в
Вулканстроя не оказалось ни Тартаковой, ни Кравченко. Только случайно  два
месяца спустя Тартаков узнал, что Елена  работает  на  уединенном  острове
Котиковом. Она жила тоже в Камчатской области, но  ехать  к  ней  было  не
ближе, чем из Москвы в Горький, и гораздо труднее.
   Инженеры Вулканстроя знали свой участок, в лучшем  случае  -  соседние.
Чтобы объехать всю стройку, нужно было потратить неделю.  Пожалуй,  только
Кашин имел возможность осматривать ее  каждый  день,  даже  не  выходя  из
своего кабинета.
   Он делал это с помощью  нового  аппарата  -  видеофона.  Эти  телефоны,
передающие изображение, были в то время новинкой, как радио в 20-х  годах.
В довольно громоздких аппаратах рядом помещались  иконоскоп  -  передатчик
изображения и кинескоп - приемник изображения. В городах видеофоны еще  не
могли вытеснить  телефонную  сеть.  В  сущности,  при  обычных  телефонных
разговорах нет необходимости видеть собеседника. Но на крупных заводах и в
особенности на больших, разбросанных стройках видеофоны пришлись к  месту.
И Кашин с удовольствием поставил такой аппарат рядом с письменным  столом.
Теперь, не тратя времени на разъезды, он мог  видеть,  что  происходит  на
самых отдаленных площадках.
   Это было так легко! Протянул руку, вставил вилку в штепсель - и видишь"
пенистые гребни волн, простор океана, портовые краны, похожие на журавлей,
вместительные грузовые суда, тяжело осевшие в воду.
   Поворот ручки - и на экране появляется вереница машин, идущих по шоссе.
Еще  поворот  -  железнодорожная  станция,  забитая  составами,   толкутся
маневровые паровозы, переговариваясь крикливым тенорком... Еще  поворот  -
подмостки  длинных  пакгаузов,  мешки,  прикрытые  брезентом,   деревянные
строения, запорошенные белой известковой  или  серой  цементной  пылью,  -
центральный склад стройки... Новый  поворот  -  и  перед  глазами  широкая
улица, ряды двух- и восьмиквартирных сборных домиков  с  крутыми  крышами,
прямоугольные узоры фундаментов, над ними - краны.  Там,  где  возвышается
один из кранов,  строится  клуб,  другой  обозначает  больницу,  третий  -
будущий горсовет будущего Вулканограда.
   После жилого  городка  Кашин  осматривает  мастерские  -  механические,
авторемонтные, арматурные, столярные.  Визжат  дисковые  пилы,  распиливая
дрожащие  доски.  Грохочут  бетономешалки,  мотая   угловатыми   головами,
сплевывают в кузовы самосвалов серый  студень  бетона.  Затем  на  очереди
базальтолитейный комбинат. Сейчас это голое изрытое поле с кучами рыжей  и
черной глины. Но Кашин хорошо знает, как преобразится  этот  пустырь.  Вот
отсюда придет лава, здесь будут формы для базальтового литья,  отсюда  пар
пойдет на турбины, а горячая вода - в оранжереи, на южный склон горы,  где
уже торчат железные ребра будущих строений.
   Кашин распорядился, чтобы видеофоны стояли не в кабинетах  начальников,
а на строительных площадках.
   - Ведь я не врач, - сказал  он.  -  Мне  не  важно,  как  выглядят  мои
инженеры. Как выглядит площадка - вот что меня интересует.
   Кашин осматривал всю стройку, а прорабы видели только его лицо, высокий
лоб, сливающийся с  лысиной,  заметные  мешки  под  усталыми  глазами,  и,
дожидаясь своей очереди, слушали ровный, никогда не повышающийся голос:
   - Отодвиньтесь, товарищ Власов, вас я уже видел, хочу посмотреть склад.
Теперь разглядел - порядок. А что это за кучи  справа?  Нет,  вы  не  туда
смотрите: от меня справа, от вас слева. Экран искажает? Хорошо, я  буду  у
вас завтра с утра  и  посмотрю,  кто  искажает:  экран  или  вы...  Я  вас
спрашиваю, сколько уложили бетона  в  фундамент.  Не  сколько  уложите,  а
сколько уложили... Я вижу, вам придется сдавать дела. Чхубиани справится с
двумя участками. Что? Хотите кончить опору? Нет, так не выйдет, чтобы  вам
досталось  легкое,  а  тяжелое  другому.  Сдавайте  дела  немедленно,   по
состоянию на сей час. Дать отсрочку? Да нет,  зачем  нам  обманывать  друг
друга? Вы же слабый инженер, поучитесь работать у Чхубиани...  Завтра  вам
дадут два вагона стекла, товарищ Лапшин. Приступайте  к  изготовлению  рам
для парников. Как вы разместили новых рабочих? Нет, временных бараков я не
разрешаю, это самые долговременные  сооружения  на  свете.  Сейчас  тепло,
пусть рабочие неделю пробудут в палатках,  но  через  неделю  должно  быть
готово настоящее жилье. В следующую среду  я  проверю.  Вы  же  знаете,  я
никогда не забываю проверить.
