ота сгустилась с такой быстротой, будто
вылили черную тушь из гигантского флакона.
     - Безобразие!  - сказал Валерий, откинувшись в упругую мякоть кресла.
- Раз в жизни собрался в Африку, так на тебе - ночной полет. А все почему?
Происки империалистов...
     - Тихо, тихо. - сказала Нонна. - Придержи язык.
     - Хорошо было Ливингстону -  шел себе по Африке пешочком,  видел все,
что хотел...
     - Подорвал  здоровье,  -  в  тон  ему  продолжила Нонна,  -  умер  от
лихорадки...
     - Все мы смертны,  -  сделал Валерий блестящее обобщение. - Ведь куда
мы  летим?  На  Мадагаскар!  А  я  этого не чувствую.  Как будто я  лечу в
обыкновенную командировку в город Астрахань.  Перемещение в кресле! Только
и разницы,  что тут в подлокотнике розетка для электробритвы и кофе подают
вместо чая.
     - Хватит брюзжать. Утром увидишь Мадагаскар.
     - Не  хочу я  ничего видеть.  Как  можно летать в  темноте?  Так и  в
Килиманджаро врезаться недолго...
     Ворча таким образом,  он возился в кресле,  поудобнее устраиваясь,  и
вдруг заснул на полуслове.
     Нонна тоже задремала. Где-то среди ночи ее разбудил голос стюардессы.
Тихонечко,   чтобы  не  разбудить  спящих,  старшая  стюардесса  -  сперва
по-французски,   потом  по-английски  -  от  имени  командира  "каравеллы"
поздравила бодрствующих пассажиров с пересечением экватора. Ни на кого это
не произвело впечатления. А Нонна подумала, что, будь сейчас светло, можно
было бы  увидеть снежную шапку Килиманджаро.  Тут ей показалось,  что рука
Ура,  прикасающаяся к  ее  локтю,  напряглась,  странно  отвердела.  Резко
повернув голову, Нонна посмотрела на него.
     Однажды она  уже  видела на  лице Ура это ужасное каменное выражение.
Господи,  подумала она,  что у  него за приступы?  Не вывез ли он какую-то
неведомую болезнь с той планеты?..


     - ...МЫ НЕ ПОНИМАЕМ ТВОИХ ПОБУЖДЕНИЙ.  НЕ ПОНИМАЕМ, ЗАЧЕМ НУЖНА НОВАЯ
ПОЕЗДКА.  ЗАЧЕМ НУЖНО ДАВАТЬ ИМ  НОВОЕ ЗНАНИЕ,  КОТОРОЕ ОНИ МОГУТ ОБРАТИТЬ
ПРОТИВ НАС, ПРОТИВ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ?
     - Так  получилось,  Учитель...  Так получилось,  что у  меня возникли
обязанности.  Я  просто не  мог  здесь  жить  в  стороне от  их  дел.  Это
невозможно...
     - У ТЕБЯ ТОЛЬКО ОДНА ОБЯЗАННОСТЬ. ТЫ ЕЕ ЗНАЕШЬ.
     - Да, я знаю. Я выполнял ее, насколько в моих силах...
     - ТЫ  ВЫПОЛНЯЛ ОБЯЗАННОСТЬ ХОРОШО.  НО  ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЫ  ПЕРЕСТАЛИ
ТЕБЯ ПОНИМАТЬ. ОТВЕТЬ НА ВОПРОС О НОВОМ ЗНАНИИ.
     - Я прошлый раз сообщил о своем проекте.  У меня нет уверенности, что
он  будет осуществлен.  Но  если будет,  то они получат большее количество
энергии.  Они смогут за  несколько десятилетий перестроить свою устаревшую
техносферу...
     - ЭТОГО  НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ.  ОНИ  НАПРАВЯТ НОВУЮ  ЭНЕРГИЮ НА  ВЫХОД  В
БОЛЬШОЙ КОСМОС.  ПОГИБНУТ РАЗУМНЫЕ МИРЫ.  ПОГИБНУТ ТЕ, КТО ТЕБЯ ВОСПИТАЛ И
ПРИОБЩИЛ К РАЗУМУ...
     - Нет! Они не станут уничтожать разумную жизнь!
