Баскер  все  смотрел  на  них  тлеющими  глазами  -   высокомерно   и
равнодушно, а где-то там, на окраине обморочного мира,  надрывался  криком
Иван  Сусанин:  не  надо...  Хозяин...  жуткое  же  дело...  добром   надо
разойтись, добром!.. И вдруг мегафонный голос проговорил ниоткуда:
     - Хозяин, коли ты здесь, так откликнись. Чего в молчалку играешь?
     Он медленно, как в воде, протянул руку и включил внешнее оповещение.
     - Я здесь, - сказал он.
     - Здесь он, видите ли, - произнес голос  язвительно.  -  А  зачем  ты
здесь, спрашивается? Чего тебе от нас понадобилось?
     - Ничего.
     - Так а чего тогда приехал? Предвыборную агитацию среди нас проводить
намылился? Так это - мертвый номер.
     - Нет. Я вообще не к вам. Я - в институт.
     - Зачем?
     Все тебе объясни,  подумал  он.  Все  тебе  расскажи...  Баскер  тоже
внимательно слушал. Он подошел совсем близко  и  вдруг  -  опустил  башку,
положил ее косматым подбородком  на  капот,  не  отводя  страшного  своего
взгляда ни на секунду. На кого он смотрел? И что  он,  собственно,  видел,
что он мог видеть сквозь фотохромное стекло?..
     - Эй, Хозяин? Чего замолчал? Неужели же соврать собрался? А ведь  про
тебя в газетах пишут, что, мол, никогда не врешь.
     - Там мой друг. Он умирает. Я могу его спасти.
     Он вдруг понял, по наитию какому-то внезапному, что  сейчас  можно  и
нужно говорить все, что захочется. Без размышлений и  расчета.  Что  слова
сейчас ничего не решают.  Решает  что-то  другое...  Собственно,  все  уже
решено, и при этом - еще до начала разговора. Сейчас поедем дальше...
     - Ничего себе, придумал! Да ты разве врач?
     - Нет. Но я умею его вытаскивать. Оттуда - сюда.
     - Экстрасенсор, что ли?
     - Да, пожалуй.
     - Меня экзема вот замучила, - сказал голос с усмешкой. - Не поможешь?
     - Нет. Я умею помогать только одному человеку.
     - Хе. Чего же ты тогда в президенты целишься? Это же  надо  миллионам
помогать...
     На это он отвечать не стал.  Он  смотрел  в  красные  глаза  зверя  и
старался отогнать привязавшуюся вдруг мысль, что это ОН говорит, баскер, а
никакой не Гроб Ульяныч. Нет на свете никакого Гроб Ульяныча с мегафоном -
сидит Зверь и разговаривает  железным  шелестящим  голосом,  насмешливо  и
равнодушно-язвительно - только влажные кривоватые губы слабо шевелятся...
     - Молчишь? А вдруг выберут? Что тогда делать будешь, Честный  Стасик?
Налоги дальше задирать?
     - Не знаю. Может быть.
     - А с ценами на зерно что будет? А с  баскерами  что  будешь  делать?
Запретишь?
     - Не знаю пока. Это все мелочи, Герб Ульяныч. Буду искать оптимальное
решение.
     - А с чиновниками? Тоже - оптимальное?
     - Разгоню к черту. Я люблю их не больше вашего.
     - Скорее уж они тебя разгонят... Хотя у тебя - сила! Не очень-то тебя
разгонишь,  пожалуй...  Что  это,  кстати,   за   сила   такая,   господин
Красногоров? Объясните простому человеку.
     - Судьба, - сказал он, глядя в тлеющие глаза Зверя. - Предназначение.
Фатум. Рок.
     - Не понимаю. Поподробнее.
     - Господин Вакулин, - сказал он. - Я прошу прощения, но, может  быть,
в другой раз как-нибудь это обсудим? Я спешу.