   Неподалеку от оранжереи -  вход  в  лавопровод.  На  экране  -  длинная
галерея, облицованная вогнутыми плитами. Галерея слепая, она  упирается  в
стенку.  Но  это  не  забой,  в  стене  видна  стальная  дверца.  Вот  она
открывается, изнутри выходит человек в комбинезоне,  с  гаечным  ключом  в
руках.
   - Здравствуй, Ковалев! Как там погода, летная? - спрашивает Кашин.
   И бывший летчик, подтянувшись, рапортует:
   -  Температура  грунта  плюс  триста   пятьдесят.   Прошли   за   смену
девятнадцать метров.
   - А вот я посмотрю сейчас, близко ли вам до конца.
   Ковалев своей цели не видит, но Кашин может взглянуть на нее.
   Видеофон  мгновенно  переносит  начальника  строительства   в   палатку
геологов-разведчиков. Черноволосая девушка сидит  у  аппарата.  Это  Тася.
Аппарат обыкновенный подземно-рентгеновский. На его  экране,  как  обычно,
серые полосы различных оттенков - пласты горных пород. Среди них  -  косой
след, словно ход дождевого червя.  Кашин  с  удовлетворением  глядит,  как
ползет к нижней кромке темное пятнышко - электрический бур.
   Еще поворот - и Кашин взлетает на вершину горы. Внизу - лето, а наверху
- нетающие льды. Сейчас там пасмурно, вершина в облаках, идет густой снег,
вместо вышек видны смутные тени. Перед  Кашиным  возникает  лицо  бурового
мастера. Из-под меховой шапки,  усыпанной  снегам,  торчит  задорный  чуб,
блестят щеки, мокрые от снега, блестят глаза, блестят ровные зубы.  Так  и
хочется сказать: "Экий бравый парень! Что за молодец!"
   - Как дела, Мовчан? - спрашивает Кашин, невольно улыбаясь.
   - Лучше всех, товарищ начальник! Правда, старик-вулкан ворчал  ночью  и
на крышу камни кидал. Но нас  не  запугаешь.  Мы,  Мовчаны,  лихой  народ,
запорожских казаков потомки. Дед мой самых горячих коней объезжал.  Другие
подойти боятся, а деду чем злее  конь,  тем  приятнее.  Но  старому  и  не
снилось, что внук его сядет на вулкан верхом и будет шпорой его горячить.
   - Ну, ну, распетушился! Видел я твою шпору. Отстает. Сколько  процентов
сегодня?
   - Сто семнадцать, товарищ начальник.
   - А у Ковалева сто девятнадцать.
   - Не может быть! Тогда завтра  у  нас  сто  двадцать  будет,  даже  сто
двадцать пять. Это я, Мовчан, говорю.
   - Что же, так и запишем.
   - Запишите, товарищ начальник.
   - Запишем и проверим... Дал слово - держись!..


   При горной болезни ощущаются головная боль,  головокружение,  слабость,
сонливость, одышка и тошнота. Все эти неприятности зависят  от  недостатка
кислорода и подстерегают человека выше трех-четырех километров над уровнем
моря.
   Бригада Мовчана работала на высоте  четырех  тысяч  четырехсот  метров.
Когда она прибыла наверх, по календарю стоял июль, но вокруг лежали снега,
и ртуть в термометре держалась ниже нуля.  Вода  в  кастрюлях  кипела  при
восьмидесяти градусах, и повар жаловался, что приходится варить пищу вдвое
дольше, чем полагается, и все-таки она полусырая.
   Конечно,  можно  было  бы  создать  для  повара  нормальные  условия  -
построить герметическую кухню и поддерживать  в  ней  привычное  давление,
температуру и влажность. Можно было создать нормальные условия и  в  домах
бурильщиков. Но ведь  должен  был  кто-то,  работая  снаружи  за  стенами,
собирать из бетонных блоков  дома,  электростанции,  устанавливать  мачты,
монтировать паропроводы, турбины, решетки, генераторы. Должен  был  кто-то
доставлять и блоки, и мачты, и лопасти турбин по  снежным  склонам,  вести
тракторы-тягачи   с   прицепами,   нагружать,    перемещать,    сваривать,
укладывать...