     - ТЫ  САМ ПОДТВЕРДИЛ ИХ  ВРОЖДЕННУЮ АГРЕССИВНОСТЬ.  ТЫ САМ ПОСТРАДАЛ.
ТЕБЕ НАНОСИЛИ УДАРЫ, И ТЫ НАНОСИЛ УДАРЫ. ЭТО МИР, ПОЛНЫЙ НЕНАВИСТИ.
     - Это мир, полный противоречий. Да, много ненависти и насилия, но еще
больше доброты и человечности...
     - Я НЕ ПОНЯЛ.
     - Человечность...  Как объяснить тебе.  Учитель... Это - когда любишь
людей и делаешь им добро...
     - ЛЮБИТЬ СЕБЕ ПОДОБНЫХ МОЖНО ЛИШЬ НА ОСНОВЕ ОБЩЕГО РАЗУМА. НЕВОЗМОЖНО
ЛЮБИТЬ ТЕХ, КТО НЕНАВИДИТ, КТО НАНОСИТ УДАРЫ.
     - Да, это так. Это, конечно, так... Но люди умеют любить и ненавидеть
одновременно...
     - ЭТО НЕВОЗМОЖНО.
     - Мне  трудно объяснить,  Учитель,  как  пестра и  многообразна здесь
жизнь.   Людей  разъединяют  границы,   языки,   социальное  устройство  и
экономический уклад.  Но  многое их  объединяет.  Идеи  мира и  социальной
справедливости  объединяют  огромные  массы.   Люди   сознают   глобальную
опасность,  скрытую в  ядерном оружии.  Это совсем не тот примитивный мир,
которого  у  нас  опасаются.   Дикарь  с  атомной  дубиной  -   это  образ
неправильный!
     - ПЕРЕДАЙ ПРАВИЛЬНЫЙ ОБРАЗ.
     - Я не могу с ходу...  Впрочем...  Может быть, так: юноша с факелом у
порога космоса.
     - ЮНОША - ЭТО ВОЗРАСТ. ЧТО ОЗНАЧАЕТ ФАКЕЛ? ГОТОВНОСТЬ ПОДЖЕЧЬ?
     - Нет. Это факел знания.
     - СОМНЕВАЮСЬ В  ПРАВИЛЬНОСТИ ОБРАЗА.  ФАКЕЛ  НЕПОЛНОГО  ЗНАНИЯ  МОЖЕТ
СТАТЬ ЗАПАЛОМ ДЛЯ ВОДОРОДНОЙ БОМБЫ.  ТЫ УВЛЕЧЕН ЧАСТНЫМИ ФАКТАМИ,  КОТОРЫЕ
МЕШАЮТ ОБЪЕКТИВНОЙ ОЦЕНКЕ. ТЕБЕ ПОНЯТНО ЭТО?
     - Да. Но только...
     - КОНЧАЕТСЯ УСЛОВЛЕННЫЙ СРОК.  ТЫ ДОЛЖЕН ПРЕКРАТИТЬ СОВМЕСТНУЮ РАБОТУ
С НИМИ. ТЫ ДОЛЖЕН ЕЩЕ РАЗ ВСЕ ОБДУМАТЬ И ГОТОВИТЬСЯ К ОТЛЕТУ...


     Мадагаскар открылся рано  утром -  изрезанный зелено-коричневый берег
над неправдоподобно синей водой.  Всхолмленная равнина как бы  карабкалась
со  ступеньки на  ступеньку вверх,  а  дальше начинались горы,  подернутые
призрачной облачностью.
     "Каравелла" прошла  над  белым,  в  резких  тенях  портовым городом и
некоторое время летела над ущельем,  по  которому стекала к  Мозамбикскому
проливу быстрая река.  Мимолетно вспыхнули на солнце зеркальца ее порогов.
И  вдруг  в  разрыве  облаков  ощерился затененным кратером вулкан.  Слева
заголубело горное озеро.  Еще вулканы -  целое семейство. Над ними, словно
охраняя их вековой сон, простерлись недвижные облака.
     Перегнувшись пополам,  почти лежа на Уре, Валерий с жадностью смотрел
на проплывающий остров.
     - Мадагаскар, - бормотал он. - Мадагаскар подо мною...