     Голос помолчал, а потом произнес, растягивая слова:
     - Оборзе-ел, однако... Ты мне чего-то не нравишься, Хозяин!
     - Взаимно, ГРОБ Ульяныч.
     Сейчас поедем, снова подумал он. Все. Сейчас.  Еще  только  несколько
фраз, и поедем...
     - А жалко. Давно с тобой  поговорить  хотел.  Давненько...  А  вот  -
спешишь, оказывается...
     Он промолчал  снова.  Никак  не  отделаться  было  от  ощущения,  что
разговариваешь со зверем, а не с человеком.  Наваждение.  Морок.  А  глаза
рдели, как огонь, который никак не мог для себя решить: разгореться сейчас
во всю силу или, напротив, тихо умереть...
     - Ладно, - сказал голос. - Договоримся так. Завтра жду тебя  к  себе.
Поговорить хочу. Как следует, спокойно, без спешки.
     - Не возражаю.
     - Вот и хорошо. Завтра, как поедешь, мой  человек  тебя  встретит  на
дороге, договорились?
     Он повторил терпеливо:
     - Не возражаю.
     - Еще бы ты возражал!.. Только не вздумай лететь  на  вертолете...  -
голос усмехнулся. - Не советую.
     Он промолчал и на этот раз. Он смотрел, как медленно пошел к  черному
небу полосатый журавль  шлагбаума.  "Иль  мне  в  лоб  шлагбаум  влепит...
НЕПРОВОРНЫЙ инвалид..." Непроворный. Вспомнил... "Непроворный", - хотел он
сказать  Ванечке,  но  тут   отчаянно   завопил   впереди   Иван   Сусанин
Маловишерский:
     - Герб  Ульяныч,  ну,  ей-богу!  Скотину  убери!  Она  ж  тут  бродит
где-то... Как я выйду?
     И тотчас же тоненький детский голосок на всю мрачную  ледяную  округу
чистенько вывел: "Куковала  та  сыва  зозу-уля..."  -  и  замолчал,  резко
оборвав. Это была любимая мамина песня. Песня из детства. Она прозвучала -
здесь и сейчас - внезапным заклинанием Зверя. Она и была заклинанием...
     Баскера не стало. Он не ушел, не умчался, не скользнул и не канул  во
тьму. Его попросту больше не было. Нигде. "Гос-с-с...", - снова просвистел
Ванечка и глянул на Станислава мелко моргающими своими глазками,  все  еще
осунувшийся, но уже заметно веселеющий и приободривающийся.
     - "Непроворный инвалид", - сказал он ему. - Все. Отмучились.  Вперед,
газу. Газу, Иван!



                                    9

     Почему, откуда взялось вдруг  у  него  ощущение  беды?  Почему  вдруг
цепенящая ясность возникла: ничего еще  не  кончилось,  ничего  не  ладно,
самое гадкое по-прежнему впереди?
     И ничего не значит, что приняли с распростертыми - распахнули мрачные
неприступные   ворота   в   грязно-белой   угрюмой   неприступной   стене,
вылупившейся, словно опухолями, обманными выпуклостями, за которые  нельзя
зацепиться и на которые нельзя опереться - да и что  толку,  если  даже  и
можно было бы: по верху густая колючка, явно под током...
     И ничего не значили враз смягчившиеся при виде высокого гостя  усатые
унтер-офицерские морды,  и  приветственно  вспыхнувшие  огни  над  главным
подъездом плоского грязно-серого здания института (без  окон,  совсем,  ни
одного, а сам парадный вход - словно лаз в капонир).
     И ничего хорошего не обещали широкие приветственные жесты  возникшего
вдруг из недр генерала Малныча, безмерно радушного, будто  перло  из  него
все радушие всех генералов России вместе взятых...
     Была - опасность. Была - угроза. Были: ложь, страх, паутина в  темных
углах. Было - обещание беды. Почему? Откуда?
