Он
рассказывал правду, одну только правду, хотя и не всю правду. Он умел  это
делать.  Он  был  профессионал,  профессионал-самоучка.  "Мои  встречи   с
Хозяином". Забавные  случаи.  Поучительные  истории.  Заметки  к  портрету
Великого Человека. Великого? Великого, великого,  -  без  всяких  сомнений
Великого... Но при этом, когда он выступал, скажем, перед алкашами,  перед
Партией, скажем, Любителей Пива,  он  рассказывал  им,  какой  утомительно
нудный  и  высокомерный  трезвенник  этот   Хозяин.   А   выступая   перед
трезвенниками, с веселым смехом и тонко разыгранным комическим  огорчением
- о единственном  известном  ему  (и  всему  миру)  случае,  когда  Хозяин
перебрал  малость  джину  с  тоником  и  оскорбил  действием   британского
культурного атташе... (А  теперь  вот:  "Может  ли  поссориться  Станислав
Зиновьевич с Виктором Григорьевичем? Нет, нет и еще раз нет.  Ибо  к  тому
есть серьезные причины. Например, святость старой дружбы." И дальше  -  на
две минуты об отношении Хозяина к дружбе... Зачем? Что он  имеет  в  виду?
Намекает на что-то? На что?)
     Он почувствовал ее пальцы у себя на лице.
     - Только не убивай его, -  прошептала  она  ему  в  самое  ухо.  Едва
слышно.  На  пределе  слышимости.  Он  не  столько  услышал  ее,   сколько
догадался. - Не надо. Пожалей. Ведь ты его обидел.
     Страшная штука - ревность, подумал он отстраненно. Подлая и коварная.
Все видно. Ничего не скроешь. И - ни от кого.
     - Лапка, - сказал он. - Что за мысли у тебя. Я и не  думаю  об  этом.
Клянусь.
     - Я знаю. Но ты говорил, что тебе и думать не надо...  что  это  само
собой у тебя получается...
     - Когда я это тебе говорил?
     - Ну, не ты. Кто-то из твоих. Я подслушала.
     - Меньше глупостей подслушивай. Они все - дурачки суеверные. Они  эти
глупости друг другу повторяют, когда им  страшно  становится.  "Хозяин  не
выдаст.  Хозяин  всех  врагов  разразит  и  повергнет..."  Они  ничего  не
понимают.
     - А ты - понимаешь?
     - Нет. Тут и понимать-то нечего.
     - Не обижай его, - снова сказала она. - Пожалуйста.
     - Хорошо. Обещаю, - он  снова  закрыл  глаза.  -  Рейтинг,  черт  его
подери, все время падает... - пожаловался он. - Второй месяц подряд. Никто
не может  понять,  в  чем  дело,  вот  и  мучаемся,  чепухой  головы  себе
забиваем... Осрамимся, провалимся. Вот увидишь.
     - А я знаю, откуда это, - сказала она радостно. - Это из "Каштанки".
     - Точно. Молодца!
     - Я в детстве думала, что он говорит: "Осрамимся, провалИмся", а  они
надо мной смеялись...
     Она замолчала, тихонько массируя ему веки, и вдруг сказала:
     - Это потому что ты стал думать о себе.
     - То есть?
     - Рейтинг падает. С самого начала ты думал о них и только  о  них,  и
они это чувствовали. Это сразу чувствуется. Тебе было все равно, что будет
с тобой. А теперь... а теперь стало не все равно.
     - И это тоже чувствуется?
     - Да.
     Он помолчал, пораженный ее словами. Потом спросил:
     - И что мне теперь с этим делать?
     - Не знаю. Вообще-то каждый нормальный человек должен думать о  себе.
Просто обязан. Как же без этого?.. Не знаю, что тут делать.
