минуте новорожденного года.
   Оба наблюдателя следили  за  крутым  обрывом,  к  которому  под  землей
подбиралась лава, и видели рождение кратера во  всех  подробностях.  Земля
вздрогнула, шевельнулась, потом раскрылась,  словно  створчатая  дверь,  и
длинный язык огня  полыхнул  изнутри.  Но  самое  страшное,  что  все  это
происходило безмолвно.
   - А где звук? - спросил Ковалев.
   - Еще не дошел сю...
   Но Виктор не успел договорить. Грянул удар. Раскаленные камни шрапнелью
рассыпались по склонам. Вулкан выстрелил в третий раз.
   Полчаса спустя Виктор снова направил аппарат на центральную пещеру.
   - Здесь происходят главные события, - сказал он летчику. - Сначала лава
сжимала газы, теперь  открылся  второй  клапан,  сжатые  газы  гонят  лаву
наружу.  В  точности,  как  в  двигателе:  один  такт  -  сжатие,  поршень
надвигается, второй - расширение газов, поршень отступает.
   - У нас наоборот, - заметил летчик. - Сначала всасывание, потом сжатие,
а потом взрыв и выхлоп...
   Виктор посмотрел на него внимательно.
   - Может быть, и выхлоп, - сказал он с расстановкой. - Очень может быть.
Уровень лавы понижается,  газы  скоро  дойдут  до  нового  канала.  Сейчас
давление в пещере около шестисот атмосфер. Представляешь, что будет, когда
газы вырвутся оттуда? Возле нас произойдет  главное  извержение.  Пожалуй,
пора уносить ноги.
   Летчик быстро вскочил, словно ожидал этих слов:
   - Есть уносить ноги!
   Но сначала нужно было  снять  приборы.  Подхватив  тюки  с  парашютами,
смельчаки снова ринулись навстречу ветру, словно  нырнули  в  море  пепла.
Первый аппарат, нацеленный на  подземное  русло  лавы,  стоял  неподалеку,
снять его было нетрудно. Второй, наблюдавший за верхним кратером,  пропал,
его расплющило вулканической бомбой. Но третий остался в  целости.  Виктор
снял его и передал Ковалеву.
   За эти минуты ход извержения заметно изменился. Лава  пошла  медленнее,
зато над верхним кратером взлетали  все  выше  фонтаны  бомб,  похожие  на
букеты огненных цветов. Склон горы дрожал непрерывно.  Виктору  захотелось
как можно скорее убраться из этих ненадежных мест.  Он  даже  подумал,  не
бросить ли четвертый аппарат, обойтись без него. Но как раз  этот  аппарат
был самым ценным: он запечатлел на пленке всю  историю  рождения  кратера.
Такая съемка производилась впервые в  науке.  Все  сложилось  на  редкость
удачно. Извержение заметили во-время, приборы успели поставить прежде, чем
прорвался последний кратер. Второго  подобного  случая  можно  было  ждать
десятки  лет,  как  солнечного  затмения.  Разрозненные  и   взволнованные
наблюдения  Виктора  у  экрана  главного  аппарата   не   могли   заменить
фотодокументов. Драгоценную пленку необходимо было достать. Так нет же, он
не уступит страху. Он знает, как нужен науке четвертый аппарат, и  добудет
его!
   - Беги к самолету, грузи все приборы! - крикнул Виктор. - А  я  побежал
за последним...
   - Стой, я помогу тебе... - начал летчик.
   Но Виктор взял его за плечи и толкнул к  оврагу.  Ковалев  заколебался,
однако подумал, что, прежде чем взлететь, нужно еще  вывести  вертолет  из
ниши, развернуть его, запустить моторы... Пригнувшись, как  при  обстреле,
Ковалев побежал к вертолету. Стало  как  будто  тише,  мелкие  камешки  не
падали вокруг. Под гору  было  легко  бежать.  Уже  через  минуту  Ковалев
прыгнул в овраг, и тут за его спиной грянул громовой раскат.
   Падая,  летчик  перевернулся.  Он   увидел   лопнувшую   гору,   словно
вывороченную наизнанку. Вулкан выплеснул целое озеро лавы. Стало  светлее,
чем днем. Ковалеву показалось, что  на  фоне  раскаленной  лавы  мелькнула
человеческая фигурка. Вероятно, только показалось...


