бо,  но  я  не  могу принять ваше предложение,  мистер
Фрезер. Я должен сегодня ночью улететь отсюда.
     Как они ни  уговаривали его остаться,  Ур был непоколебим.  Ему нужно
улететь.  Какая-то  беда  произошла с  его  родителями.  Да,  у  него есть
родители, и он должен их срочно навестить...
     - Мы будем тебя ждать,  Ур!  Ты проведаешь стариков и  вернешься,  не
правда ли?
     - Не знаю, Энн, - ответил он мягко. - В жизни столько неожиданностей,
что все может случиться.
     А Фрезер сказал:
     - Первый раз вижу человека, который отказывается от хорошей сделки.
     Ур сел писать письмо.  Заклеив конверт, попросил Аннабел Ли завтра же
переслать письмо в Океанариум доктору Русто.
     Около полуночи они  вышли из  дому.  Было темно и  ветренно,  сад был
полон  шороха,  теней и  ночного благоухания.  Фрезер остался на  веранде.
Попыхивая сигарой,  он  смотрел вслед трем фигурам,  пока их  не поглотила
темень.
     Аннабел Ли, Ур и старый Боб молча спустились к пляжу. Белым призраком
покачивалась у  маленькой пристани яхта.  Ур первым прыгнул в  нее и помог
сойти Аннабел Ли.  Потом прыгнул Боб. Он отвязал яхту, с силой оттолкнулся
от  сваи.  Все  трое  сидели  в  углублении кокпита.  Боб  потянул фал,  и
дакроновый грот легко выплеснулся над ними и принял ветер.
     - Как страшно ночью в море!  -  шепнула Аннабел Ли.  - А ты еще хотел
плыть! Почему твоя лодка не может подлететь к берегу?
     - Она может. Просто я так привык...
     Кренясь,  яхта уходила в  открытое море.  Она  шла  без огней.  Берег
отдалялся,  уплывал.  Но  что-то  происходило на  берегу -  там  заплясали
огоньки фонариков, и порывом ветра донесло слабые голоса.
     - Тревога,  -  разжал  губы  старый Боб,  поглядев на  берег.  -  Они
следили. Я знал.
     - А  далеко еще до  твоей лодки?  -  спросила Аннабел Ли,  беспокойно
крутя головой.
     - Нет. Надо только подальше отойти от берега.
     Яхта шла под свежеющим ветром,  плавно покачиваясь на волнах.  И  тут
блеснул огонь  где-то  у  подножия черной громады мыса  Серра.  Это  мигал
прожектор.  Потом  он  погас,  и  стали  видны бортовые огни  -  красный и
зеленый. Отчетливо донесся напряженный стук мотора.
     - Велит остановиться, - сказал Боб.
     - Это катер береговой охраны? - спросил Ур.
     - Что ж еще? Он идет прямо на нас.
     Луна была ущербная,  то  и  дело наплывали на  нее рваные облака,  но
света на море было все же достаточно для того,  чтобы преследователи могли
разглядеть идущую под  парусом яхту.  Теперь катер  стал  забирать немного
вправо,  мористее,  чтобы перерезать яхте курс.  Опять вспыхнул прожектор,
угрожающе взвыла сирена.
     - Ты будешь вспоминать меня? - спросила вдруг Аннабел Ли.
     Ур не ответил.  Он сидел,  выпрямившись и вытянув шею,  лицо его было
неподвижно,  глаза  полуприкрыты.  Аннабел Ли  ощутила прилив  жутковатого
холодка.
     - Так.  -  Ур встрепенулся. - Слушайте внимательно, Боб. Как только я
выпрыгну,  тотчас  поворачивайте оверштаг  и  ложитесь  на  обратный курс.
Включите бортовые огни.
     - Ур, ты что хочешь?..
     Вопрос замер на  устах Аннабел Ли.  С  ужасом она  смотрела,  как  Ур
медленно перевалился через борт яхты в темную воду.
     - Прощай,  Энн,  будь счастлива!  -  крикнул он уже из воды.  -  Боб,
прощайте!
     Вода  была холодная.  Холоднее,  чем  в  ту  ночь,  когда он  впервые
подплывал к  берегу Санта-Моники.  А  может,  ему просто казалось так.  Он
поплыл навстречу спускающемуся,  скупо освещенному луной веретенообразному
телу своей летающей лодки.


                         Гїлїаївїаї сїеїдїьїмїаїя

                             ВОЗВРАЩЕНИЕ УРА

                                   Отнесите меня на постель и, если можно,
                              позовите мудрую Урганду, чтобы она осмотрела
                              и залечила мои раны.