     Может быть, он впервые почуял это, поймав ненароком стеклянный  лютый
взгляд начальника караула, такого усердного и почтительного всего  секунду
назад?
     Или не понравилась ему мягкая, вполне вежливая  и,  в  конце  концов,
закономерная  перепалка,  возникшая  в  вестибюле,  когда  генерал  Малныч
радушно, но непреклонно предложил сопровождающим "задержаться и отдохнуть"
именно в вестибюле. "Вот здесь и диванчики установлены  на  такой  случай,
очень удобно".
     - Отлично, генерал, -  сказал  он  бодро  и,  обратившись  к  Майклу,
распорядился: - Я полагаю, майор, вам лучше  будет  вернуться  к  машинам.
Доложите там обстановку. В штаб.
     (Зачем он назвал Майкла  майором?  Майкл  и  в  армии-то  никогда  не
служил. Но он назвал бы его и полковником,  если  бы  Майкл  был  ну  хоть
чуть-чуть похож на кадрового военного. Инстинктом старого лиса  чувствовал
он, что здесь уместна была бы именно АРМИЯ...  Но  Майкл  тянул  в  лучшем
случае на сержанта. На сержанта спецназа. Спецухи...)
     - Ну, зачем же - к машинам? - тут  же  среагировал  радушный  генерал
Малныч. - Господам офицерам будет  гораздо  удобнее  здесь.  И  потом,  вы
знаете, Станислав Зиновьевич, у  нас  тут  -  определенный  порядок...  Не
хотелось бы нарушать... А доложить в штаб -  это  сию  же  минуту,  я  вас
немедленно провожу, чтобы вы могли связаться...
     - Отлично, генерал! Благодарю вас.
     (В вестибюле - кремовом, матовом, уютно освещенном скрытыми лампами -
было три двери, и около каждой стоял унтер с деревянным лицом и с кобурою,
сдвинутой в боевое положение и расстегнутой. В этом  тихом  монастыре  был
свой устав, и его умели здесь навязать - непреклонно и безоговорочно).
     Взгляд Майклу. (Этот - в порядке, не подведет). Взгляд Косте  (пустой
номер, ничего не понимает малыш, слишком  много  курит,  чтобы  соображать
быстро  и  ясно,  "распущенность  и  никотин").  Взгляд   Ивану.   (Полная
безмятежность.  Даже  видеть   это   страшно.   Бедный,   бедный   генерал
Малныч...)...
     Плохо. Плохо здесь. И пахнет чем-то поганым. Что с  Виконтом?  Почему
не докладывает, гнида скуломордая?.....
     - Однако, связь - это не к  спеху,  генерал.  Я  хочу  видеть  Виктор
Григорьевича.
     - Разумеется! Но заверяю вас с радостью: он - в  полном  порядке!  Вы
можете быть совершенно спокойны...
     - И тем не менее.
     - Обязательно. Понимаю вас. Сам измучился. Не поверите, всю ночь, как
проклятый... Виноват, сударь, - (это - Ивану). - Я же просил остаться...
     - Генерал, - сказал веско господин Президент.  -  Это  -  мой  ЛИЧНЫЙ
телохранитель. Он ОБЯЗАН меня сопровождать. Даже в сортир.
     Возникла драматическая пауза. Генерал  Малныч  мучительно  боролся  с
инструкцией. С монастырским уставом. А может быть, -  проще,  проще!  -  с
нежеланием каких-то неведомых осложнений?.. Это было непонятно. Здесь  все
было непонятно. Здесь были порядки спецтюрьмы, а  никакого  не  института,
пусть  даже  и  самого  закрытого.   Порядки   домзака   для   обладателей
"вялотекущей шизофрении". Вот почему  здесь  было  так  мерзко  и  погано,
несмотря на кремовые эти панели, на  бархатистые  уютные  диванчики  и  на
добротную копию картины "Русь изначальная", повешенную умело и  на  место.
Тюрьма.