     Красавица  стюардесса с  головокружительной улыбкой  тронула  его  за
локоть,  указала пальчиком на ремень, на светящееся табло. "Каравелла" шла
на  посадку.  На  высоком  плато,  круто  обрывавшемся в  зеленую  долину,
возникла россыпь островерхих домиков,  - должно быть, окраина Антананариве
столицы Малагасийской республики.  Дымили какие-то трубы. Из буйной зелени
тут и там выпирали голые морщинистые скалы.
     - На большой,  обширной ниве...  я вижу Антананариве,  -  пробормотал
Валерий,  а стюардесса,  удивленно посмотрев на его шею,  пошла по проходу
дальше.
     "Каравелла" мягко  тронула  круглыми  лапами  шершавую бетонку,  чуть
подпрыгнула и побежала к аэропорту, над которым развевались флаги.
     Влажная жара  охватила путешественников,  как  только  они  вышли  из
самолетного чрева. Здесь было лето в разгаре. Под неодобрительным взглядом
Нонны Валерий стянул с себя куртку.
     Они шли в  толпе пассажиров за аэропортовским чиновником.  Из пестрой
группки  встречающих,   отгороженных  барьером,   им   помахал  бородач  в
тропическом шлеме и крикнул:
     - Мосье Ур!
     Ур  недоуменно взглянул на  него.  В  следующий миг он  узнал Шамона,
оператора подводных съемок  из  Океанариума,  и,  улыбаясь,  приветственно
поднял руку. Шамон сказал ему что-то по-французски, Ур кивнул.
     - Это сотрудник Русто,  - сообщил он Нонне и Валерию. - Он приехал за
нами и после формальностей увезет нас в Диего-Суарес.  "Дидона" стоит там,
а  Русто чем-то занят,  я  не совсем понял.  Извиняется,  что не сумел сам
приехать.
     После    проверки    документов   и    таможенного   досмотра   нашим
путешественникам возвратили  паспорта,  украшенные  свеженькими  штампами.
Шоколадного цвета носильщики погрузили их  багаж на тележку и  выкатили ее
из здания аэропорта. Тут уже поджидал Шамон.
     Спустя еще минут пятнадцать они катили в  расхлябанном микроавтобусе,
в  нутре которого что-то протяжно стонало и дребезжало.  Из радиоприемника
рвался  бешеный  джаз.  Мальгаш-водитель  подсвистывал ему.  Шамон  что-то
говорил,  вроде бы по-русски,  но было плохо слышно. Он все посматривал на
Нонну и улыбался ей.  У него было добродушное широкое лицо в окладе черной
и жесткой, будто проволочной бороды.
     Въехали в  Антананариве.  Замелькали убогие хижины,  свалка,  пестрые
вывески  лавчонок;  полуголые  коричневые ребятишки  с  криком  гоняли  по
мостовой  тряпичный мяч;  шофер  высунулся из  окошка  и  неистово на  них
заорал,  ребятишки завопили в  ответ.  Вдруг на  перекрестке полицейский в
громадной  фуражке,  в  белой  рубашке  и  шортах  мановением руки  пустил
микроавтобус на широкий,  многолюдный проспект,  с обеих сторон обсаженный
пальмами,  и  тут  пошли дома европейского типа,  и  опять хлынули пестрые
вывески и яркие витрины, и опять Валерий высунулся и крутил головой, жадно
вбирая в себя краски, звон и запахи малагасийской столицы.
     У Нонны немного кружилась голова от этого мелькания, от нескончаемого
джаза.  А тут еще Валерий, неугомонное создание, принялся кричать ей в ухо
о  каких-то  пиратах.  О  каком-то  капитане Миссоне и  каком-то  монахе с
итальянской фамилией,  которые в семнадцатом веке создали здесь, на берегу
Мадагаскара,  пиратскую республику Либерталию,  и  было в  этой республике
полное  братство и  никакой  частной собственности.  Пираты-утописты?  Ах,
вечно вычитает Валерка несусветное!..
     Потом столица осталась позади,  и дорога устремилась на север.  Пошла
горная местность,  склоны, поросшие кустарником, похожим на кактусы, дикие
нагромождения  застывшей  лавы,   и  вдруг  за  поворотом,   в  низине,  -
тропический лес.