     Что это у нее работает там, за  витражами  этих  чудных  многоцветных
леденцовых глаз? Интуиция? Или - ум?.. Откуда у нее ум? Или ей  вообще  не
восемнадцать лет, а все двадцать восемь, и кто-то ловко  подложил  ее  под
меня, а точнее будет: ловко подложил ее  МНЕ,  -  как  бомбу  замедленного
действия, обведя вокруг пальца всех: и меня, и Николаса, и  Кузьму  нашего
Иваныча?..
     Эй, эй, прикрикнул он на себя. Ты что это?  Совсем  оборзел?  Это  же
Дина  твоя,  Динара.  Последняя  любовь.  Верность.  Нежность.  Счастье...
Очухайся. Подбери свой поганый язык... Причем тут, впрочем, язык? Как  раз
язык-то знает свое место и лежит тихо-тихо...  Тут,  брат,  не  язык,  тут
хуже, тут в мозгах порча завелась... И даже не  в  мозгах,  а  в  душе,  в
душонке твоей, обремененной трупом...
     Он чувствовал, что засыпает. И лень было встать и перебраться в  свою
спальню. И лень было по-настоящему, с пристрастием и беспощадно,  заняться
этой  гнилью,  которая  последнее  время  завелась  внутри   и   принялась
помаленьку выедать все, что пока  еще  уцелело  от  прошлого:  ум,  честь,
совесть... нашей советской  эпохи...  преобразований  и  побед,  всегда  в
единстве с народом...
     Он заснул.
     Он проснулся (или  очнулся?),  словно  от  внезапного  крика.  Сердце
дергалось и корчилось, будто повешенный на веревке. Но было совсем тихо, и
он ничего не слышал сначала, а потом  догадался,  что  это  -  интерком  в
соседней комнате, в его спальне.
     Никаких резких движений, привычно вспомнил он.  Медленно.  Плавно.  В
три разделения... Он осторожно освободился от шали и не торопясь сел. Дина
тихонько посапывала у него под боком, по-кошачьи прикрыв  лаково-когтистой
лапкой  глаза.  Бесшумно  мерцал  экран  телевизора.  И  снова  закурлыкал
интерком - вежливый, но настойчивый и неотступный, как сам Кронид.
     - Да, - сказал он, нажимая клавишу. В спальне у него было холодно,  и
сразу же, даже на пушистом ковре, озябли босые ноги.
     - Извините, господин Президент, - сказал тихий голос Кронида. - Это -
генерал Малныч. Срочно. Настаивает.
     Так. Опять что-то с Виконтом... Господи, да почему же "что-то"? Ясно,
ЧТО может быть с  Виконтом.  Не  приглашение  же  на  день  рождения.  Три
тридцать на часах.
     - Давайте его.
     На  экранчике  появилось  скуластое  молодое  лицо  и   раскосые,   с
азиатчинкой, глаза. Почему-то он был в форме,  даже  и  при  фуражке.  Для
важности, что ли? Он был осел.
     - Станислав Зиновьевич, у нас очередной приступ.
     - Ясно. Сильный?
     - Очень сильный. Как позапрошлой зимой, и может быть даже  еще  хуже.
Нам никак не удается стабилизировать мерцания...
     - Хорошо. Я буду готов через пятнадцать минут. Высылайте машину.
     - Уже выслали. Вертолет.
     - Что?
     - Вертолет, - повторил  генерал  Малныч.  -  Он  будет  у  вас  через
тридцать, тридцать пять минут...
     - Что за черт. Где вы?
     - Мы на базовом участке. Это недалеко. Сорок минут лету.
     Дина была уже здесь -  принесла  носки,  штаны,  туфли.  Он  принялся
одеваться. Раздражение одолевало его все круче и наконец одолело.
     - Черт бы вас всех подрал! - рявкнул он как на митинге. - Чего вы все
стОите с вашими  капельницами!  Без  знахарства  -  ни  на  шаг!..  Нашли,
понимаешь, исцелителя себе! Парацельсия!.. Тошнит меня от вашей  медицины,
блевать хочется. Дармоеды, черт вас всех подери!..