   Услышав рокот моторов над лесом,  все  работники  станции  бросились  к
лужайке, где обычно садился вертолет. Через несколько минут  металлическая
стрекоза повисла в воздухе. Как всегда, спуск происходил  очень  медленно,
слишком медленно для тех, кто нетерпеливо ожидал рассказа очевидцев.
   Но вот колеса стали  на  землю.  Открылась  дверца,  на  снег  спрыгнул
молчаливый Ковалев.
   Его окружили. Посыпались вопросы:
   - Видели? Сняли?
   - Сколько всего кратеров?
   - Где вас застал последний взрыв?
   - Страшно было?
   Ковалев молчал.
   - А где Шатров? - спросила Тася с тревогой.
   Ковалев снял шлем и ответил, опустив голову:
   - Остался. Погиб смертью храбрых.
   Так говорилось о летчиках, его товарищах, отдавших свою жизнь в боях  с
захватчиками.



        3

   Погиб смертью храбрых!
   Крупные, не очень ровные буквы врезаются в  черную  базальтовую  глыбу.
Звонко, безостановочно  стучит  молоток.  Из-под  зубила  дождем  сыплются
искры. Надпись высекает Ковалев. Губы его плотно сжаты, зубы стиснуты. Под
левой скулой прыгает желвачок. Летчик рубит базальт  с  ожесточением,  как
будто эта глыба виновата в смерти Виктора. Но  под  могильным  камнем  нет
ничего. Виктор остался  там,  где  сейчас  застывает  поток  лавы,  одетой
потемневшей, но еще горячей коркой.
   За спиной летчика Спицыны. Катерина Васильевна  плачет  навзрыд,  слезы
струятся по щекам. Ее мужественное лицо сделалось рыхлым и  старообразным.
Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого  он  кажется  совсем
маленьким. Ветер шевелит его седые  волосы.  На  лице  у  старика  горькое
недоумение.
   - Зачем? - шепчет он с упреком.
   Мы никогда не примиримся с тем, что молодые воины гибнут в битве. Зачем
смертью храбрых погибают храбрые, а не презренные, никому не нужные трусы?
Зачем разбиваются о скалы гордые соколы, а не рожденные ползать ужи? Зачем
орел живет тридцать лет, а ворон, клюющий падаль, - триста?
   Поодаль на камне сидит Тася. Она не плачет, это не принято в их суровом
роду, и молча, немигающими глазами  следит  за  рукой  Ковалева.  Губы  ее
шевелятся, девушка твердит наизусть стихи  -  некогда  забытое  в  журнале
съемок "Послание к Елене".  В  черных  глазах  Таси  -  осуждение.  Она  с
негодованием думает об этой недостойной Елене, не сумевшей оценить  такого
человека, как Виктор,  отравившей  своим  равнодушием  последний  год  его
жизни... В уме у Таси складывается романтическая  история:  Виктор  был  в
отчаянии, у него опустились  руки,  он  не  берег  себя,  нарочно  шел  на
опасность...
   Но это неверно. На самом деле с того момента, как началось  извержение,
Виктор ни разу не вспомнил о Елене. Он был  занят  делом,  беспокоился  об
аппаратах, думал о механизме вулкана, боялся испугаться,  подавлял  страх.
Он вовсе не хотел умереть, но слишком мало заботился о своей безопасности.
И дорого заплатил за это.
   - Был человек - и нет человека, - говорит  Спицын  упавшим  голосом.  -
Канул в воду, словно камень.


   Камень канул в воду, но по воде бегут круги  все  дальше  и  дальше.  В
большой аудитории в Москве  поднимаются  со  своих  мест  студенты,  чтобы
почтить память старшего товарища. О гибели Виктора говорят в геологических
институтах, в далеком Ташкенте Сошин рассказывает новым практикантам:
   - Прекрасный парень был, честный, скромный, требовательный к себе.  Но,
очевидно,  не  в  меру  безрассудный...  Забыл,  что  геолог  обязан  быть
осторожным. У геолога одна-единственная цель - разведать недра. Он  должен
беречь себя, чтобы не сорвать работу.
   Черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий  на  Виктора,  горячо
возражает:
   - Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.
   - Нет правил на все случаи жизни, - соглашается Сошин.