     Они переезжали по легким мостикам глубокие ущелья,  в которых бурлили
горные  речки.  У  дорожного  указателя  с непонятной надписью Шамон велел
шоферу свернуть направо.  Остановились у опушки леса. Вообще-то на лес это
не было похоже. Торчали тут и там из кустарника словно бы пучки гигантских
перьев, веера, опахала неведомых великанов. Шамон, ужасно коверкая русские
слова, что-то объяснял про эти деревья, но, кроме того, что они называются
"равеналия",  Нонна не смогла ничего уловить.  Валерий уже  успел  достать
новенькую,   купленную  перед  отъездом  кинокамеру  "Кварц"  и  зажужжал,
прильнув к видоискателю и медленно поворачиваясь.
     Лишь   потом  они   узнали,   что   равеналия,   или   иначе  "дерево
путешественников",   прежде  была   одной   из   характерных  особенностей
мадагаскарского пейзажа,  но  теперь  почти  исчезла.  Не  только  времена
меняются - меняются и пейзажи.
     - А где лемуры?  -  спросил Валерий,  опустив камеру.  - Мосье Шамон,
почему не видно лемуров?
     Мосье Щамон усмехнулся:
     - Лемур - спать. Дормир. Ночья видно. День - но.
     - Так надо их разбудить, - сказал Валерий.
     Шамон закинул назад голову и жизнерадостно захохотал.


     Было  далеко  за  полдень,  когда  путешественники,  изрядно усталые,
несколько отупевшие от  обилия  впечатлений,  въехали в  Диего-Суарес или,
по-мальгашски,  Анцирану.  Здесь было жарко,  гораздо жарче, чем на плато.
Кривые улицы с бесконечными лавчонками по сторонам исходили зноем,  и тень
многочисленных пальм нисколько от него не спасала.
     Микроавтобус остановился  у  обшарпанной двухэтажной гостиницы.  Пока
выгружали  чемоданы,  в  автомобильном нутре  что-то  продолжало неприятно
стонать.  Шамон расплатился с  шофером и  повел приезжих в отель.  Тут они
были  встречены темнолицым портье  как  желанный божий  дар  и  немедленно
препровождены на второй этаж в номера.  Шамон попросил их к шести часам по
местному времени спуститься в ресторан и, простившись, ушел.
     - Какой он милый и любезный!  -  сказала Нонна,  переставляя время на
своих часиках.  -  Ну так, ребята, - мыться и отдыхать. Без четверти шесть
постучитесь ко мне.
     У  себя в  номере Валерий был приятно удивлен кондиционером.  Аппарат
работал слишком громко, но, вероятно, уж таков был мадагаскарский стиль. В
комнате зноя  не  чувствовалось.  А  за  окном пыльная улица,  застроенная
старыми домами колониального стиля,  сбегала вниз,  и в конце ее виднелись
причал,  черный борт торгового судна и  нависшая над  ним  шея портального
крана.  Дальше протянулась полоска мола, а за ней синел океан. При мысли о
том,  что это Индийский океан,  Валерий с  силой хлопнул себя по  бедрам и
произнес вслух:
     - Ай да Горбачевский!
     Он принял душ.  Около шести,  в любимой белой маечке-полурукавочке со
скрещенными синими ракетками на левой стороне груди,  в брюках прекрасного
цвета  беж,  он  зашел в  соседний номер к  Уру.  Потом они  постучались в
Ноннину дверь.
     Нонна уже  была готова.  Она  стояла в  светленьком искристом костюме
перед зеркалом и заканчивала сложный ритуал прически. Затем она критически
оглядела маечку  Валерия,  черную  водолазку и  джинсы  Ура  и  решительно
сказала, что не пойдет с ними, пока они не оденутся прилично.
     - Что?  Что такое? - возопил Валерий. - Не стану я надевать галстук в
тропиках! Сама видала, здесь почти без штанов ходят, так с какой стати мне
выпендриваться?
     А Ур сказал,  что у него,  кроме того, что на нем, есть только зимний
костюм, который он, разумеется, не наденет, и одна рубашка. Нонна, однако,
твердо стояла на своем, и пришлось идти переодеваться.