   Герметические домики были запроектированы,  но  оказалось,  что  резкие
переходы  от  привычного  давления  к  пониженному  и  наоборот  действуют
неприятно.  Предлагалось  также  проводить  рабочий  день  в  высокогорном
воздухе, а вечер и ночь - в нормальных условиях. Но,  допустим,  нужно  во
время работы зайти в контору. И как  быть  инженеру,  который  выходит  из
конторы десять раз в день? Вечером сидеть взаперти? А  если  тебе  хочется
навестить друга в  соседнем  домике,  если  нужно  провести  комсомольское
собрание, собрать кружок, организовать  турнир?  В  конце  концов,  жители
высотного городка распахнули настежь герметические окна и двери... дня три
помучились и привыкли...
   Все-таки легким не хватало воздуха. На всякий случай тяжелые баллоны  с
кислородом стояли на всех строительных площадках  и  в  каждой  комнате  у
изголовья кровати. В перерыв вместо  перекурки  рабочие  шли  к  баллонам,
заряжали подушки и с удовольствием вдыхали бодрящий газ.
   - Вдохнем по маленькой, - балагурил Мовчан.
   Иные неумеренные потребители кислорода прикладывались к подушке  каждые
пять минут. Дышали до легкого опьянения. Таких  дразнили  "кислородичами".
Их пробирали на производственных совещаниях, высмеивали  в  стенгазетах  и
после двух предупреждений "спускали с горы", то-есть переводили на  работу
в долину. Это считалось величайшим позором. "Спущенные с горы" по  неделям
ходили в контору, давая торжественные обещания  исправиться  и  никогда  в
жизни не прикасаться к подушке, лишь бы их вернули на "Примус".
   Это Мовчан окрестил Примусом высотный городок. В километре  от  буровых
находился кратер, и в первый же выходной бригада отправилась на  экскурсию
к жерлам. Правда, спуститься в кратер в этот  день  не  удалось...  Вулкан
беспокоился, дымил, как паровоз на подъеме,  и  с  грохотом  извергал  рои
каменных бомб. Земля под ногами дрожала  и  гудела.  Рабочие  с  уважением
прислушивались к отзвукам  подземной  бури,  и  Мовчан  сказал,  прикрывая
шуткой опасливую неуверенность:
   - А я и не знал, что мы ночуем на примусе.
   С той поры и пошло: "Примус" и "Примус".  "Опять  разжигают  Примус"  -
шутили рабочие, когда их домики вздрагивали от подземного удара. "Живем на
Примусе" - с гордостью говорили высотники обыкновенным людям, работающим в
долине. Диспетчер кричал по телефону: "Эй, Примус, как с монтажом?  Почему
не даете сводку?" И никто не улыбнулся, когда  Кашин  сказал  на  летучке:
"Примус опять подводит. Надо накачать его как следует".
   Жители Примуса поднимались  раньше  всех  на  стройке,  потому  что  на
макушку  вулкана  солнце  приходило  на  полчаса  раньше.   Пока   рабочие
умывались, делали зарядку и завтракали в  столовой,  розовый  свет  озарял
ледники на соседних вершинах,  спускался  по  бугристым  склонам,  и  тьма
стекала вниз, в долину. Постепенно становились видны светло-желтая паутина
дорог, рабочие поселки, сверкающие крышами из свежего теса, прямоугольники
взрыхленной земли на строительных площадках, молочные извивы реки и далеко
на горизонте серо-голубой простор Моря с дымками пароходов.
   Мовчан работал в диспетчерской. Он нажимал цветные кнопки, и, повинуясь
его указаниям, послушные механизмы поднимали  тяжелые  трубы,  ставили  их
одну на другую, увеличивали и уменьшали нагрузку,  прибавляли  и  убавляли
скорость. Сидя за пультом на вершине вулкана, выше всех на стройке, Мовчан
чувствовал себя значительным лицом. Это для него дымят пароходы, доставляя
из-за моря механизмы и нефть.  Для  него  стараются  тракторы,  волоча  по
склонам обсадные трубы. Инженер Кашин сел за письменный стол,  чтобы  ему,
Мовчану,  отдать  приказ.  Хлопочут  секретарши,   машинистки,   радистки,
диспетчеры, чтобы этот приказ дошел до сведения Мовчана. Кто добудет  пар?
Он, Мовчан. А без пара не будет электростанции.  Поистине  важное  задание
получил потомок запорожских казаков.