                                              Сїеїрївїаїнїтїеїс, Дон Кихот


     Благо тем,  кто  спокойно спит ночью и,  до  конца досмотрев все сны,
просыпается засветло.  Но  если  предрассветный час  застает тебя одного в
степи и  если ты к  тому же томим неясным предчувствием беды,  то нет тебе
покоя.
     Ур  понимал,  что было бы разумнее дождаться рассвета и  только потом
пуститься в дорогу. Но нетерпение погнало его вперед. Он быстро шел, почти
бежал по  темной степи,  то  и  дело натыкаясь на камни,  на жесткие кусты
верблюжьей колючки.
     Он приземлился точно в  том же месте,  где год назад впервые вышел из
лодки  на  землю.  Где-то  поблизости должны  быть  нагромождение скал,  и
родник, и овечья тропа, ведущая к главной усадьбе колхоза имени Калинина.
     Где же скалы,  где родник? Ур остановился, прислушался - не журчит ли
вода?  Но  ничего,  кроме  собственного учащенного  дыхания,  не  услышал.
Кажется,  он  слишком забрал  влево.  Уж  очень  заметно здесь  повышается
местность.   Да,  надо  взять  правее.  Он  снова  побежал.  Провалился  в
неглубокую яму,  подвернул  ногу,  исцарапал руки  колючим  кустом,  когда
выбирался из ямы.
     Да, ровно год назад ясным сентябрьским днем он ступил в первый раз на
эту  обожженную  землю.   И  вот  он  снова  здесь.  Предрассветная  степь
простирается перед ним, как судьба...
     На востоке немного просветлело.  Оглянувшись,  Ур разглядел неровный,
холмистый силуэт.  Вот они,  скалы! А он кружит вокруг битый час... Теперь
можно было различить легкий звон воды.  Степной неожиданный родник!  Можно
искать тебя всю жизнь -  лишь бы припасть наконец к твоей упругой холодной
струе...
     Вода как бы смыла с  него бессонную усталость.  Ур зашагал по овечьей
тропе, отмеченной многочисленными орешками. Быстро светало. Где-то впереди
перекликались  петухи.  И  вот  показались  знакомые  строения  колхозного
поселка.
     Дом  неприятно удивил его  мертвой тишиной.  Обычно мать на  рассвете
была уже на  ногах,  разводила огонь в  очаге...  Ур  взлетел на веранду и
увидел  черный  амбарный  замок,  наглухо  замкнувший дверь.  Возле  двери
чернели старые сандалии Шама.
     Внезапная слабость в  ногах заставила Ура  сесть на  ступеньку.  Тупо
смотрел он  на  закопченный очаг  во  дворе,  на  связки  оранжевого лука,
свисающие с балки веранды.
     Послышался собачий  лай,  блеяние  овец.  Облачко пыли  поднялось над
соседними садами. Ур поднялся и медленно пошел в ту сторону вдоль заборов,
сложенных из нетесаного камня.
     Слитной желтовато-кудрявой массой текла отара.
     - Чо!   Чо-о!   -  покрикивали  пастухи,  тыча  длинными  посохами  в
отбившихся овец.
     Здоровенный пес  "алабаш" зарычал  на  Ура,  оскалив клыки.  Один  из
пастухов прикрикнул на  пса  и  подошел,  протянул Уру коричневую жилистую
руку.
     - Приехал,  молодой?  -  сказал он,  раздвигая в улыбке черные усы. -
Мамичка тебя ждала, очень сильно плакала...
     - Курбанали!  -  узнал Ур  приятеля Шама.  -  Что случилось,  где мои
родители?
     Пастух печально покивал головой в мохнатой папахе.
     - Папичка совсем заболел.  Здесь болел.  - Он хлопнул себя по заду. -
Вчера... нет... перед вчера райцентр ехал.
     Он  добавил что-то  по-азербайджански,  чего Ур не понял.  Но главное
было понятно:  отца увезли в больницу и мать уехала с ним. Ур спросил, как
выйти на дорогу,  ведущую в райцентр, попрощался с Курбанали и пошел было,
но тот окликнул его:
     - Молодой!  Большой радость случился. Наш завфермой Даи-заде помнишь?
Га,  Джанавар-заде!  Суд пошел! Клянусь тобой! - Курбанали хлопнул себя по
коленке и захохотал.
     Ур зашагал по немощеной улице и вскоре вышел на бетонку.  Спустя часа
полтора его нагнал попутный грузовик. Шофер, парень примерно одного с Уром
возраста, притормозил, махнул рукой, приглашая садиться. Ехал он небрежно,
на очень большой скорости.