     Генерал молчал, смиренно и преданно поедая его глазами. Все шло,  как
обычно идет, если  приступ  случается  в  неудобное  время.  А  он  всегда
случается в неудобное время. На то он и приступ.
     Одной ногой в штанине, свирепея все  больше,  он  отключил  к  чертям
драным этого идиота в медицинских погонах и гаркнул Крониду:
     - Слышали? Подготовить посадку!
     - Есть подготовить...
     - Полечу один. Все встречи  на  завтра  -  отменить...  -  Он  увидел
странное выражение на лице Кронида и спросил: - В чем дело? Что там еще?
     - Ничего, - поспешно сказал Кронид, приводя лицо в порядок. -  Ничего
существенного.
     Было ясно, что он уклоняется, что еще какая-то гадость там  произошла
- поймали кого-нибудь на  взятке  (в  Липецком  отделении),  или  пасквиль
очередной вышел, или предал  кто-нибудь,  паскудник  проворовавшийся...  к
черту, к черту, к свиньям собачьим... или -  опять  какую-нибудь  мерзость
запустили про Динару... Не желаю сейчас этим заниматься,  завтра,  завтра,
послезавтра.
     Он злобно натягивал сорочку, жилет, не глядя загонял  ноги  в  туфли,
Динара торопливо застегивала ему запонки на манжетах, сердце  бухало  так,
что в виски отдавало, и голова была мутная, дурная, и как всегда  в  такие
нехорошие минуты он вдруг обнаружил, что хуже видит.
     Ему было страшно.
     Очень не хотелось в этом  признаваться  самому  себе,  он  беспощадно
давил в себе поганые видения, но ему было ПО-НАСТОЯЩЕМУ  страшно,  как  не
бывало,  может  быть,  с  того,   самого   первого,   Виконтова   приступа
(случившегося еще до новой эры)... Какие там еще мерцания? Что за мерцания
такие? Почему? Не было раньше  никаких  мерцаний...  Он,  натужно  кряхтя,
зашнуровал  туфли,  распрямился,  прикрывая  веки,  чтобы  избавиться   от
проклятых звездочек и блесток перед глазами,  и  протянул  назад  руки,  в
рукава куртки, которую держала наготове Динара.
     - Спасибо, лапка, - проворчал он ей, стараясь смягчить голос, все еще
норовящий у него сорваться то ли на команду,  то  ли  на  истерику.  -  Не
обращай  внимания.  Это  я...  того-этого...   волнуюсь   маленько,   если
по-честному...
     - А ты не волнуйся, - сказала она спокойно и даже, пожалуй,  властно.
- Все обойдется очень хорошо, вот увидишь.
     И он снова мельком подумал: да вправду - восемнадцать ли ей лет, этой
спокойной властной женщине? Не похоже ведь. Совсем не похоже... Он тут  же
снова отогнал от себя эту кривую мыслишку, но  он  знал,  что  теперь  уже
никогда не сможет отставить ее навсегда.
     - К обеду меня завтра ты не жди, не успею, - сказал  он.  -  То-есть,
может быть, и  успею,  но  лучше  уж  не  жди.  Неизвестно,  как  там  все
развернется... Впрочем, я тебе позвоню, как только освобожусь.
     - Конечно. И не волнуйся так. Я же тебе говорю: все обойдется.
     Он наклонился и чмокнул ее в красивую бровь. И в самом деле,  подумал
он, неожиданно успокаиваясь. Чего это я? Конечно же, все обойдется. Всегда
обходилось, и сегодня обойдется. Профессионал же! Единственный в мире.
     - Профессионал! - сказал он ей значительно.
     - Да. Единственный в мире.
     - Именно. Ну, я пошел. Ложись спатаньки.
     - А любовь? - спросила она требовательно.
     - Никогда не умрет! - отрапортовал он. И чмокнул ее в другую красивую
бровь.



                                    4

     В  штабе  оказалось  полно  народу,  причем  половина  -  незнакомые.
