е  сгореть  заживо?  О  людях  не
подумали, Александр Григорьевич.
   - Турбины тоже меня смущают. Пепел все  засорит,  забьет.  Бывает,  что
пепла больше, чем  пара.  И  пар  нечистый:  тут  и  хлористый  водород  и
сернистый газ, они будут разъедать турбину.
   - Все-таки хуже всего температура. Как работать  при  тысяче  градусов?
Это же доменная печь!
   - Очевидно, мы согласны с вами, -  сказал  Грибов.  -  Давайте  напишем
совместное мнение товарищу Яковлеву. Напишем, что вы, как  инженер,  и  я,
как  геолог,  оба  считаем,   что   практическое   использование   вулкана
невозможно.
   На лице Кашина выразилось недоумение. Он в задумчивости нахмурил  брови
и сказал после долгой паузы:
   - Прошу извинить меня, товарищ Грибов, вижу, что взял неверный  прицел.
Я понял  так:  посылает  меня  Яковлев  к  ученому-теоретику,  никогда  не
видавшему стройки, чтобы я объяснил ему,  вам  то-есть,  что  на  практике
получается и что не получается. Оказывается, дело выглядит иначе:  оба  мы
одной веревочкой связаны. Вам, геологу, и мне,  инженеру,  дано  партийное
поручение - покорить вулкан. Нет, я  совместное  мнение  писать  не  буду.
Инженер Кашин от партийных поручений не отказывается. Прикажут строить  на
океанском дне - буду строить на океанском дне. Прикажут строить на вулкане
- буду строить на вулкане. Давайте понатужимся, разберемся как следует. До
сих пор мы рассуждали, какие есть препятствия, попробуем обсудить, как эти
препятствия преодолеть. На  фронте  бывало  люди  из  окружения  выходили.
Поищем, нет ли здесь выхода. Что нас смущает? Лава. Много этой лавы?
   - Порядочно. В сутки  -  около  миллиона  кубических  метров,  четверть
кубического километра за весь период извержения. И на каждый  килограмм  -
триста калорий.
   - Калории пригодятся, найдем, куда их применить. На худой конец устроим
оранжереи. На Везувии растут лимонные рощи, могут и  у  нас  расти.  Почва
подходящая. Будем охлаждать лаву водой, получим воду и пар, а где пар, там
и электричество. Видимо, надо предусмотреть  резервуары,  где  лава  будет
отдавать тепло.
   - Но резервуары эти на один раз. Лава застынет, придется строить новые.
   - Верно, неудобство. А нельзя ли эту лаву использовать  на  что-нибудь?
Нет ли в ней полезных элементов? Что такое лава, какой  у  нее  химический
состав?
   - Обыкновенный камень, только расплавленный. Когда остынет,  получается
базальт. Если много газов, может быть пористый камень, пемза, например.
   - Пемза... базальт! Так чего же лучше? Мы плавим  базальт  на  заводах,
тратим топливо, а здесь даровое литье,  природное.  Тогда  поставим  завод
базальтового литья, будем отливать химическую посуду, строительные детали,
наконец, блоки для стен, плиты  перекрытий.  Разве  плохо?  Вот  уже  одно
возражение долой. Что еще у нас?


   Эта беседа была первой, и после  нее  Кашин  зачастил  на  станцию.  Он
приходил каждое воскресенье и целый день проводил с Грибовым. Они  спорили
о проблеме пепла, проблеме едких газов и кислотоупорных  турбин,  проблеме
остывания лавы, проблеме строительства при высоких температурах. И  как-то
так  получалось,  что  Грибов,  автор  идеи,  все   время   натыкался   на
препятствия, а Кашин, порывшись в памяти, находил выход.
   "В Днепропетровске видел я на металлургическом заводе..."  -  вспоминал
он.
   "В прошлом году в журнале  "Строительная  индустрия"  читал  я,  что  в
Мурманске применялись уже..."
   "Один инженер говорил мне, что  у  них  в  Семипалатинске  очень  нужны
были..."
   Кашин немножко  напоминал  Петра  Ивановича  Спицына.  Оба  они  охотно
рассказывали друг другу случаи из жизни. Только  все  приключения  Спицына
происходили  в  горах,  пустынях,  тайге,  а  приключения  Кашина   -   на
строительных  площадках,  были  связаны  с  жесткими  сроками,   нехваткой
цемента, неумелыми рабочими, испорченными кранами...