   В хорошо обставленной московской квартире на широкой тахте лежит  Елена
Тартакова. Она уже выплакалась, устала от слез  и  теперь,  ни  о  чем  не
думая, с тяжестью на  сердце  смотрит  на  стены,  увешанные  туркменскими
ковриками, на стулья  орехового  дерева  с  резными  ножками,  на  мужа  в
полосатой пижаме. Вот он обернулся к ней, поднял на  лоб  очки,  сказал  с
укором:
   - Как тебе самой не стыдно! Хныкаешь целый час! И о чем,  спрашивается?
Глаза красные, опухла, вылиняла, противно смотреть.  Почему  ты  лежишь  в
туфлях на диване? Ты порвешь каблуками  материю.  Опять  придется  обивать
заново.
   - Да, да, я знаю! - кричит  Елена  срывающимся  голосом,  -  вещи  надо
беречь! Ты говорил это мне тысячу раз! Все надо  беречь:  обивку,  мебель,
глаза и цвет лица... Я для тебя тоже вещь,  ты  привел  меня  сюда,  чтобы
хорошо одевать и показывать гостям. Но эта глупая вещь портит другие вещи.
Она не хочет быть украшением, у нее есть душа. А душа - это не фарфор и не
обои, и тебе до нее дела нет!
   Тартаков  собирает  бумаги  и  уходит  в  другую  комнату.   Он   ценит
спокойствие, не хочет тратить силы на семейную сцену.
   - У тебя плохое настроение. Выпей валерьянки, -  говорит  он  и  плотно
затворяет за собой дверь.
   Оставшись одна, Елена снова начинает плакать.
   - Только он, только Витя любил меня по-настоящему! - шепчет она,  и  ее
себялюбивые слезы капают на вышитую подушку.
   В двух километрах от квартиры Тартакова в полукруглом доме у  Калужской
заставы расхаживает по  своей  комнате  профессор  Дмитриевский.  Напрасно
надрывается будильник, расписание сегодня нарушено. Целый  день  профессор
думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его  томят  сомнения  -  не  он  ли
виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу
смерти. Может быть, он сам должен  был  бросить  работу  на  год,  изучить
подземный рентген и поехать на Камчатку. Теперь  поздно  думать  об  этом,
дело сделано, Виктора не воскресишь.  Написать  в  Ташкент,  чтобы  оттуда
послали работника на смену  Виктору?  Но  нет,  второй  раз  профессор  не
возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не  отпустят
в середине учебного года. И все равно, прежде чем он  освоит  новое  дело,
прежде чем он доберется до Камчатки, извержение придет к концу.
   И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину, думая все о  том  же.
Наступает вечер, в комнате постепенно темнеет,  но  Дмитриевский  забывает
зажечь свет.
   - Что же делать? - спрашивает он себя.
   Но вот,  повернувшись  на  каблуках,  профессор  подходит  к  телефону,
набирает номер...
   - Телеграф? Запишите телеграмму. Срочную:
   "Камчатская область.  Село  Гореловское.  Начальнику  вулканологической
станции.
   Прошу тщательно собрать все  материалы,  связанные  с  работой  Виктора
Шатрова, и переслать в Московский университет на имя декана Дмитриевского.
Прошу также, не откладывая, сообщить биографические сведения  для  большой
статьи в "Университетском вестнике" о Шатрове и значении его  исследований
для советской вулканологии".


   Тася получила эту телеграмму  вечером  после  работы  и  не  поленилась
вернуться на станцию, хотя до нее было шесть  километров.  Но  Грибова  не
было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах.  Спицына  увидела
надпись "срочная" и решила вскрыть телеграмму.
   - Конечно, нужно собрать все бумаги, даже черновики расчетов, -  сказал
Петр Иванович. - Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель  запакуем
и отвезем в Москву. Она должна стоять в Политехническом музее. Это хорошо,
что там интересуются. Значит, работа не  останется  без  внимания,  каждую
букву проверят.
   - По-настоящему, не проверять, а продолжать надо! - сказал  Ковалев.  -
Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз,  помогал,
сам ставил. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и  как  снимать,  не  знаю.
Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка - совсем темное дело.
   - Он смотрел на пятнышки и сразу диктовал, -  вставила  Тася.  -  Этому
надо учиться в институте. Может быть, вы могли бы разобраться все вместе?
   Но Спицына не поддержала ее:
   - Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не  даст.
У него свой план наблюдений.
   - А мы не позволим ему ставить палки  в  колеса!  Он  все  время  мешал
Шатрову, теперь радуется небось!  -  запальчиво  сказал  летчик  и  быстро
обернулся.