     Минут  через десять они  спускались по  лестнице,  устланной потертым
красным ковром.  Ур сменил водолазку на кремовую рубаху с  погончиками,  а
Валерий шел в темно-сером костюме,  демонстративно крутил шеей, обвязанной
ярким,  в колечках галстуком, и ворчливо рассказывал Уру - но так, чтобы и
Нонна  слышала,  -  как  правы  были  комсомольцы двадцатых  годов,  когда
отвергали галстук как символ буржуазного благополучия.  Он  даже припомнил
пьесу тех  времен под названием "Галстук" -  читать он  ее  не  читал,  но
слышал от тети Сони,  что была такая пьеса,  в которой товарищи высмеивали
комсомольца,  упрямо носившего галстук, а потом ему досталась винтовка без
ремня, и он вместо ремня приспособил галстук, найдя этому пошлому предмету
правильное применение...
     - Хватит, хватит, - сказала Нонна. И добавила, усмехнувшись: - Теперь
я знаю, откуда пошла твоя манера: от Костюкова.
     Войдя в  зал  ресторана,  они  остановились.  В  табачном дыму  плыли
столики,  потные,  красные лица,  салфетки,  бутылки.  Полированный ящик у
стойки извергал громыхающую музыку.
     Тут  они  увидели  невысокого  человека  с  сухим  горбоносым  лицом,
энергично пробиравшегося к ним между столиков.  На нем была светло-зеленая
рубашка и шорты такого же цвета.
     - А вот и Русто, - сказал Ур, широко улыбаясь.
     Валерий язвительно шепнул Нонне:
     - До чего неприлично одет! Ай-яй-яй...
     Доктор  Русто,  склонив воинственный седой  хохолок,  поцеловал Нонне
руку   и   сказал  по-французски,   что   счастлив  видеть  очаровательную
мадемуазель Селезн„фф. Затем он обнял Ура и похлопал его по спине. Валерию
крепко пожал руку и, столь же старательно, сколь и любезно, повторил вслед
за ним фамилию:
     - Гор-ба-шез. Трез агреабльман*.
     _______________
          * Очень приятно (франц.).

     И  он  повел их  в  угол,  где  за  сдвинутыми столиками сидел экипаж
"Дидоны",  навстречу улыбкам и  картавому говору,  и принялся представлять
всех подряд,  а бородач Шамон,  смешно произнося русские слова, переводил.
Впрочем,  тут же выяснилось,  что Нонна говорит по-английски,  а Валерий с
грехом пополам понимает, и тогда Русто перешел на английский.
     - Пьер Мальбранш,  -  назвал он, и над столиком воздвиглась высокая и
гибкая  фигура  молодого  человека с  резко  очерченным костистым лицом  и
каштановыми кудрями до плеч.  -  Мой помощник и  штурман.  А  это Мюло,  -
представлял он дальше,  и дочерна обожженный солнцем дядька с тонким носом
и водянистыми глазами оторвался от стакана красного вина и, ухмыльнувшись,
подмигнул Нонне.  - Мюло - механик "Дидоны", неустрашимое и болтливое дитя
Прованса,  прожигатель жизни и  поджигатель подшипников.  А это наш боцман
Жорж,  -  продолжал  Русто,  и  ладно  сложенный  креол  в  белом  костюме
почтительно наклонил курчавую голову.  -  Он  родился недалеко отсюда,  на
Майотте,  и  мечтает вернуться туда и  обзавестись гаремом,  но  ничего из
этого  не  выйдет,  потому  что  я  отпущу Жоржа,  только когда  перестану
плавать,  а плавать я никогда не перестану.  Франсуа Бертолио, - назвал он
следующее имя,  и  тотчас  вскочил  юноша  с  улыбчивым открытым лицом,  с
большим родимым пятном  на  левой  щеке,  с  длинными волосами соломенного
цвета.  - С его дядюшкой, Ур, вы хорошо знакомы - я имею в виду Жана-Мари,
библиотекаря Океанариума.  Франсуа ловил счастье в Париже,  но найдет его,
как я надеюсь,  в океане.  Это его первый рейс,  и он будет помогать нам в
лаборатории.  Люсьена Шамона вы уже знаете. Здесь недостает Армана Лакруа,
величайшего из ныряльщиков,  смотрителя Океанариума,  -  Ур, его вы знаете
тоже. Арман остался на "Дидоне", потому что должен же кто-то оставаться на
судне, когда команда на берегу. Кроме него, на судне моторист Фрето, хотя,
как  мне  кажется,  ему  следовало быть  здесь,  а  нашему другу Мюло -  в
машинном отделении,  но,  увы,  Мюло просто не  умеет оставаться на судне,
если оно стоит в порту.  Еще матрос, нанятый мною здесь, он должен явиться
на борт завтра,  перед отплытием,  - и вот, дорогие друзья из России, весь
экипаж "Дидоны".  А теперь,  -  Русто поднял свой стакан,  -  мы выпьем за
самого очаровательного из  всех океанологов,  каких мне  только доводилось
видеть, - за мадемуазель Селезн„фф.