     В небольшом селении,  через которое пролегла дорога,  шофер посадил в
кузов  четверых колхозников с  корзинами,  наполненными инжиром и  алычой.
Потом подобрал на шоссе еще троих. Машина въехала в райцентр - одноэтажный
городок,  утонувший в  садах.  На  базарной площади  пассажиры высыпали из
грузовика и расплатились с шофером.  Ур растерянно развел руками. Водитель
презрительно глянул на него:
     - Такой молодой, а уже хитрый.
     - Вы же сами предложили мне сесть в автомобиль, - сказал Ур.
     - Денег  нет  -  пешком ходи,  -  ответил шофер и  повернулся к  нему
спиной.
     Районная больница помещалась в  нескольких беленых домиках в  глубине
просторного, обсаженного тополями и акациями двора. В один из этих домиков
- в хирургическое отделение -  и направили Ура из приемного покоя,  где он
навел справки.
     Здесь, в коридоре с белеными стенами, стоял меж двух кадок с фикусами
старенький диван,  и на диване сидела, сгорбившись, женщина в накинутом на
плечи белом халате и выцветшем красном платке на голове. Она уставилась на
вошедшего  Ура,  потом,  вскрикнув,  бросилась ему  на  шею.  Она  плакала
навзрыд, подвывая и бормоча неразборчивое. Ур гладил ее по голове. В горле
у  него стоял комок,  он  не  мог произнести ни слова.  Каа потащила его к
одной из белых дверей, распахнула ее. В маленькой палате лежали четверо, и
Ур не сразу узнал среди них отца.
     Шам лежал на животе,  повернув голову набок.  Глаза его были закрыты,
лицо  -  влажное,  морковно-красное,  из  черной  путаницы бороды  и  усов
вырывалось хриплое дыхание. Над ним стояла пожилая медсестра. Она набирала
в  шприц прозрачную жидкость из  флакончика.  Обернувшись на  Ура  и  Каа,
сестра  сделала страшные глаза  и  велела немедленно закрыть дверь  с  той
стороны.
     Ур усадил мать на диван.
     - Перестань плакать. Перестань и расскажи, что случилось.
     Всхлипывая и  вытирая глаза уголком платка,  мать заговорила на своем
языке,  то  и  дело вставляя азербайджанские слова и  часто повторяя слово
"ремонт":
     - Еще  весной  на  речке  плотину прорвало.  Джанавар-чай  называется
речка.  Ремонт надо.  Председатель требовал,  звонил телефон. Не знаю, кто
ремонт тянул.  Захотели ремонт сами делать.  Все мужчины пошли.  Твой отец
сильный мужчина, много работал, ремонт делал. Один день очень долго в воде
работал...
     Тут Каа опять заплакала. Из ее сбивчивых слов узнал еще Ур, что после
той длительной работы по  пояс в  воде Шам занемог.  Подскочила от сильной
простуды температура да  еще образовался на правой ягодице огромный нарыв.
Она,  Каа,  сначала прикладывала к нарыву капустный лист -  он ведь хорошо
жар вытягивает. Но не помог капустный лист. Колхозный фельдшер сделал Шаму
укол и  отвез сюда,  в больницу.  Только отцу лучше не становится,  и она,
Каа, очень боится, что он умрет.
     Мать посмотрела на Ура - и залилась еще пуще:
     - Где ты был,  сыночек, почему к нам не приходил? - И, тронув пальцем
черное пятно вокруг глаза:  -  Тебя  били?  Тебя злые люди обижали,  камни
бросали? А-а-а... А-а-а-а...
     Она причитала,  раскачиваясь,  а  Ур  гладил ее  по  голове,  пытался
успокоить.  Отворилась дверь,  из палаты вышла давешняя сестра с блестящей
никелированной коробочкой.
     - Ты   забыла,   что   доктор  сказал?   -   обратилась  она  к   Каа
по-азербайджански.  -  Если будешь громко плакать,  тебе не разрешат здесь
быть.
     - Как мне не плакать, сестрица, если муж умирает?
     - Кто тебе сказал,  что он умирает?  Не умрет.  Доктор говорил,  надо
операцию делать.
     Каа повернула к сыну заплаканное, озабоченное лицо.
     - Апераца,  -  повторила она.  -  Варели тоже  говорил,  надо апераца
делать. Что это такое?
     - Это...  ну,  разрезать надо нарыв...  Ты сказала - Валерий? Он что,
был здесь?
     - Здесь, здесь, - закивала Каа. - Пошел телефон звонить.
     Валерия Ур  нашел  в  кабинете заведующего отделением.  Он  сидел  за
столом,  застеленным простыней и  накрытым стеклом,  и кричал в телефонную
трубку:
     - Два-три-один! Вы слышите? Дайте два-три-один!