   - Помнится, в двадцать девятом году, - говорил он,  прихлебывая  чай  с
вареньем из жимолости, - строил я пятиэтажный дом в Харькове... Работать я
тогда только начинал, бетонировал в первый раз. И решили мы  для  быстроты
бетонировать по два этажа сразу:  первый  и  второй.  Приготовили  замесы,
уложили  бетон,  утрамбовали.  Вибраторов  в  те  времена  еще  не   было,
трамбовали  мы  колонны  длинными  такими   железяками,   вроде   кочерги;
называлось это "штыковать". В общем, выдержали, как  полагается  по  ОСТу,
двадцать восемь дней, сняли опалубку, и обмер я. Бетон донизу не  дошел  -
то ли сухой был, то ли штыковали плохо,  -  и  стоят  у  меня  колонны  на
честном слове, у иных нижней половины  нет  совсем.  Испугался  я.  Думаю,
плохо дело, не миновать суда. Шутка ли - два этажа ломать и заново делать!
Конечно, и я виноват: надо было простукивать, через  щелки  смотреть.  Мне
это в голову не пришло. Счастье, учитель у  меня  был  в  том  же  городе.
Поехал к нему. Он говорит -  можно  починить,  только  надо  брать  цемент
высокого качества, бетон пропаривать. Обошлось. По сей день дом стоит.
   - Тоже беспокойное у вас дело, - сочувственно замечал Спицын.
   - Ничего, - говорил Кашин. - Эти беспокойства зря не пропадают. От  них
умнее становишься. Сколько я крови испортил с теми колоннами, но  зато  на
всю жизнь  запомнил,  как  надо  бетон  чинить.  И  пригодилось.  В  сорок
четвертом году послали  меня  восстанавливать  взорванный  немцами  завод.
Приехал туда  -  страшно  посмотреть:  стальные  фермы  винтом  закручены,
бетонные балки разбиты, сложены  пополам...  Инженеры  говорят,  что  если
взрывать, дробить и вывозить мусор, на полгода хватит уборки. А  я  думаю:
хорошо бы использовать все, что осталось, не взрывать, не  выбрасывать,  а
поднять на место, поставить и починить. Вот тогда и  пригодился  мой  опыт
двадцать девятого года. В общем, завод дал продукцию на  два  года  раньше
правительственного срока...
   - Что же  вы  теперь  на  стандартные  домики  перешли?  Не  скучно?  -
спрашивала Тася. Она так и не могла простить  Кашину  пренебрежения  к  ее
родной Камчатке.
   - А в нашем  деле  стандартных  домиков  не  бывает,  -  говорил  Кашин
наставительно.  -  Пускай  сто  одинаковых  домов  -  они  все  по-разному
строятся. Пусть планы  одинаковые  -  материалы  разные.  Пусть  материалы
одинаковые - грунты разные. Пусть грунты одинаковые -  рабочие  разные.  И
даже если рабочие те же самые, на первом или на десятом доме они  работают
по-разному, приноравливаются, учатся. Я сам четвертый десяток лет учусь...
   Кашин, вероятно, мог бы рассказывать ночь напролет, но он сам  прерывал
воспоминания и, выпив свою норму - пять стаканов чаю, - говорил Грибову:
   - Пойдем, потолкуем о пепле. Ночью мне не спалось, я и составил план...
Со временем у нас образуются огромные отвалы. Но ведь пепел теплый. Мы его
уложим на снег, а снег растает, ручьи побегут вниз и пепел понесут. Верно?
А у подножия запланируем поля, и пепел на них пойдет как удобрение.  Кроме
того, можно наладить производство пемзобетона. Это очень ценный  материал,
для холодных мест незаменимый.
   - Интересно  у  вас  получается,  -  сказал  Грибов  однажды.  -  Можно
подумать, что вы уже строили когда-нибудь электростанцию на вулкане.
   - У Маркса написано, - серьезно сказал инженер: - "Прежде чем построить
дом,  каждый  архитектор  строит  его  в  своем  уме".  Я   вижу   будущую
вулканическую станцию,  знаю,  где  будет  стоять  бетонный  завод,  какие
понадобятся бригады, куда посылать их в первую очередь. Дайте мне проект и
приказ, я завтра начну работы.
   И добавил немного погодя:
   - Очень мне хочется выстроить эту станцию... не только в уме.
   - А как вы думаете, придется?
   - Я думаю, придется. Этакая махина работает без пользы,  швыряется  зря
камнями, лаву плавит. Нельзя терпеть такую бесхозяйственность. Если  бы  к
Москве поближе, давно бы взяли в оборот наш вулкан.


   Пришло лето. Весенние  ручьи  омыли  сопки,  вынесли  в  океан  остатки
грязного снега, смешанного с пеплом. Зеленью оделись леса и луга. В густой
молодой траве затерялось  вечнозеленое  пятно  возле  горячего  источника.
