рбаны с бриллиантовыми эгретами,  намекающие на жгучие
тайны Востока.
     Тюрбан,  пожалуй,  подходил Уру больше,  чем фрак,  но все равно - не
нравились художнику старые доспехи.  Он рылся в  альбомах с  фотографиями,
ворошил ветхие афиши, горестно вздыхал.
     - Не знаю,  что с вами делать,  Уриэль. Мне говорили, вы инженер? Это
для цирка не новость,  есть у нас артисты из инженеров - всякие иллюзии на
технической  основе...   Так  они  работают  в  обычных  пиджаках,   иначе
стесняются...  Может,  и вы тоже?.. Хотя - вы же не иллюзионист, а этот...
вроде гипнотизера... А гипнотизеру в пиджаке нельзя - не адекватно...
     - Я не гипнотизер, - сказал Ур, с интересом разглядывая старые афиши.
     - Само собой. Вы никак не можете быть гипнотизером, потому что гипноз
в цирке давно запрещен... - Художник ожесточенно почесал мизинцем обширную
лысину. - Никак не пойму, кто вы, собственно. Как называется ваш жанр?
     - Телекинез.
     - Телекинез...  Напридумывают на мою голову!.. Слушайте, а вам самому
какой костюм нравится?
     - Мне все равно.
     - Все равно -  так не бывает!  -  рассердился художник.  -  У каждого
человека есть что-то любимое -  пиджак,  кепка,  ватные штаны,  наконец...
Есть у вас что-нибудь любимое из одежды, я спрашиваю?
     - Есть, - сказал Ур, - плавки.
     - Плавки!  Вы  еще скажите -  сатиновые трусы до  колен!  -  Художник
критически оглядел  новоявленного артиста.  -  А  ну,  скиньте рубашку!  -
приказал он тоном работорговца в  день большой распродажи.  -  Так...  Для
гладиаторского номера вы не подойдете,  но для пластического этюда...  при
золотистой люминесцентной пудре и  подсветочке...  Н-ну  что  ж,  пожалуй,
такая мускулатура сгодится для гуманитарного номера...
     - Почему гуманитарного? - удивился Ур.
     - Не  силовое -  значит,  гуманитарное.  -  Художник,  прищурив глаз,
разглядывал телосложение Ура.  - Черные с блестками плавки... Может, будет
адекватно...  Ладно,  попробуем! Но от золотистой пудры и подсветки вам не
отвертеться, молодой человек...


     Медленно гас  свет,  и  волны  музыки,  гонимые  мощными усилителями,
затопили цирк.  Музыка была  необычной звучности -  не  простая музыка,  а
оркестрованная  для  электронных  инструментов.   Вдруг  она  смолкла.   В
напряженной тишине белели пятна человеческих лиц,  уходящие в смутную мглу
задних рядов.
     Громкий голос произнес со сдержанным пафосом:
     - Сейчас вы увидите уникальный номер - опыты телекинеза...
     И  после  значительной  паузы  голос  дал  краткую  справку  об  этом
загадочном явлении - строго нейтральную справку, ничего не признавая, но и
не отрицая начисто.
     - Итак, перед вами - артист Уриэль!
     На   арену   пал   узкий  конус  нежно-фиолетового  света,   высветив
неподвижную фигуру.  Золотисто  поблескивал обнаженный торс,  посверкивали
блестки  на   черном  трико.   Ур  стоял  на  островке,   омываемом  морем
рукоплесканий.  Блестели его глаза,  полные губы приоткрылись в улыбке,  и
ноздри,  раздуваясь,  вдыхали волшебный запах манежа.  И  ему  хотелось не
обмануть ожидание,  которое он  читал в  устремленных на него взглядах,  и
было немножко жаль,  что  вот сейчас кончится прекрасное мгновение и  надо
будет приниматься за работу...
     Вспыхнул полный свет.  Тот  же  голос  предложил желающим положить на
стол  любые предметы для  опытов.  Ассистент Иван Сергеевич,  чей  строгий
костюм хорошо контрастировал с костюмом Ура,  пошел вдоль барьера.  Вот он
принял  из  первого ряда  часы  и  засеменил к  столу.  С  часов  обычно и
начинались опыты.
     Лицо  Ура  как  бы   затвердело,   сосредоточенно-неподвижный  взгляд
уставился  на  ярко  освещенную  поверхность  стола...  Тихо,  приглушенно
накатывалась электронная музыка...  Вдруг часы  скользнули по  столу.  Еще
толчок. Часы медленно, покачиваясь, поднялись над столом. Края коричневого
ремешка обвисли. Потом так же медленно часы опустились на стол...