     - Кому ты звонишь? - спросил Ур.
     Валерий поднял на него взгляд.  Выгоревшие брови взлетели на лоб.  Не
отнимая  трубки  от  уха,  Валерий  вскочил,  и  ему  пришлось  подхватить
телефонный аппарат, вздернутый шнуром.
     - Приехал?!  - заорал он.  - Где ты был?.. Нет, я не вам! - прокричал
он в трубку.  - Так дадите два-три-один наконец? Да, да, жду... Ур, где ты
был? Что у тебя с глазом?
     - Потом расскажу. Кому ты звонишь?
     - Да понимаешь, я узнал, что твой отец заболел, - зачастил Валерий. -
Приехал навестить вчера,  дом заперт,  ну,  я  -  в  правление,  оттуда на
попутной сюда.  Пришлось заночевать здесь  на  диване...  Слушай,  у  отца
температура за  сорок,  сильнейший  воспалительный процесс,  пенициллин не
помогает.  Здешний хирург в отпуску,  а тот, кто его заменяет... Да, да! -
закричал он в трубку.  - Давайте!.. Лев Семенович? Горбачевский говорит...
Слышу,  слышу!..  Есть разрешение?..  Ну, прекрасно! Значит, я его привезу
прямо в  республиканскую.  Вы только позвоните главврачу насчет санитарной
машины...  Лев Семенович,  еще одно: Ур появился... Еще не знаю, он только
что  вошел...  -  Валерий  прикрыл трубку  ладонью и  сказал  Уру:  -  Это
профессор Рыбаков.
     Ур протянул руку к трубке.
     - Профессор Рыбаков?  -  сказал он.  - Перед моим отъездом вы просили
меня прийти, но я... не сумел прийти... извините... Теперь меня интересует
только одно:  разрешат ли мне пребывание в стране после того,  как я... Не
от вас?  А от кого?..  Ну,  хорошо,  я буду ждать...  Нет,  пока никуда не
собираюсь... Буду, наверно, у Валерия, если он не возражает...
     - Не возражаю, не возражаю, - вставил Валерий.


     ...Все  было белым в  республиканской клинической больнице -  стены и
койки,  чехлы на цветочных кадках и чехлы на лестничных перилах, носилки и
кресла на колесах, стоящие вдоль стен.
     Сюда,  в белое царство медицины,  и был помещен Шам.  Перед операцией
ему   сделали   рентгеновский   снимок.   Карбункул   оказался   глубоким,
многокорневым,  но еще глубже снимок показал некое инородное тело.  Не оно
ли и вызвало воспалительный процесс?
     Операция была не из сложных.  Хирург быстро вскрыл карбункул, а потом
повел разрез глубже и извлек инородное тело. Было похоже, что оно сидело в
живом теле давно.
     Извлеченный предмет был отдан на  всесторонний анализ.  И  вот что он
показал:
     "Инородное тело имеет цвет почти черный, форму, близкую к конической,
с неопределенно выраженной граненостью. Удельный вес - 2,512, твердость по
шкале Мооса -  7,0,  каковая высокая твердость,  совокупно с остроконечной
формой,  способствовала глубокому внедрению в  мышечные ткани.  Химический
анализ: преобладание соединений SiO2, то есть кремнезема..."
     Короче говоря,  это был кремень.  Тот самый кремень,  который некогда
сыграл исключительную роль в истории цивилизации.
     Повторное лабораторное исследование выявило крупинки древесного угля,
приставшие к кремневому наконечнику.  Вероятно, деревянный стержень стрелы
был  для прочности обожжен огнем.  Было и  другое мнение:  будто бы  некий
врачеватель применил древесный уголь в  раскаленном виде  для  дезинфекции
Шамовой раны -  в соответствии с формулой античных врачей, которая гласит:
"Что не излечивается железом, то излечивается огнем".
     Как бы  то  ни было,  в  руках специалистов оказался древесный уголь.
Теперь можно было  радиокарбонатным способом определить его  возраст,  так
как со временем радиоактивность угля равномерно убывает. И анализ показал,
что наконечник стрелы,  как и  сопровождающие его частицы древесного угля,
имеет возраст не менее шестидесяти веков.


     - ...Рад вас видеть,  -  сказал профессор Рыбаков, выходя из-за стола
навстречу Уру.  - Садитесь. Вы очень изменились со времени нашей последней
встречи. Сколько... уже, кажется, год прошел?
     - Да, год.
     - Не стану вас расспрашивать о заграничном вояже,  Ур. Его достаточно
широко  освещала  зарубежная  пресса,   и   вам  вряд  ли   будет  приятно
вспоминать...