   Дверь отворилась, в столовую вошел Грибов.
   - О чем речь? - спросил он отрывисто. - Телеграмма? Покажите!
   Грибову совсем не нужно было измерять пепел - он уходил, чтобы подумать
наедине. В жизни его произошла катастрофа. Именно катастрофа - не  ошибка,
не оплошность, а глубокое поражение. Грибов  лежал  на  обеих  лопатках  и
сознавал это. Погибший Виктор победил  его.  Был  ли  Виктор  умнее?  Нет.
Способнее? Нет. Больше работал? Нет, нет, нет! Не Шатров победил  Грибова,
а метод Шатрова победил. Искусный ямщик отстал от самолета.
   Жгучий стыд терзал Грибова. Как получилось, что он не  оценил  Виктора,
он, гордившийся  своей  проницательностью!  Тысячу  двести  научных  работ
взялся он взвесить и просмотрел самую главную, ту, что делалась у него под
носом. Не только просмотрел -  ведь  он  мешал  Шатрову,  третировал  его,
одергивал, высмеивал. Люди скажут: "В трудной  борьбе  с  Грибовым  Шатров
сделал свое открытие". Но потом же он  поздравил  Виктора.  Да,  поздравил
задним числом, когда только слепой упрямился бы. Эх, если  бы  Виктор  был
жив, Грибов сумел бы исправить положение!  Он  бы  сделал  работу  Виктора
главной, помогал бы ему ежечасно. Ведь  тот  был  неопытным  ученым,  знал
теорию недостаточно глубоко. Но исправлять положение поздно. Виктор  ушел.
Сколько он совершил бы еще открытий после такого удачного начала...
   А что делать теперь  Грибову?  Бросить  свою  теорию,  сжечь  записи  и
расчеты,  идти  за  Виктором?  Нет,  в  его  работе  есть  своя  ценность.
Круговорот тепла в природе надо понять и  описать  математически.  Но  для
предсказания извержения это уже не имеет значения.
   Грибов честно старался найти новый, правильный путь, а в голове его еще
всплывали  какие-то  уточнения,  убедительные  примеры,  доводы,   выводы,
относящиеся к прежней работе. Мысленно он начинал отстаивать свою правоту.
И вдруг вспоминал: не нужно, поздно, извержение уже предсказано.
   Часа два Грибов бродил по черным от пепла сугробам, под конец замерз  и
решил идти домой. Он вернулся на  станцию  и  в  сенях  услышал  нелестное
высказывание о себе.
   "Неприятный тип этот Ковалев, -  подумал  Грибов.  -  Давно  надо  было
поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить,  и  меня  же
хулит..."
   Но эти мысли тотчас же подавила привычная  педагогическая:  как  должен
держать себя начальник - обрезать  или  не  заметить?  Пожалуй,  лучше  не
заметить.
   Он трижды медленно  перечел  телеграмму,  обдумывая,  как  распределить
работу.
   - Материалы мы отошлем, - сказал он наконец.  -  Тася  упакует  бумаги,
Ковалев отвезет их в  Петропавловск.  Но  статью  о  Шатрове  я  предлагаю
написать  здесь.  Я  знаю  профессора  Дмитриевского.  Дмитрий  Васильевич
добросовестный человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать в
столе у него полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я  беру  на  себя.  Кроме
того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-то изучить аппараты
и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех  других
определенные обязанности.
   - А может быть, лучше мне взяться за это? Я технику знаю и  видел,  как
Виктор работал, - возразил Ковалев.
   - На аппаратах могут самостоятельно работать только геологи!  -  бросил
Грибов с раздражением. - Что ты  будешь  снимать?  Все  равно  тебе  нужна
нянька.
   - Ну, тогда установим сроки, когда мы обсудим  статью,  -  не  унимался
Ковалев.
   В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие.
   - Допустим, на аппараты десять дней, на статью  еще  десять,  -  сказал
Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию.
   - Десять дней - невелик срок. Посмотрим, как он возьмется  за  дело,  -
сказал летчик за его спиной.
   В  тот  же  вечер,  разбирая  вместе  с  Тасей  папки  Виктора,  Грибов
неожиданно спросил:
   - Скажите, Тася, довольны мной товарищи?
   Тася смутилась. Кажется, это был первый вопрос Грибова, не  относящийся
к математике. Отвечать честно или щадить Александра Григорьевича?