     Грянули аплодисменты.
     Возвратив часы владельцу,  лилипут опять пошел вдоль барьера.  Кто-то
протянул ему авторучку,  но  Иван Сергеевич пренебрег ею:  увидел,  как из
задних рядов передавали из рук в руки фотоаппарат.
     - Осторожно  только,  не  разбейте!  -  крикнул  сверху обеспокоенный
голос.
     Артист  Уриэль  был  осторожен.  Фотоаппарат,  поплавав в  воздухе  и
очертив замысловатую петлю,  тихонечко, без стука опустился на стол. Потом
взмыла вверх  дамская сумочка.  Неловким увальнем подпрыгнул и  завис  над
столом  пузатый портфель,  да  вот  беда:  его  владелец забыл  защелкнуть
замочек,  и из портфеля вывалилось содержимое - книга, мохнатое полотенце,
коробка крекера "Здоровье". По цирку прокатился смех.
     Опять  умолкла  музыка,  приугас свет.  Нарастала зловещая барабанная
дробь  -  цирковой сигнал,  возвещающий,  что  сейчас будет нечто опасное,
необычайное, самое-самое главное...
     Отчетливый голос из динамиков объявил:
     - Кто  желает подвергнуться непосредственному телекинезу -  просим на
манеж!
     Тишина. Тут всегда возникала заминка: уж очень рискованно... Ур стоял
в конусе света, терпеливо ждал.
     - Просим желающих, - повторил голос. - Опыт совершенно безопасен.
     В  одном  из  секторов  произошло  движение  -  кто-то  спускался  по
ступеням.   Метнулся  прожекторный  луч,   и  все  увидели:  через  барьер
перелезала тоненькая  девушка  в  бело-розовом  брючном  костюме.  Лилипут
поспешил к ней, подвел к Уру.
     Теперь они стояли на расстоянии трех шагов друг против друга. Девушка
слабо улыбалась, в ее прозрачных глазах была растерянность. Поблескивали в
маленьких ушах зеленые сережки.  Эти  сережки мешали Уру  сосредоточиться.
Прибывал свет,  оборвалась барабанная дробь, а Ур все стоял неподвижно, не
начиная опыта.  "Зачем  она  вылезла со  своими сережками?"  -  с  досадой
подумал он, узнав девушку.
     В рядах зашептались,  задвигались. Иван Сергеевич беспокойно взглянул
на Ура.
     Девушка вдруг  испугалась:  уж  очень  тяжелым,  давящим стал  взгляд
артиста Уриэля,  уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало
каким-то...
     В  следующий миг она,  тихонько ойкнув,  оторвалась от мягкого ковра.
Беспомощно взмахнув  руками,  она  медленно-медленно  поплыла  по  воздуху
метрах в двух от манежа. Вправо... влево...
     - Не бойся, - услышала она тихий шепот. - Держись свободней.
     Может, ей почудился этот шепот? Но стало немножко легче. Даже приятен
был полет.  Склонив голову,  она посмотрела на  артиста Уриэля.  Сейчас он
казался ей сверхъестественным существом,  этот человек со сверкающей кожей
и  тяжелыми,  налитыми силой буграми мышц,  и  ей  не верилось,  что всего
несколько часов назад он неловко сидел за маленьким детским столиком и  ел
картофельный салат...
     Сколько продолжался ее  полет?  Минуту,  две?  Вдруг она  ощутила под
ногами  ковер,  лежавший на  мягких  опилках манежа.  Теперь  она  стояла,
беспомощно улыбаясь,  а вокруг бушевал прибой аплодисментов,  восторженных
выкриков.  К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место, и она благодарно
улыбнулась Ивану Сергеевичу за его ободряющий шепот.
     Рукоплескания не ослабевали.  Ур стоял,  еле заметно кивая то в  одну
сторону, то в другую. Никак не мог он выучиться делать зрителям положенный
цирковой "комплимент" -  не  получалось у  него  с  поклонами.  И  он  уже
повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий,
излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:
     - Одну минуточку, гражданин артист!
     Стихли аплодисменты,  все взоры обратились к  вставшему в  шестом или
седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.
     - Одну минуточку,  -  провозгласила соломенная шляпа.  -  Тут ясность
внести надо.  Она -  ихняя знакомая.  Она официантка с детского кафе,  где
гражданин артист с лилипутом с этим обедают. Я сам видел.