   Только одного соперника признавал Мовчан на стройке... и  каждый  день,
как только заканчивалась смена, он брался за телефонную трубку:
   - Станция, алле! Дайте мне Степу. Это ты, Степан?  Как  дела  у  вас  в
Пекле? Сто двадцать два процента? Ах ты чертяка! А ты не брешешь, часом? А
у нас сто двадцать семь. Да-да! Думал меня обогнать? Мало  каши  ел!  Тебе
еще учиться и учиться!


   Мовчан побывал в лавопроводе вскоре после прорыва газов. Под землей шла
обычная работа. В сыром и жарком пару тускло мерцали электрические  лампы,
суетились рабочие в мокрых костюмах, что-то грохотало, клокотало,  шипело,
журчало... Мовчан провел там полчаса,  а  после  этого  отвел  Ковалева  в
сторонку и сказал ему с возмущением:
   - Слушай, Степан, зачем  ты  терпишь?  Подавай  заявление  "по  причине
плохого здоровья" и прочее. Я сам пойду к Михаилу  Прокофьевичу.  Я  своих
учеников в беде не оставляю. Доброму  человеку  не  место  в  этом  пекле.
Переведем тебя на Примус. У нас там воздух чистый...
   Ковалев вежливо отказался. "Не всем же на вольном воздухе,  кому-нибудь
надо и в пекле", - сказал он. А через два дня жители Примуса  получили  от
него письменный вызов на соревнование.
   Мовчан был задет.
   - Ах ты дерзкий мальчишка! - воскликнул он. - Что задумал?  Тягаться  с
Мовчаном? Я бакинских мастеров ученик, а ты кто? Машинист без году неделя!
   К концу первой  недели  Примус  дал  сто  тринадцать  процентов  плана,
лавопровод - сто один процент. Мовчан ходил гордый  и  повторял  несколько
раз на дню:
   - Конечно! Куда Степану! Что такое Степан? Доходяга, зубрила!
   Однако  в  душе  Мовчан  все-таки  был  встревожен  и   следующие   дни
внимательно следил за своими "хлопцами", напоминая им то и дело:
   - Смотрите у меня, орлы,  не  опозорьте  Примус!  Степан,  он  тоже  не
дремлет.
   Степан действительно не  дремал.  Он  явился  в  больницу  к  Котову  с
предложением:
   - А что, если нам поставить коробку скоростей? Тогда на  легком  грунте
скорость можно прибавить, на тяжелом снизить. Давайте попробуем. Не выйдет
- переделаем по-старому.
   С коробкой скоростей  "вышло".  И,  на  удивление  Примусу,  Ковалев  в
следующую неделю дал сто двадцать шесть процентов.  Правда,  и  Мовчан  не
ударил в грязь лицом - показал сто двадцать девять.
   В штабе строительства на стене  появился  график,  отображающий  борьбу
Примуса и Пекла. Бригада Мовчана была изображена синей  линией,  под  цвет
неба, бригада Ковалева -  красной,  как  остывающая  лава.  Каждый  вечер,
получив  суточную  сводку,  секретарша  начальника  приставляла  к   стене
табуретку   и   красно-синим   карандашом    удлиняла    ломаные    линии,
символизирующие борьбу, поиски, открытия и споры двух бригад.
   В первые дни синяя линия уверенно шла поверху. В это время ковалевцы  с
трудом осваивали новый метод, а мовчановцы работали точно по  графику.  Но
потом красная линия стала подниматься все круче и круче, почти  сравнялась
с синей. Синяя метнулась вверх - обеспокоенный  Мовчан  увеличил  скорость
бурения. Но этот скачок не был  продуман  и  подготовлен.  Дело  кончилось
аварией, пришлось вытаскивать бур на поверхность, чинить, спускать заново.
Это неудачное приключение отразилось на графике плоской  площадкой  -  так
изображался простой. Красная линия прикоснулась к синей, но все  же  опять
отстала. Ковалевцев замучила температура. Целую неделю  Мовчан  ликовал  и
каждый вечер повторял по телефону одну и ту  же  шутку  насчет  крыловской
лягушки, которая пыталась сравняться с волом и лопнула. Но однажды  Мовчан
услышал, что у Ковалева рекорд  -  двадцать  четыре  метра  в  смену,  сто
пятьдесят процентов плана. Он не поверил  своим  ушам.  А  Ковалев  сделал
очень простую вещь: он вдвое удлинил зубья и продвигался вперед теперь  не
по двадцать, а по сорок сантиметров.