     - Ценю ваш юмор, господин  Красногоров,  -  сказал  наконец  генерал,
осклабляясь с очевидной натугой. - Однако же, внутрь, я извиняюсь, сортира
даже ему, наверное...
     - Ну, генерал, - сказал господин Президент, теперь уже благодушно.  -
Ну, мы же все-таки с вами не в сортир идем?..
     - Хе-хе... И однако же, вы должны согласиться...
     - Безусловно. И соглашаюсь!  Двух  мнений  здесь  и  быть  не  может,
генерал. Вы - хозяин, я - всего лишь гость...
     - Да. Но с другой стороны... Определенные правила...
     - Причем гость - званый, не так ли? Или я ошибаюсь?..
     - Естественно, естественно, хотя, согласитесь, уставы не нами писаны,
но - для нас... хе-хе...
     - Основной  вопрос  философии:  человек  для  устава  или  устав  для
человека?..
     - Вот именно, вот именно... Но мы - люди военные,  представьте  себе,
несмотря на наши совершенно мирные занятия, и  устав  для  нас  важнее,  я
извинясь, конституции...
     Переговариваясь таким образом, фальшиво и натужно,  проследовали  они
из вестибюля (мимо неприязненно закаменевшего унтера) вглубь  укрепрайона,
в длинный кремовый коридор, пустой, стерильно чистый, голый, припахивающий
больницей (валерьянка, лизол, слегка подгоревшая  кашка),  а  затем  через
ниоткуда вдруг взявшуюся  в  гладкой  стене  дверь  -  в  другой  кремовый
коридор, не отличимый от первого, и Ванечка, неслышимый и даже почти можно
сказать невидимый (как и надлежит настоящему ниндзя-невидимке), следовал в
почтительном отдалении с постным  личиком  конфидента  и  приживалы,  а  в
третьем коридоре возник вдруг перед ними и молча присоединился  длинный  и
длиннолицый  человек   в   синем   хирургическом   халате   задом-наперед,
представленный без всякой помпы как "доктор Бур-мур-мур-шин",  но  из  под
халата виднелись у этого доктора бриджи с полковничьим кантом и зеркальные
форменные штиблеты...
     Все было плохо, плохо, тревожно, фальшиво, Ванечка прикрывал тылы, но
не  с  тылу  грозила  беда,  а  непонятно  откуда...   натужная   болтовня
генерала... неприкрытое неудовольствие в желтых глазах длинного доктора...
и этот странный шум, на самом краю слышимости, словно предобморочный  звон
в ушах - то ли танцы где-то за тремя стенами происходили,  то  ли  работал
машинный зал, то ли толпа  статистов  на  какой-то  угрюмо-безумной  сцене
твердила, шептала, бормотала,  временами  вскрикивала:  "О  чем  говорить,
когда не о чем говорить"... И  он  понял  вдруг,  почему  генерал  Малныч,
человек скорее молчаливый и уж отнюдь не светский,  болтает  непрерывно  и
какие-то  пустяки:  генерал  находился  в  состоянии   крайнего   нервного
напряжения и, видимо, тщился как-то заглушить этот фоновый, но  явственный
шум. (Так нервные домочадцы, принимая уважаемого гостя,  тщатся  заглушить
собою жуткие мычания домашнего дауна из соседней комнатенки.)
     - А где же обещанная вами военная  помощь,  генерал?  -  спросил  он,
чтобы прервать этот натужный и неестественный поток словес.
     - Какая помощь? - генерал прекрасно понял, о какой помощи  спрашивает
его Хозяин, и откровенно заметался, не находя готового ответа  и  не  зная
что сказать.
     - Обещали же БТР навстречу выслать. Ай-яй-яй, хорошо, что  миром  все
обошлось...
     - Да... Бэтээр... Разумеется. Но представьте себе...
     - Дисциплинка, - подал вдруг голос длиннолицый доктор и уставился  на
Хозяина желтыми круглыми глазами кота. Этакого помойного  непредсказуемого
кошкана, - бойца и вора.