Сидевшие - тут же повскакали и встали руки  по  швам.  Стоявшие  спиною  -
развернулись с поспешностью и приняли почтительный вид. У всех моментально
сделался почтительный вид,  даже  у  нахального  Артема,  который,  будучи
командиром  внешней  охраны,  единственный  здесь  позволял  себе  курить,
стряхивая пепел в ладошку.
     Он сделал им всем вместе и никому в особенности приветственный жест и
сразу прошел к своему креслу под торшером.
     - Так, - сказал он, усаживаясь. - Спасибо за внимание.  Членов  штаба
прошу  остаться,  остальные  -  пожалуйте  по  местам...  Что  тут  у  нас
происходит? - спросил он у Кронида. - Переворот? Бунт? Землетрясение? Ночь
на дворе... Почему сборище?
     Вообще-то ночные сборища в штабе были делом довольно  обыкновенным  и
не  требовали  для  себя  повода  ни  в  виде  бунтов,  ни,   тем   более,
землетрясений. Ночная смена очень даже частенько  собиралась  здесь,  пока
его не было на  посту,  -  потрепаться,  попить  кофейку,  ОБМЕНЯТЬСЯ.  Но
сегодня ощущалось что-то  необычное  в  атмосфере,  смутная  аура  некоего
события, быстро угасающее эхо каких-то нервных обсуждений...  И  непонятно
было, почему Кузьма Иваныч  все  еще  (или  опять-снова)  здесь,  и  Эдик,
оказывается, не спит еще (либо - почему-то разбужен и встал), да и Крониду
нечего здесь, в штабе, делать в четыре утра. При прочих равных.
     Он прищурясь наблюдал, как быстро  и  почти  без  шума  освобождается
помещение,  взгляды  ловил,  обращенные  к  нему,  быстрые  и  раздражающе
неопределенные, и  замечал  уклончивость  Кронида,  который  ни  на  какие
вопросы Хозяина отвечать не стал, а  принялся  с  чрезмерной  деловитостью
наливать ему горячий кофе в персональную чашечку, и странное,  неуместное,
пожалуй, удовлетворение на бледном лице Эдика с застывшей  полуулыбкой,  и
сосредоточенное сопение Кузьмы Иваныча, вдруг принявшегося  изучать  пачку
каких-то "корочек", которые он извлек из кармана  пиджака  и  разложил  на
скатерти...
     Кроме них остались в комнате только Артем  (пригасивший-таки  в  виду
присутствия начальства свою вонючую сигаретку) да здоровенный бык  Шалима,
начальник транспорта вообще и вертодрома в частности (плечищи, шея,  мерно
жующая челюсть и сонные глаза со светлыми ресницами).
     Он отхлебнул кофе, благодарно кивнул Крониду и спросил у Шалимы:
     - Подыматься мне не пора уже? Когда там вертушка ожидается?
     - Выходили на связь в три тридцать девять, - доложил  Шалима  голосом
сиплым и в то же время неожиданно высоким. -  Ожидаются  в  четыре  ровно.
Плюс, минус.
     - Ладно, - сказал он. - Тогда можно спокойно кофейку попить... Кронид
Сергеевич, напомните, пожалуйста, я забыл:  у  меня  встречи  какие-нибудь
были запланированы?..
     - Только вечером. День  мы  освободили.  А  в  девятнадцать  часов  -
Ротари-клуб.
     - Умгу. Спасибо. Вспомнил. Жалко, придется, скорее всего, извиниться.
     - Слушаюсь, - сказал Кронид, и снова он поймал  на  себе  его  тайный
взгляд, быстрый и неопределенный.
     - Господин Шалима, - сказал он, улыбаясь  по  возможности  приветливо
(Шалима ему не нравился - слишком уж был  груб  и  самодоволен,  настоящий
мужчина: пьет все, что горит, и трахает все, что шевелится). - Кофейку  не
хотите? Нет? А то - давайте. Горяченький... Нет? Ну,  хорошо,  спасибо.  Я
буду ждать ваших распоряжений. Хотелось бы минут за пять  до  посадки  уже
быть в курсе... Спасибо.