Давно растаял лед на реке  и  уплыла  вниз  по  течению  льдина,  чуть  не
погубившая Грибова. Через реку теперь приходилось перебираться  на  лодке.
На лодках люди уезжали со станции, на лодках приезжали.
   Однажды в речную гальку уткнулся серый нос некрашеного дощаника,  и  на
берег вышла молодая женщина в меховой шубке, пожалуй не по сезону теплой и
слишком нарядной для путешествия на лодке. Волоча тяжелый чемодан, женщина
поднялась на откос и спросила:
   - Где мне найти товарища Грибова?
   - Грибов уехал вчера в Москву. Совсем уехал. Вы с  ним  разминулись,  -
сдержанно  ответила  Тася,  полоскавшая   белье   в   реке.   И   добавила
подозрительно: - А вы родня ему?
   - Нет, меня прислали сюда на работу, - сказала незнакомка.
   - В таком случае, я  сейчас  провожу  вас.  У  нас  новый  начальник  -
Катерина Васильевна Спицына.
   Приезжая пошла за  Тасей,  озираясь  с  некоторой  опаской.  Но  ничего
страшного она не видела. Бревенчатый дом, похожий  на  подмосковную  дачу,
небольшой цветничок, дорожки, грубая  скамейка,  сараи.  В  комнате,  куда
провели новую сотрудницу, было  чисто:  пол  выскоблен,  койки  застелены,
наволочки сверкали, как снежные вершины сопки. Тася распахнула окно. Сразу
за домом начинался лес, и оттуда доносился густой запах смолы.
   - Но здесь прелестно! - воскликнула молодая женщина.
   - Раньше в этой комнате жили мужчины, - сказала Тася, - но в этом  году
их меньше.
   Приезжая вздрогнула.
   - И Шатров тоже?
   - А откуда вы знаете его? - спросила Тася насторожившись.
   - Мы  учились  вместе...  в  институте.  Меня  зовут  Кравченко,  Елена
Андреевна. Шатров не говорил вам обо мне?
   - Нет! - отрезала Тася, враждебно глядя на расстроенное лицо Елены.
   Нет, Тася ни за что не отдаст приезжей  последние  стихи  Виктора!  Эта
красивая москвичка не заслужила стихотворного привета. Такая безжалостная!
Наверно,  еще  будет  гордиться,  что  человек  страдал   из-за   нее.   А
неоконченное письмо, которое осталось между страницами дневника,  пожалуй,
стоит ей показать. Пусть знает правду о себе.
   Через несколько минут Елена перечитывала затертый листок бумаги:
   "Какая ты, Елена, хорошая или плохая?.. Теперь я понимаю тебя  лучше...
Ты всегда была очень сильной, сильнее нас. Ты умела поставить на своем,  а
своего пути у тебя не было,  и  ты  плыла  по  течению,  делала  все,  что
вздумается, иногда хорошее, иногда плохое".
   Хорошо, что Виктор не послал это  письмо.  Вероятно,  год  назад  Елена
обиделась  бы,  разорвала  его  в  клочки,   презрительно   хмыкнула   бы:
"Подумаешь! Учить меня захотел!"
   Но сейчас слова Шатрова находили в ней отклик.  Елена  сама  спрашивала
себя, что она за человек, где ее место в жизни.
   И вот в письме ответ: "Все любят жить, но иногда бывает - нужно  отдать
жизнь... Каждый может быть смелым и сильным, если сумеет победить себя..."
   Круглые бледно-сиреневые пятна расплывались  на  строках.  Елена  часто
моргала, стряхивая слезы с ресниц, и шептала, всхлипывая:
   - Я буду сильной, Витя! Я буду смелой... обещаю тебе.


   В этот час Грибов еще  не  был  на  пароходе.  Он  сидел  на  диване  в
небольшом домике Яковлева и с нетерпением переспрашивал его сынишку, скоро
ли вернется отец.
   - Небось заговорился с кем-нибудь, - отвечал мальчик. -  Знаете,  какой
он у нас? С ним по улице нельзя пройти: каждый встречный - знакомый,  и  у
всех к нему дела...
   Грибов беспокойно ходил по комнате. За окном он видел серую гладь бухты
и тяжелый силуэт парохода. Его широченная труба  курилась,  словно  кратер
Горелой сопки. Отплытие через час... Успеет ли Яковлев вернуться?
   - Да вот папа, у калитки! Прощается! - воскликнул мальчик.