     - Вот как? - вежливо сказал ему Хозяин.
     - Дисциплинка у нас ни к черту здесь, господин Красногоров. Какие  уж
тут бэтээры. Водогреи работают, и на том спасибо.
     Хозяин счел необходимым внимательно посмотреть на него и провозгласил
(из неисчерпаемого репертуара Кузьмы Иваныча):
     - "Комбат пешком не ходит - берет с собой бэтээр или зампотеха".
     - Вот именно, - с готовностью подтвердил помойный кошкан, ничего, как
видно, не поняв, а генерал Малныч торопливо предложил: "Сюда, прошу вас" и
простер белую свою, холеную длань в сторону отъехавшей вбок дверцы  лифта,
а бесшумный Ванечка вообще  ничего  не  сказал,  но  неуловимым  движением
скользнул между ними всеми и оказался в незнакомом и  замкнутом  помещении
первым.
     В лифте пахло  уже  не  больницей,  а  казармой.  Сапогами.  Ружейным
маслом. Суконной безнадегой всеобщей воинской повинности.
     Все молчали. Он боролся с навалившейся вдруг клаустрофобией и  сквозь
прижмуренные веки следил за генералом. В сущности, это был совершенно  ему
не знакомый и мало приятный человек. Встречались несколько раз. Говорили о
медицине. Виконт помыкал им как холопом. Считал  ослом  и  солдафоном.  Но
почему-то продолжал держать при себе. Для пользы дела. Виконт  всегда  был
великим и безусловным адептом Пользы Дела...
     Генерал Малныч временно перестал говорить,  но  губы  его  продолжали
шевелиться, а взгляд остекленел. Он был -  далеко  отсюда.  Он  словно  бы
объявил себе антракт и теперь то ли  отдыхал,  то  ли  сочинял  текст  для
второго действия. Длиннолицый доктор посапывал волосатым  носом.  От  него
мощно и неодолимо несло табачищем. Ванечка стоял индифферентно. Интересно,
что ВАНЕЧКА думает о ситуации?
     (Он вдруг вспомнил, как однажды, находясь в раздражении,  сказал  ему
сварливо: "Интересно, что ты испытываешь, зная, что любого человека можешь
убить сию же секунду..." Ванечку эта фраза задела совершенно необъяснимо и
почему-то весьма болезненно: "А вы  что  испытываете,  когда  знаете,  что
любому человеку можете дать по рылу? И вообще - жизнь ему покалечить?"  "Я
не могу - любому" "И я не могу -  любого"  "И  потом,  я  всегда  думаю  о
последствиях" "А я тоже всегда думаю о последствиях..." Он тут  же  сложил
оружие и самым смиренным  образом  принес  свои  извинения.  Замечательный
получился разговорчик. Ванечка наверняка его уже  не  помнит.  Он  -  злой
парнишка с короткой памятью добряка...)
     Они вышли из лифта и оказались в кремовом тупичке с затхлым  воздухом
жилконторы. Дверь там была, закрытая плотно, а рядом с дверью - стул, а на
стуле развалившийся (длинные ноги - далеко вперед) унтер в десантной форме
и, разумеется, с усами. Увидевши  начальство,  он  вскочил  с  грохотом  и
принял уставное положение, но, что хоть  и  мельком,  но  поразило,  -  ел
глазами он вовсе не генерала Малныча и уж конечно не господина  возможного
президента, а этого самого желтоглазого  доктора  Дыр-бур-шихина,  который
вдруг выдвинулся из-за спин, оказался впереди всех и буркнул унтеру что-то
отрывистое, что-то вроде: "открыть", или "пропустить", или вообще "брысь!"