     - Ну и что? - крикнул кто-то.
     - Минуточку,   я  не  кончил!   -   строго  сказала  шляпа.   -   Она
подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!
     Цирк загудел.
     - Ну, обедает там - что из этого?
     - Знакомых поднимать нельзя, что ли?
     - Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!
     - Обман, обман!..
     Иван Сергеевич сорвался с места,  побежал к микрофону, но тут увидел,
что  форганг  забит  артистами,  вышедшими на  шум.  Сияли  золотые  кудри
дрессировщицы Марины Морской.  Величественный шпрехшталмейстер протолкался
вперед и уже поднес к устам микрофон, чтобы успокоить, унять разыгравшиеся
страсти, но тут произошла неожиданность.
     Будто  реактивной тягой  выбросило гражданина в  соломенной шляпе  из
амфитеатра.  Он  взвился над  головами соседей,  закричал дурным  голосом,
замахал руками и ногами.
     Ур резко повернулся и,  пошатываясь,  пошел к форгангу.  В тот же миг
скандальный гражданин упал ничком на  ковер.  Быстро оглядевшись,  он  под
громовые раскаты хохота пополз на  четвереньках к  упавшей во время полета
шляпе и обеими руками натянул ее на голову.


     После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и,  не заходя
к  себе,  постучался в  номер Ура.  Ответа не последовало.  Иван Сергеевич
толкнул дверь, она поддалась.
     В  номере было  темно,  лишь сквозь окно и  раскрытую балконную дверь
сочился пепельный свет  ущербного месяца.  Иван Сергеевич разглядел темную
фигуру на кровати.
     - Ур!
     Тот не шевельнулся,  не ответил.  Иван Сергеевич испугался. Кинулся к
тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.
     Ур  поморщился от  вспыхнувшего света.  Он лежал навзничь на кровати,
одетый, только туфли скинул.
     - Живой, - сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на
стул.  Коротенькие ножки не доставали до пола.  - Эх ты, человек-гора. Чем
тебе помочь?
     - Ничего не надо, - тихо проговорил Ур. - Свет потушите.
     Лилипут выключил свет.  Он знал,  что у Ура бывают приступы слабости,
головной боли.  Знал  и  то,  что  помощи в  такие минуты Ур  не  принимал
никакой. Просто должен был отлежаться.
     - Как же  это ты -  на таком расстоянии,  а?  Метров двадцать было до
того дядечки, не меньше... Ну, лежи, отдыхай.
     - Не уходите, Иван Сергеич.
     - Как хочешь... Помолчим или рассказать тебе чего?
     - Сколько людей на свете...  и все разные,  -  прошептал Ур. - Почему
так?
     - А иначе и быть не может.  У собак и то разные характеры, спроси вот
у Машки, она понарасскажет тебе. Так что уж о людях-то?
     - Такая  пестрота...   -   Ур  словно  с   самим  собой  говорил.   -
Скрещиваются, сталкиваются... расшибаются друг о друга...
     - Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?
     - Огромный пестрый цирк... и у каждого свой номер...
     - Вот это точно,  -  уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. - У каждого
человека свой номер, а вернее - утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то
не показателен,  неудачная особь, а и то делаю свой номер. Даже хобби себе
заимел - роюсь в старых книгах, строчу в толстых тетрадях - радуюсь. Ну, а
нормальные люди-то? У них у каждого по нескольку номеров бывает.
     Ур с видимым усилием повернул голову.  В полутьме комнаты нельзя было
разглядеть лица  маленького человечка.  Чуть возвышался над  спинкой стула
силуэт его головы.
     - Но ведь есть коренная,  глубинная связь, - сказал Ур. - Разум - это
ведь не  просто детерминированный продукт деятельности развитого головного
мозга... это ведь и система...
     - Больно мудрено для меня,  Ур.  Но если ты о связях человеческих, то
странно тебя  слушать.  Будто сам  не  знаешь,  какие были и  есть крупные
общественные движения, объединяющие миллионы единомышленников.
     - Да,  Иван Сергеевич,  вы правы... Я что-то не то говорю. Вы меня не
слушайте, я устал очень... Глупостей много наделал...
     Некоторое время молчали. Потом лилипут сказал:
     - Вот что,  друг ситный.  Возвращайся-ка в свой институт.  Вижу ведь,
как ты маешься.  Ну, побаловался цирком, душу отвел - и будя. Возвращайся,
дело тебе говорю.
     - Нет, Иван Сергеевич, не вернусь...