     Он проводил глазами широчайшую спинищу,  обтянутую  черным  блестящим
кожаном, и повернулся к Артему.
     - Кофейку не хочу, - сейчас же объявил тот бодро и нагло. -  Выметусь
отсюда  немедленно,  но  предварительно  хотел  бы   получить   разрешение
сопровождать вас на базу...
     - На какую еще - базу?
     - На военную, - возразил Артем. - Я так  понял,  господин  Президент,
что вы сейчас вылетаете  на  военную  базу  под  Красной  Вишеркой.  Прошу
разрешения сопровождать.
     - Это где же это такая - Вишерка?
     - Красная Вишерка, - бодро и деловито доложил Артем. - Километров сто
шестьдесят отсюда... Там у них, как я понял, база...
     Карта-двухкилометровка тут же появилась  и  легла  перед  ним  поверх
кофейных чашек и вазочек с печеньем. Он нашел Красную Вишерку и  убедился,
что да, пожалуй, километров сто  шестьдесят-семьдесят,  но  никакой  базы,
разумеется, на карте нет, а есть болота (Лушино болото, например, а  также
Дубровский Мох, Лебединый Мох и даже -  Подвитчий  Мох)  и  леса,  -  надо
полагать, не слишком в этих местах приветливые.
     Он принялся расспрашивать про базу, но никто ничего толком  не  знал,
все либо  _д_о_г_а_д_ы_в_а_л_и_с_ь_,  либо  _п_о_д_о_з_р_е_в_а_л_и_,  либо
т_а_к _п_о_н_я_л_и_ из переговоров с той стороной.
     - Ну, ладно, - сказал он, наконец, возвращая карту Артему. - Не  суть
важно. Скоро все сам увижу. Интересно, конечно: что это там может быть  за
база? У медиков? У ветеринаров?.. А  сопровождать  меня  не  надо,  Артем,
спасибо. Ей-богу, раз уж  вертолет  выслали,  значит,  сопровождающих  там
хватает, будьте уверены.  Генерал  Малныч  -  мужчина  серьезный,  хоть  и
медицинской службы. Я его давно знаю... Все! - сказал он Артему,  который,
кажется, намеревался и дальше приставать на эту тему. - Все. Не люблю.
     Они прекрасно знали, что он НЕ ЛЮБИТ, но им это обстоятельство всегда
крайне не нравилось, и случались поэтому между ними споры  и  даже  ссоры.
Они  и  сейчас  смотрели  одинаково  укоризненно  и  недовольно.  Но   они
обойдутся. Нечего.
     Он оглядел их всех по-очереди, как бы дополнительно осаживая, а потом
сказал спокойно:
     - Так. А теперь - быстро и без вранья - что еще стряслось? Что вы все
от меня скрываете?
     Мгновение - и они  снова  сделались  разными.  Теперь  все  они  были
смущены и оказались в неловкости, и в этом  состоянии  смущения-неловкости
они были очень непохожи. Тут они были уже - каждый сам по себе.
     - Николас... - прокряхтел наконец,  по-прежнему  не  глядя  в  глаза,
Кузьма Иваныч. Видимо, решил (и совершенно справедливо), что по  должности
полагается говорить именно ему. Впрочем, он тут же и замолчал.
     - Так, Николас. Очень хорошо. Ну и что - Николас?  Чего  вы  мнетесь?
Чего он еще натворил, этот предатель? Бандит этот... Ну?
     Однако Кузьма Иванович такого тона не  принял.  Он  снова  закряхтел,
почти даже  жалобно,  и  сделал  несчастное  лицо,  словно  у  него  вдруг
прихватило зуб.
     И тогда он - понял.
     - Неправда, - сказал он, преодолевая мгновенное удушье.
     - Правда, Станислав Зиновьевич.