     - Отчего же,  -  пожал плечами Ур.  -  Были там  и  приятные встречи.
Например, я рад, что познакомился с доктором Русто.
     Разговор  как-то   не   клеился.   За   окном   посвистывал  норд   -
господствующий в  этих  краях  северный ветер.  Сильный  порыв  со  стуком
распахнул плохо  притворенную раму,  прошелся по  кабинету пыльным вихрем,
смахнул  с  профессорского стола  бумаги.  Рыбаков кинулся закрывать окно,
запутался в раскачиваемой ветром шторе,  дернул ее и едва не сорвал вместе
с карнизом. Ур тем временем подбирал разлетевшиеся бумаги. На одной из них
бросился ему в глаза крупный гриф Академии наук. Невольно взгляд скользнул
по густому машинописному тексту.
     "...затянулось недопустимо долго.  Прошу Вас  принять энергичные меры
для установления личности пришельца, либо, если это не удастся..."
     Ур быстро отвел взгляд и положил бумагу вместе с другими подобранными
листками на  стол.  Рыбаков  наконец  справился с  взбесившейся шторой  и,
закрыв окно, вернулся на место.
     - Сколько уже лет живу здесь,  а никак не привыкну к норду,  - сказал
он.  -  Итак,  на чем мы остановились?  Да,  у вас была приятная встреча с
доктором Русто.  Само собой,  само собой, он достойный человек... Вот что,
Ур.   За  минувший  год  многое  переменилось.   Вы,  по-видимому,  вполне
акклиматизировались...  или,  точнее,  адаптировались, и, хотя те или иные
ваши  поступки не  совсем объяснимы с  точки зрения логики,  нынешняя ваша
коммуникабельность  неизмеримо  выше  первоначальной.  Прошу  меня  понять
правильно. Я не собираюсь вас допрашивать...
     - Все ясно,  профессор. Простите, что перебиваю. Вы хотите знать, кто
я такой, откуда и каковы мои намерения.
     - Совершенно верно.
     - Понимаю,  что  должен  многое объяснить.  Я  сделаю это,  но,  если
разрешите,  не сейчас.  Наверное,  скоро я  уеду...  улечу...  и вот перед
отъездом расскажу вам кое-что о себе.
     - Вы опять собираетесь перелететь за границу?
     - Нет. Улечу насовсем.
     - Это значит - покинете Землю?
     - Обещаю перед отъездом ответить и на этот вопрос.
     Помолчали.   Завывал  за   окном  норд.   Рыбаков  покрутил  головой,
расслабляя на шее узел галстука. Перед ним сидел вполне земной человек - с
печальным выражением лица, с подбитым глазом, - но он хранил в себе тайну,
не доступную никому.
     - Очень жаль.  - Рыбаков почесал мизинцем бровь. - Очень жаль, что вы
упорно избегаете откровенного разговора.  Но ответьте, по крайней мере, на
загадку,  которую нам задал ваш отец. Когда и при каких обстоятельствах он
был ранен стрелой?
     - Это произошло примерно за  год до  моего рождения.  Со  слов отца и
матери я  знаю только то,  что на  стадо овец напали какие-то плохие люди,
отец оказал им сопротивление и  был ранен в  схватке.  Где это было,  я не
знаю,  потому что у  родителей...  у  них довольно смутное представление о
географии.
     - Вам сколько лет, Ур, - двадцать пять?
     - Двадцать шесть. Я точно высчитал.
     - Значит,  отец  был  ранен стрелой двадцать семь лет  назад,  верно?
Такой  срок  показывает  и   патологоанатомическая  экспертиза,   судя  по
инкапсулации* наконечника стрелы. Но тут-то и кроется загадка. Дело в том,
что возраст наконечника,  извлеченного из ягодицы вашего отца, определен в
шесть тысяч лет.
     _______________
          * Иїнїкїаїпїсїуїлїяїцїиїя - обрастание тканью.

     - Шесть тысяч лет? - переспросил Ур. - Вы уверены, что это так? Каким
образом вы определили?
     - Радиокарбонным методом.  Кусочек обломанного древка, на которое был
насажен наконечник,  сохранил частицы древесного угля,  и поскольку период
полураспада угля...
     - Понятно.
     Рыбаков подождал немного,  думая,  что Ур как-то попытается объяснить
парадокс,  но тот молчал.  Было похоже, что Ур не очень удивлен. Скорее он
выглядел  озабоченным,   удрученным.   Да,   совсем  не   похож  на   того
жизнерадостного варвара, каким предстал Рыбакову год назад в колхоз