   В  самом  деле,  Яковлев  прощался  с  каким-то  человеком  в  рыбацком
брезентовом плаще. Увидев Грибова, он поспешил навстречу, широко  улыбаясь
и протягивая руку:
   - Заставил ждать? Прошу прощения. Интересный дядя попался.  Ловит  рыбу
электричеством. Ты слыхал про эти опыты? Пропускаешь ток,  и  рыба  плывет
неудержимо от отрицательного полюса к положительному. Вот он и  предлагает
расставить по всем берегам электрические ловушки и уверяет, что рыба  сама
пойдет в невод. Заманчиво!
   - Я хотел поговорить с вами, но уже поздно, - сказал Грибов. -  Пароход
отчаливает через час. Еду в Москву добиваться правды.  Статья  не  прошла,
вокруг нее споры... Но мы  написали  уже  новый  доклад.  У  меня  большая
просьба. Я оставлю вам копию, может, вы сумеете просмотреть на досуге...
   Яковлев раскрыл довольно толстую папку и прочел вслух: "Предложения  по
использованию вулканического тепла".
   - Ага! - сказал он. - Стало быть, появились предложения?
   - Да, мы полагаем, что на базе  вулканического  тепла  можно  поставить
мощную электростанцию, завод  каменного  литья  и  оранжерею.  Предложения
нашлись. Вынужден признаться,  в  споре  с  вами  я  был  неправ.  Выражаю
восхищение: вы не специалист, но сразу ухватили самую суть.
   Яковлев улыбнулся:
   - В этом моя специальность - ухватывать самую суть. Таких, как  ты  или
этот электрорыбак, ко мне приходят сотни. Конечно, я не бог, не могу  быть
судьей и в геологии и в  рыболовстве.  У  меня  свой  подход.  Помнишь,  я
твердил тебе: думай о людях. Прежде всего я спрашиваю: какая польза  людям
от нового предложения? Ты предлагал обезвредить вулкан.  Для  нас  это  не
самое  срочное   дело.   От   извержений   вред   невелик,   своевременное
предупреждение  нас  устраивает  полностью.   Теперь   ты   заговорил   об
электростанции - это выглядит иначе. Электричество нам необходимо. Если за
счет вулканов можно  электрифицировать  Камчатку,  мы  с  тобой  союзники.
Можешь рассчитывать на мою поддержку. Пиши, телеграфируй.
   - Придется и писать и телеграфировать, -  сказал  Грибов.  -  Предстоят
большие бои. Дмитриевский пишет, что против нас выступила целая  коалиция:
профессор  Климов,  Глушенко  из  министерства,  доцент  Сыряев,   инженер
Лесницкий,  Тартаков  из  "Университетского   вестника".   Проект   только
рождается, а противник уже налицо. Заранее готовлюсь к схватке...
   - Чтобы сдвинуться, надо победить инерцию. Все идет  своим  чередом,  -
сказал  Яковлев.  -  Закон  природы!  Новое   пробивает   дорогу,   старое
сопротивляется.
   Грибов нахмурился, лицо его стало жестким, губы  сжались.  Мысленно  он
уже начинал спор за будущую электростанцию.
   - Это сопротивление вредное, - сказал он сердито. - Я эту публику знаю,
сражался с ними еще из-за моей теории. Профессор  Климов  -  это  шкаф  со
старой энциклопедией. Он знает  все,  что  было  написано  о  вулканах  за
последние двести лет. У него богатейшая  память,  но,  кроме  памяти,  нет
ничего. Как справочник - незаменим, но  он  глубоко  уверен,  что  великие
ученые сказали уже все. Каждую новую мысль он  будет  опровергать,  потому
что она не сходится с такой-то  и  такой  статьей  такой-то  знаменитости.
Глушенко - в своем роде. По его мнению,  изобретателей  надо  воспитывать,
школить и закалять. "Правильное все  равно  пробьется",  -  говорит  он  и
мешает пробиться всем подряд. Так и высказывается  откровенно:  "Кто  меня
обойдет, тот человек стоящий",  Лесницкий  -  изобретатель  и  к  тому  же
неудачник. Он уже много лет предлагает  строить  подземную  электростанцию
под Москвой, использовать глубинное тепло. Техника еще  не  может  строить
такие шахты, но Лесницкий фанатик и не понимает возражений.  Для  него  мы
соперники, мы отодвигаем его проект. Сыряев самый неприятный. У этого  нет
своего мнения, он  верит  Климову  на  слово  и  повторяет  каждое  слово,
усиливая его. Климов доказывает, а этот  бьет  обухом.  Верующий  дурак  в
десять  раз  хуже  умного  врага.  С  умным  можно  поспорить  и  если  не
переубедить, то хотя бы договориться. Сыряев безнадежен: он верит, что нас
надо уничтожить... и уничтожает. Тартакова я не знаю... Дмитрий Васильевич
пишет, что это просто карьерист. А карьеристы всегда держатся  за  старое,
потому что старые дубы могучи на вид, кряжисты и получают много  света,  а
новое только народилось, оно тоненькое, слабое, возле  него  и  поживиться
нечем.
