
подниматься вверх...
   - Мы еще построим хордовые туннели, - уверял Котов. - Не  для  поездов.
Энергия сейчас не столь дорога. Но таким путем стоит переправлять  пресную
воду, например, из устьев  северных  рек  на  юг,  в  пустыни,  туда,  где
требуется орошение.
   Котов  раскладывал  карты,  исчерченные  разноцветными  линиями.   Этот
энтузиаст составил план подземного строительства  на  триста  лет  вперед.
Кажется, дай ему волю - он на всех заводах строил бы  подземные  комбайны,
все дороги заменил бы туннелями.
   На все это было в далекой  перспективе.  Пока  что  Котов  строил  свой
первый туннель, его комбайн сдавал  ответственный  экзамен.  И  надо  было
видеть, с каким волнением Котов относился  к  успехам  и  неудачам  своего
детища!
   Подобно матери, которая даже во сне слышит плач своего ребенка, занятый
любым разговором, Котов слышал машину.
   В разноголосом лязге металла он различал голос каждого поршня,  каждого
шкива, каждой шестеренки, безошибочно определял, какая деталь сработалась,
какую  нужно  сменить  заблаговременно.   На   людях   он   не   стеснялся
рекламировать машину, а сам неустанно размышлял о переделках и очень часто
после смены говорил:
   - Степан, ты бы остался на часок. Задумал я одну штуку: понимаешь, если
прорези сделать поуже, тогда плавить придется меньше и  мы  будем  быстрее
резать.  Правильно?  Надо  отрегулировать  подачу,   а   зубья   чуть-чуть
наклонить...
   Ковалев никогда не отказывался. Он  относился  к  своему  начальнику  с
сочувствием, немножко с завистью. Так пожилые, усталые неудачники  смотрят
на юных мечтателей, еще не думающих о мелях и  подводных  камнях.  Ковалев
был моложе инженера лет на пятнадцать, но сам себе казался гораздо старше.
   И он оставался после  смены  на