     Утром к  десяти,  как всегда,  Ур  пришел на  репетицию.  Номер его в
репетициях не нуждался, но цирковая традиция требовала общего присутствия.
Мало ли что потребуется -  одному помочь натянуть канат, другому - собрать
на болтах "шар смелости",  третьему -  лошадь оседлать.  Ур все это охотно
делал.
     Сегодня он был героем дня.
     - Уриэль,  здорово ты вчера подвесил болвана,  -  пробасил старший из
группы Бизоновых, когда Ур взялся помогать ему устанавливать трамплин.
     - Красиво было,  клянусь твоей головой!  -  пылко воскликнул один  из
джигитов.
     Очаровательная  воздушная  акробатка  Зиночка  Астахова  послала  ему
воздушный поцелуй.  А коверный Фима Ножкин подкатился мелким бесом, заорал
тонким голосом в ухо:  "Жюльничество это!",  после чего высоко подпрыгнул,
ухватился за перекладину турника и смешно засучил ногами.
     Марина Морская тоже была тут со своими вертлявыми собачками.  Как раз
она готовила новый номер:  поднимала на  блоках дощечку,  на которой мелко
тряслась от страха белая собачонка.
     - Давай помогу, - подошел к ней Ур.
     Марина искоса выстрелила в него высокомерный взгляд.
     - Официантке своей помогай, - процедила она сквозь зубы и повернулась
к Уру широкой напудренной спиной.
     После полудня Ур выпил у автомата три стакана воды с лимонным сиропом
и прямиком отправился на свой любимый пляж.
     Он  опять далеко заплыл и  лег на спину и  следил задумчивым взглядом
медлительное движение облаков.
     Сейчас там перерыв. Ребята в буфете, и Рустам, который всегда впереди
в очереди к прилавку,  уже набрал для всех кефиру,  булочек и пирожных,  и
вот  они  рассаживаются,  и  Нонна,  сделав первый глоток,  морщит носик и
говорит:  "Опять кефир несвежий".  Валерка сидит рядом с Аней и острит.  У
него  блаженные дни:  Петечке  Ломейко  с  его  "Запорожцем" дана  прочная
отставка. Ах нет, Аня же в отпуске. Наверное, начала уже экзамены сдавать.
Успеха тебе, Анечка...
     А Марк с Аркашей орут про футбол, и Нина Арефьева напускается на них:
интеллигентные с виду парни, а ведут себя как печенеги.
     Потом -  "на высадку" в  настольный теннис.  Сухонький стук ракетки о
шарик.  Шум,  смех,  подначка...  Да ну их, пусть играют сами. Выскочить в
сад,  дать  Джимке  слизнуть с  ладони  кусочек сахару,  поискать взглядом
Нонну.  В каком она сегодня платье?  В светло-сером,  песочном, сиреневом?
Руки  открыты до  плеч,  голова  с  заколотой гривой  темных  волос  гордо
вскинута...  да нет,  вовсе не гордо,  просто вид такой...  Нонна, погоди,
обернись -  я здесь...  Что же ты глядишь так сердито?.. Пойми, нельзя мне
было иначе,  я влез в ваши дела и только напортил все -  ведь только из-за
меня,  из-за  выходки этой на  пиреевской защите закрыли океанскую тему...
Дело  твоей  жизни,  Нонна...  Да  и  вообще...  нельзя,  нельзя мне  было
приклеиваться так прочно...
     Знаю, ты удивляешься, что я и весточки тебе не шлю. Не знаешь только,
сколько раз начинал я письмо.  Даже конверт давно надписан.  Строгий такой
конверт, с портретом Чебышева...
     Нонна,  пойми,  пойми, пойми! И не презирай меня за бегство. Я не мог
иначе...
     Когда Ур выходил из воды,  он увидел своего пляжного знакомого,  Гуго
Себастиана.  Симпатичный  швейцарец  с  улыбкой  поднялся  навстречу  Уру,
поздоровался.
     - Я вторично был вчера в цирке,  -  сказал он. - Вы были великолепны,
господин  Уриэль,   когда  посрамили  неверящего.   Я  увезу  незабываемое
впечатление о встрече с вами.
     Ур растянулся на горячей гальке. Себастиан сел рядом и продолжал:
     - Мне  понятен теперь,  господин Уриэль,  ваш интерес к  моим морским
путешествиям.  Я  случайно узнал,  что  вы  занимались научной  работой  в
области физики моря.  Полагаю,  что  цирк  для  вас  -  нечто вроде хобби?
Приятное занятие на время отпуска?