Во всяком  случае  дверь  тут  же  распахнулась  сама  собою,  и  господин
возможный президент оказался в помещении, сплошь заставленном  аппаратурой
и обширном, но это была вовсе не палата усиленной терапии, как он  ожидал,
это было что-то сугубо военное, вся аппаратура была  цвета  хаки,  и  люди
здесь все были - военные, и светились какие-то огромные экраны, похожие на
локаторные... Это была радиорубка, или пункт связи, или как это там у  них
называется...
     - Куда вы меня привели? - спросил он генерала.
     - Как? - поразился тот. - Вы же хотели связаться... Вы, так  сказать,
выразили намерение... пожелали......
     Не хочет он вести меня к Виконту. Не хочет, и все. В чем  дело?..  Он
отогнал вновь нахлынувший на него страх и сказал спокойно: "Хорошо-хорошо.
Спасибо. Куда прикажете?.."
     Его тут же препроводили, какой-то офицерик  моментально  выскочил  из
своего кресла, уступая место, он сел и назвал офицерику код вызова.
     - Это я, голубчик, - сказал он Крониду. - Я уже здесь, на месте. - Он
говорил медленно, нарочито растягивая слова, как никогда раньше и  ни  при
каких обстоятельствах с Кронидом  не  говорил.  -  Все  прекрасно.  Все  в
полнейшем порядке. Я вами доволен, голубчик... - Он  усмехнулся  мысленно,
представив себе,  как  лезут  на  лоб  глаза  у  Кронида,  слушающего  эту
галиматью. - Готовность "зеро" приказываю отменить. Жду вас здесь,  как  и
договаривались, но можно и пораньше, поскольку ВСЕ ПРЕВОСХОДНО... Можно  и
пораньше. Как вы меня поняли?
     - Понял вас хорошо, - сказал Кронид - тоже медленно и тоже не  похоже
на себя. - Приказано прибыть, как договаривались,  но  можно  и  пораньше,
поскольку все обстоит превосходно.
     - Выполняйте, голубчик, - сказал господин Президент утомленно.
     - "Зеро" отменяю, - сказал Кронид.
     - Отменяйте, дружок, отменяйте. Оно теперь ни к чему.  Я  жду  вас  в
течение двух часов.
     - Есть, - сказал Кронид.
     Поднимаясь из кресла, он поймал взгляд Ивана. Иван  был  готов.  Иван
был в полном и безукоризненном порядке. Я тоже в порядке, и я тоже  вполне
готов. Но к чему именно?.. Да к чему угодно, подумал он. Я  готов  к  чему
угодно...
     Диковинная и нелепая мысль вдруг вынырнула из глубин  его  смутных  и
невнятных опасений. Никакого Виконта  здесь  нет.  Виконт  вполне  здоров,
ничего знать не знает и находится в самом дальнем далеке отсюда. В Питере,
например. Дома у себя, на Сампсониевском. Сидит, положив  вечно  мерзнущие
свои, закутанные в плед,  конечности  на  "козетку  луи",  сосет  холодную
похрипывающую трубку и тупо смотрит на экран с очередным Шварценеггером...
А здесь происходит что-то совсем другое. Совсем не то.  Меня  сюда  просто
заманили. Эта скуломордая падла  использовала  Виконта  как  наживку.  Они
знали, что я могу отказаться от любой затеи,  от  любого  приглашения,  от
любой встречи. Но не от этого...
     Ловко. Кто? Кто?! Военные? Вполне возможно. Они не  любят  меня.  Так
же, как и я их. И даже больше: я, в  конце  концов,  готов  их  терпеть  и
терпеливо терплю......
     Нет. Не проходит. Не получается. Если бы  это  был  военный  заговор,
командующий округом уж как-нибудь обеспечил бы мне вертолет - лететь сюда.
Вертолет бы уже стоял готовенький, с разогретым движком. Нет.  Слишком  уж
все сложно в этом предположении получается.  Авария  на  автостраде.  Гроб
Вакулин... Да и чего они от меня хотят? Убить? Давно бы уже  убили.  Прямо
во дворе, по сю сторону стены. Сразу. В плен ме