     - Вив! - дружно крикнул экипаж.
     Раскрасневшаяся Нонна поблагодарила - мерси, мерси боку - и отпила из
фужера необыкновенно вкусного вина,  и  тут же  на ее тарелке выросла гора
салата,  и была придвинута еще тарелка с рыбным блюдом необычного вида,  и
чашка с пряным напитком,  и Нонна счастливо засмеялась и принялась за еду.
Русто  сразу  завел с  Уром  спор  о  методике предстоящих измерений,  они
перебивали друг друга и чертили на бумажных салфетках схемы.
     Затем  Русто  предложил тост  за  Ура,  немного погодя  -  за  "мосье
Горбашез",  и  еще  дважды прозвучало дружное "вив".  Шамон кинул монету в
музыкальный ящик и увел Нонну танцевать.  Валерий снял пиджак и повесил на
спинку  стула,  оттянул  галстук и  завел  разговор с  Мюло.  Потом  пошел
танцевать с  Нонной Мальбранш,  а  рядом с Валерием очутился Шамон,  и они
выпили еще по стакану.  Валерий спросил,  где Шамон учился русскому языку.
Оказалось,  что тот женат на  внучке русского эмигранта и  от  нее немного
научился говорить по-русски, и ему нравится этот язык, а особенно песни.
     Мюло,  хитроносый механик,  сидел по  другую сторону от  Валерия.  Он
налил Валерию вина,  и они выпили,  подмигнув друг другу, и Мюло рассказал
какую-то историю,  а Шамон кое-как перевел.  Это был старый провансальский
анекдот.   Мариус  говорит  Оливье:   "Хочешь,  я  тебя  представлю  своей
приятельнице,  она исключительная красавица". - "Хочу", - отвечает Оливье.
Мариус представил его.  Теперь Оливье обращается к Мариусу: "Разрешите мне
потанцевать с вашей прекрасной дамой".  А красавица и говорит:  "Надо бы у
меня спросить".  А Мариус говорит красавице:  "Ты,  гусыня, помолчи, когда
два дворянина разговаривают".
     Валерий захохотал. Шамон, сдвинув брови, воззрился на Мюло и спросил,
к чему тот, собственно, вспомнил этот глупый анекдот. Провансалец принялся
его   уверять,   что  рассказал  это  без  всякой  задней  мысли,   просто
вспомнилось,  а  что  тут  такого?  Шамон махнул рукой и  ушел танцевать с
Нонной,  которая  только  что  вернулась  с  Мальбраншем  с  танцевального
пятачка.
     Мюло дернул Валерия за  рукав,  и  они  еще выпили,  а  потом Валерий
обнаружил,   что  сидит  с   Мюло  в  обнимку  и  старательно  подтягивает
провансальцу, поющему какую-то песню. Ему было чертовски весело.
     Потом Валерий очутился на улице,  под яркими звездами. Он помнил, что
долго прощался со всеми, пожимал руки и говорил: "Трез агреабльман".
     Утром  его  разбудил  солнечный луч,  невежливо пощекотавший в  носу.
Валерий встал со  смутным беспокойством от  того,  что позволил себе вчера
лишнего,  и пошел под душ.  Потом заявился Ур,  и они постучались к Нонне.
Валерий вошел к  ней,  заранее приготовляясь к  отпору.  К  его удивлению,
обошлось без нотаций.  Нонна стояла у окна, обведенная солнечным контуром,
и улыбка ее - странное дело! - показа