     - Откуда вы узнали?
     - Гид нашей группы, очень милая, кстати, девушка, сказала нам об этом
вчера,  после представления.  А откуда узнала она,  право,  не знаю... Мне
кажется,  вам  жестко  лежать  -  не  хотите   ли   воспользоваться   моей
подстилкой?..  Нет? Как угодно... - Себастиан лег на живот, прикрыв голову
абхазской  войлочной  шляпой.  -  А  вы  не  бывали,  господин  Уриэль,  в
Санта-Монике?  - спросил он немного погодя.  - О, вот где следует побывать
человеку, интересующемуся морем. Там работают замечательные океанологи. От
причалов Океанариума уходят в кругосветные плавания превосходно оснащенные
суда. Уникальная библиотека, музей, международные связи...
     - Знаю я о Санта-Монике, - сказал Ур. - И читал труды Русто.
     - О да,  Русто!  Он,  можно сказать,  создал Океанариум. Превосходный
ученый!   Мне   рассказали,   что   Ватикан  дал   им   крупную  сумму  на
исследование... чего бы вы думали? Морского пути пророка Ионы на корабле и
далее - во чреве китовом.
     - Что за пророк Иона?
     - Как, вы не знаете библейского сказания об Ионе?
     - Не знаю. Я не читал Библию.
     - Вы  читали труды господина Русто,  но  не читали Библии!  С  каждым
разом вы поражаете меня все больше, господин Уриэль...
     - А вы,  господин Себастиан, не проповедник ли, случайно? Вы говорите
с таким пафосом...
     - Я не проповедник. Увы, я немало грешил в жизни и не достоин высокой
проповеднической миссии. Но я разделяю взгляды и учение неоадвентистов.
     - А кто это такие?
     Себастиан ответил не сразу.  Видимо,  колебался - стоит ли продолжать
разговор с этим атеистом...
     - Ну хорошо, - сказал он негромко. - Если вас интересует... Итак, мы,
неоадвентисты,  верим во  второе пришествие Христа.  При этом наши взгляды
далеки от  средневековых.  Мы не представляем себе бога в  виде бородатого
джентльмена,  сидящего босиком на облаке.  О нет! Высшую силу, управляющую
мирозданием, мы видим в различных проявлениях, в свободной воле электрона.
Это и есть бог,  высшее существо,  которое мы почитаем.  С другой стороны,
дьявол  проявляет  себя  в  форме  свободной воли  элементарной частицы  с
обратным  потенциалом и  массой  покоя  в  шестьсот  шестьдесят шесть  раз
меньшей... Но я вижу, что вы улыбаетесь...
     - Простите,  - сказал Ур. - Я подумал, слушая вас: если бог проявляет
себя в  свободной воле электрона,  то в каком же виде должен явиться божий
сын Христос? Уж не в виде ли нейтрино?
     Себастиан снял огромные свои очки и  пристально посмотрел на  Ура.  У
него были черные треугольнички бровей и желтые глаза,  исполненные кроткой
печали.
     - Понимаю,  что вы шутите,  господин Уриэль,  -  сказал он.  - Высшая
сила,   управляющая  мирозданием,   не  нуждается  в  какой-то  постоянной
оболочке.  Но,  разумеется,  спаситель явится в образе человека.  В образе
Человека, господин Уриэль, - медленно повторил он, выделив слово "человек"
ударением.
     - Вы вполне серьезно верите во второе пришествие?
     - Почему вас это удивляет?
     - Мне  трудно объяснить...  Вы  человек очень  современный,  господин
Себастиан. Сведущи, по-видимому, в науке, путешествуете по всему миру... И
как-то не вяжется это с... ну, вот с древними мифами, что ли...
     - Именно потому,  что  я  много путешествую,  я  много вижу  и  много
размышляю. Мир опасно болен, Уриэль. Каждый готов утопить ближнего в ложке
воды,  лишь бы  сделать еще шажок наверх,  лишь бы  урвать побольше денег,
побольше   благ,   обильно   предлагаемых  ныне,   побольше  удовольствий.
Согласитесь,  сэр,  что  долго так  продолжаться не  может.  Мы  либо сами
истребим себя,  род человеческий,  в войнах,  либо превратимся в бездумных
скотов.   Такой  исход  не   может  не  противоречить  основной  программе
мироздания - я имею в виду разум как венец творения. Не логично ли сделать
из  всего  этого  вывод  о  необходимости спасения?  Как  бы  ни  выглядел
спаситель, он непременно явится.
     - В том,  что в