     Странно, но он ничего  не  почувствовал.  Пустота  какая-то  возникла
внутри, и сделалось зябко. А ведь я, пожалуй, ждал этого, подумал он как о
чем-то постороннем. А может быть, даже хотел? Подлость... Подлость!
     - Когда? - спросил он через силу. Все это теперь  было  уже  неважно.
Несущественно. Детали.
     - Сегодня. Вернее, вчера. В десять вечера.
     - Каким образом?
     - Инсульт.
     - Что?!
     - Инсульт.
     - Вздор! - сказал он. - Откуда у вас сведения?
     Кузьма Иваныч ответил что-то - что-то  в  том  смысле,  что  сведения
абсолютно надежные, но он его уже больше не слушал.
     "...Только  не  убивай  его...  Пожалуйста...  Ведь  ты  его  обидел.
Пожалей..."...
     Вот КАК они на меня все смотрели, подумал  он.  Я-то  вообразил,  что
смотрят  они  (взглядывают  украдкой,  грустят   глазами,   чуть   ли   не
всхлипывают) с сочувствием, с сожалением, удрученно и  жалостливо.  Ничего
подобного. С восхищением они на меня смотрели - с  опасливым  восхищением,
гордясь и ужасаясь, робко и радостно, с жадным испуганным любопытством,  с
изумлением и облегчением, - оттого с облегчением, что все, слава богу, уже
кончилось и теперь позади... Так, наверное, урки украдкой  взглядывают  на
своего пахана, только что запоровшего очередного соперника......
     Спокойнее. Спокойнее надо, сказал он себе. Они правы: все теперь  уже
позади. Нет человека - нет проблемы (это - Эдик, наверняка, по  физиономии
видно). Обошлось как бы само собой, и - ладненько  (Кузьма  Иванович).  Он
должен был знать, на что идет (Кронид - этот предательств не  прощает,  он
просто не понимает их). Ну, Старикан! Ну - дает копоти! (Общее мнение).  И
- общий вздох облегчения. (Что, между прочим, убедительно мне  доказывает:
я Николаса недооценивал. И напрасно. Он вызывал СЕРЬЕЗНЕЙШИЕ, оказывается,
опасения, раз все это так воспринято, раз не сочтено это СОБЫТИЕ стрельбою
из пушки по воробью).
     ("...Только не  убивай  его...  Пожалуйста...  Ведь  ты  его  обидел.
Пожалей..." Мне предстоит еще ей об этом рассказать. Нет, нет,  только  не
сейчас, потом... И лучше - не я)....
     Все кончилось. Все всегда  кончается,  надобно  только  потерпеть.  В
политике, как в науке: побеждает не тот, за кем истина, а тот, кто  дольше
живет. Где вы все теперь, потрясатели душ, вожди и ораторы,  полководцы  и
крикуны? А я - вот он, я, высокий и стройный... Цинизма, цинизма больше  -
очень хорошо помогает от печени... Надо  же,  как  они  на  меня  смотрят,
собаки! Все. Я уже справился. Теперь главное - верный тон.
     - Кронид Сергеевич, - произнес он и мельком порадовался, что голос  у
него звучит вполне как обычно - голос распоряжений. - Я  попрошу  вас  вот
что. Вдове - пенсию. Из спецфонда...
     - Он развелся, - сказал Кронид негромко. - Но, правда, остались дети.
     - Значит, пенсию - детям... Вам придется присутствовать на похоронах,
вас все знают. Венок. Речь. И все такое, сами знаете.
     - Понял. Буду.
     - Далее. В газетах - хорошую статью:  "Ушел  от  нас  один  из  самых
славных зачинателей Движения Честных"...
     - Обязательно, - сказал Кронид.
     - Я напишу, господин Президент,  -  вставил  Эдик,  с  удовольствием,
которого уже не скрывал.
     - Хорошо. Спасибо, Эдик. Далее... Что еще? Я ничего не пропустил?
     - Не беспокойтес