   - А ты злой, - заметил Яковлев. - Впрочем, надо быть злым, когда воюешь
за новое. Но ты не только словами воюй - дело делай. - Он еще раз  тряхнул
руку Грибову, но, передумав, накинул плащ на плечи. - Пожалуй,  я  провожу
тебя до пристани.
   На улице им в глаза ударило солнце. Оно поднялось высоко над горами,  и
поперек бухты легла сверкающая золотом дорожка.
   - Хорошо! - сказал Яковлев с удовольствием. - Правда?
   - Хорошо... - согласился Грибов. - Я вернусь сюда обязательно.
   - А как моя землячка? Так и простились?
   Грибов развел руками:
   - Не моя вина... Насильно мил не будешь. Не по сердцу  пришелся.  -  Он
тяжело вздохнул.
   Яковлев посмотрел на него внимательно.
   - Удивляюсь! - сказал он. - Половинчатый ты человек. Редакторы тебя  не
признали, профессора отказали  -  ты  засучив  рукава  лезешь  в  бой,  не
считаясь с авторитетами, не взирая на лица.  Тут  у  тебя  и  смелость,  и
дерзость, и упорство, и ум. А от девушки ты отступаешься сразу:  "Насильно
мил не будешь". Где же твой боевой характер, где же твоя воля?
   - А что делать? Уезжаю! Больше не увидимся...
   -  Как  будто  почты  нет.  Сядь  на  пароход,  напиши  письмо,   пошли
радиограмму, фототелеграмму...
   - Вы думаете, стоит послать?
   - Конечно! Есть такие широкие бланки, там можно  целую  поэму  написать
убористым почерком.
   Они спустились на пристань. Берег здесь обрывался круто, как бы нырял в
бухту, и пароходы стояли  вплотную  возле  улицы.  Мачты  были  вровень  с
крышами. Казалось, с разбега можно перепрыгнуть  на  палубу.  Пароход,  на
котором уезжал Грибов,  выпустил  струю  белого  пара,  и  басистый  гудок
разнесся над  водяной  гладью.  Грибов  заторопился  и  прыгнул  на  трап.
Разнесся еще один гудок - прощальный.  Заверещали  блоки,  поднимая  трап,
заклокотала вода под пристанью, и маленький портовый катер, напрягая силы,
повел пароход в сторону. Судно отплывало, кренясь на один борт, потому что
пассажиры стояли на одной стороне. Все  кричали  и  махали  руками.  Среди
брезентовых комбинезонов, ватных курток, плащей, мундиров Яковлев  отыскал
черное пальто Грибова и крикнул:
   - Думай о людях!




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ


        1

   На Москве-реке ледоход.
   Реке тесно в гранитном русле. Мутно-желтая вода подбирается к  перилам,
хочет выплеснуться на набережную. Поспешно бегут старые  льдины.  Немногие
сохранили незапятнанную  белизну;  чаще  встречаются  грязные,  засыпанные
сором. Льдины толкаются, как испуганные овцы, тычутся в гранит, лезут друг
на друга, ломают и топят одна другую. Они торопятся, но все равно от весны
им не уйти.
   В  эти  дни  на  набережных  людно.  Каждому  приятно  посмотреть,  как
улепетывает надоевшая  зима.  Останавливаются  у  перил  дети,  старики  и
молодые.
   Профессор  Дмитриевский,  глядя  на  реку  с  балкона,   размышляет   о
перемещении геологических плит и платформ. Если бы люди жили миллионы лет,
им казалось бы, что куски земной коры колыхаются, словно льдины. Они могли
бы заметить, как  погружаются  Англия  и  Голландия,  как,  перекосившись,
всплывает Скандинавия, приподняв западное плечо, как проваливается длинная
цепь африканских озер, как Пакистан  твердым  углом  толкает  Памир...  Мы
слишком малы и  недолговечны,  чтобы  замечать  эти  движения,  могучие  и
неотвратимые, как время. Но и не видя,  мы  знаем  о  них,  изучаем,  даже
измеряем.
   Сегодня  у  Дмитриевского  праздник.  Из  редакции  прислали  гранки  -
типографский черновик будущей книги "Движения земной коры". На столе лежит
толстая пачка продолговатых листов, еще сыроватых на ощупь. Дмитриевский с
нежностью гладит  шероховатую  б