   - С вами трудно, - тихо сказала она. - Вы... отделяете  себя.  Про  вас
говорят: "Его прислали сюда служить, а  он  держится,  как  будто  станцию
подарили ему".
   - Кто говорит? Ковалев?
   Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова.
Можно было сказать "да", ругнуть Ковалева и вступить в  союз  с  Грибовым,
польстив его самолюбию. Но  нет,  Тася  не  хочет  дружбы,  основанной  на
слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему.
   - Все так думают, - сказала она громко. - И я тоже, если хотите  знать!
- Она высоко подняла голову, но не видела ничего, слезы туманили ей глаза.
   - Хорошо, - отозвался Грибов сухо. - Можете идти. Мы закончим завтра.


   Грибов лежал на спине. Глаза его были широко  раскрыты.  Он  глядел  на
синий прямоугольник окна.  Начинался  рассвет.  Из  тьмы  проступили  пазы
бревенчатых стен, тумбочка, спинка кровати. За  перегородкой  ворочался  и
скрежетал зубами  во  сне  Ковалев.  Прежде  в  соседней  комнате  спал  и
Виктор... О нем, ушедшем, и раздумывал Грибов сейчас.
   Виктор  победил  дважды  -  как  специалист  и  как  человек.   Виктора
все-любили, а его,  оказывается,  считают  зазнайкой.  Как  сказала  Тася:
"Держится, как будто ему подарили эту станцию"...  Несправедливые,  слепые
люди! Его считают эгоистом, а для него выше всего работа.  Почему  они  не
заметили? Потому что он не хвастался, не говорил красивых  слов?  Впрочем,
слова никого не  убедят.  Доказывать  нужно  делом.  А  как?  Он  выполнит
обещание, через двадцать дней напишет статью, через десять выйдет в поле с
аппаратом. За десять дней изучить подземную съемку - задача не из  легких.
Так зачем он теряет время? Скоро утро. Сегодня ему уже не заснуть...
   По ночам движок не работал - электричества на станции не  было.  Грибов
зажег жужжащий фонарь, поставил на стол аппараты -  большой  с  экраном  и
один из маленьких, - вынул из-под крышки  инструкции,  разложил  найденные
вечером конспекты Виктора.
   - Романтика кончилась! Начинается технология, - сказал он вслух, беря в
руки отвертку.
   Он не понимал, что дорогая ему романтика  смелой  мысли  нужна  ученому
всегда при обдумывании фактов. И безразлично, как  добыты  факты:  увидены
глазами или записаны прибором.
   Вздохнув, Грибов начал отвинчивать первый винт. С  непривычки  отвертка
соскакивала, винты выскальзывали  из  пальцев.  Перед  ним  открылся  хаос
переплетенных проводов - желтых, красных, белых, коричневых,  -  множество
радиоламп,  прозрачных,  посеребренных,   матовых,   какие-то   пластинки,
металлические кубы. Стало страшновато. Как разобраться? Справится  ли  он?
Грибов уже не верил в себя так, как неделю назад.
   Однако разобраться было нужно. "Попробуем по инструкции", -  сказал  он
себе и начал читать с первой страницы:

   "Общие сведения об аппарате ПР-57.
   Аппарат ПР-57 предназначен для просвечивания земных недр,  подземной  и
подводной геологической съемки, для поисков полезных ископаемых - твердых,
жидких и газообразных, для определения состава,  структуры  и  физического
состояния горных пород, находящихся в глубинах.
   Аппарат ПР-57 состоит из следующих основных частей: а)  блока  питания,
б) генератора лучей, в) излучателя с  магнитной  линзой,  г)  приемника  с
усилителем, д) канала фотозаписи, е) канала изображения..."

   "Где же здесь эти каналы и блоки?" -  спросил  себя  Грибов,  глядя  на
путаницу ламп и проводов.
   Развернув  приложенную  к  инструкции  схему  и  с  трудом   припоминая
давнишние занятия в кружке радиолюбителей, он начал  сличать  выключатели,
лампы, сопротивления и емкости на схеме и в аппарате.
   Постепенно дело пошло на лад. Устройство аппарата уже не казалось таким
таинственным.  Грибов  отыскивал  лампы  все  быстрее,   с   удовольствием
постукивал по ним отверткой, говоря про себя:
   "Это лампа 6ХС! Точно! Входит в канал изображения. Здесь я  присоединяю
его, здесь настраиваю частот