   С той поры красная линия уверенно пошла вверх, поравнялась  с  синей  и
обогнала ее. Мовчан  места  себе  не  находил,  пробовал  новые  методы  и
отвергал их. Синюю линию лихорадило, она  давала  скачки  и  срывалась,  а
красная  устремлялась  все  выше  и  выше,  догнать  Ковалева   было   уже
невозможно. Мовчан после своей смены не  уходил  из  диспетчерской,  давал
указания, поправлял ошибки. Сам он бурил прекрасно  и  в  удачные  дни  не
отставал от Ковалева, но сменщики его были слабее  и  не  работали  лучше,
когда Мовчан стоял у них над душой, кричал, высмеивал, вырывал  рычаги  из
рук. В сущности, он был неважным учителем, больше полагался на способности
и чутье, а если ученикам не хватало чутья, помочь не умел.
   Только  через  две  недели,  перестроив  бурение  по  советам   Кашина,
мовчановцы  начали  догонять  Пекло...  Но  тут  вмешались  непредвиденные
силы... И Мовчану, и Ковалеву, и многим другим  пришлось  остановить  свои
машины. Вулканстрой прекратил работу.


   "По  сведениям  Центральной  службы  подземной  погоды  обстановка  под
территорией Советского Союза устойчивая. В Армении возможны  толчки  силою
до 3 баллов. Подземные напряжения возрастают в северо-западном углу Тихого
океана. В следующем месяце ожидается землетрясение  в  районе  Камчатки  и
прилегающих островов. Сила и сроки его уточняются.
   Зам. нач. Службы подземной погоды А.Грибов".

   Это сообщение было напечатано на четвертой  странице  всех  центральных
газет. Конечно, его прочли старики-пенсионеры, прочли и покачали  головой:
"Ай да ученые, до чего додумались  -  о  землетрясениях  сообщают,  как  о
каком-нибудь  собрании!  Назначено,  дескать,  на  завтра".  И  школьники,
активные члены  географических  кружков,  вырезали  это  сообщение,  чтобы
наклеить его в очередной бюллетень  рядом  с  заметкой  о  дереве  баньян,
занимающем площадь  в  полгектара.  Но  люди  среднего  возраста,  занятые
службой, не обратили внимания на заметку. Гораздо больше  их  интересовала
наземная погода - от нее зависела своевременная уборка хлебов и воскресная
поездка за город.
   Однако был в Москве человек, которого взволновало  короткое  сообщение.
Это был делегат партийной конференции Иван Гаврилович Яковлев.  "Вот  как,
землетрясение! - подумал он. - А когда я уезжал из Петропавловска,  ничего
не было известно. Какой это А.Грибов? Наверно, наш, камчатский. Надо будет
съездить к нему, разузнать подробнее. Вечернее заседание в  шесть  вечера.
Пожалуй, я успею..."


   Предсказание землетрясений! Самое слово "предсказание" кажется каким-то
таинственным.  Подумать  только,  что  в  трезвой,  деловой  Москве  среди
слесарей, шоферов, бухгалтеров, ткачих, артистов, физиков, инженеров  есть
еще и предсказатели! Эти загадочные люди, как и все другие, едут  в  метро
на работу, чтобы от девяти до пяти, с  перерывом  на  обед,  предсказывать
будущие бедствия.
   Узнав адрес в киоске справочного бюро, Яковлев без  труда  разыскал  на
улице Павлика Морозова  трехэтажное  здание  со  стеклянными  стенами.  Он
показал вахтеру свой делегатский билет и спросил, как найти Грибова.
   - На второй этаж, пожалуйста, на антресоли, - сказал вахтер.  -  Только
сейчас обеденный перерыв.
   На втором этаже Яковлев попал в широкий коридор, где на  дверях  висели
будничные таблички: "Бухгалтерия", "Отдел кадров", "АХО". В конце коридора
был буфет, оттуда разносился запах пирожков и  солянки.  На  стене  висели
приказы, отпечатанные на  папиросной  бумаге,  и  объявления.  Пришли  три
девушки, прикрепили  кнопками  ярко  раскрашенную  стенгазету  "За  точные
предсказания!" и вслух начали читать последний отдел "Кому что снится".
   Алешину - что он предсказал небывалое землетрясение в районе Зоопарка.
   Балабановой - что она чемпион по всем видам спорта.
   Грибову - что  у  дальневосточной  группы  документация  лучше,  чем  у
балтийцев.
   - Досталось Грибову, - заметил Яковлев.
   И одна из девушек возразила с обидой:
   - Нашли кого ставить нам в пример -  балтийцев!  У  них  все  спокойно.
Сделали документацию, положили в архив, проверяй раз в полгода.  А  у  нас