е    замечено    ранее,    чтобы
загадочно-необъяснимые преступления шли  СЕРИЕЙ!  И  стоило  появиться  на
нашей сцене моему  Умнице,  стоило  ему  поймать  СЕРИЮ,  как  сама  собою
возникла ПРОБЛЕМА. Умница эту проблему  ощутил,  почуял,  нащупал,  словно
большого рака под корягою, но увидеть  ее  так  и  не  смог.  Он  не  смог
сформулировать ее. Он только попытался  найти  скрытые  закономерности.  В
деле сохранились его разрозненные заметки,  вопросы,  которые  он  задавал
себе, следы попыток ответить на эти вопросы.
     "Все жертвы - сотрудники органов.  Случайность?  Нет  ли  аналогичных
случаев, когда жертва  с  органами  не  связана?"  И  поздняя,  другими  -
красными - чернилами приписка: "Не обнаружено. 16.02.1969"
     "Все пострадавшие -  ленинградцы.  Даже  Калитин,  убитый  в  Москве,
приехал из Ленинграда. Центр - в Ленинграде?"
     "Соответствующее  оружие  -   возможно.   Но   только   теоретически.
Практически - громоздко и непрактично".
     "Ни одной женщины. Случайность?"  И  -  красными  чернилами:  "Пенза,
1966. Сексуальный  маньяк.  Орудовал  специально  изготовленным  молотком,
мозжил головы. Восемь жертв. ТОЛЬКО женщины!"
     "Из пяти случаев: три - лето, один - весна, один - осень. И ни разу -
зима? Странно".
     И так далее.
     Кто же он был, мой Умница? Из  намеков,  похмыкиваний,  полувзглядов,
начальственных раздражений и прочих междометий опрошенных людей возникла у
меня гипотеза, что драпанул он, мой Умница, в свое время за бугор. А жаль!
Ей-богу, жаль.



                                    2

     Папка сразу же заинтересовала меня солидностью  материала.  Это  было
нечто добротное, крепко сколоченное и без  никаких  натяжек.  Это  было  -
НАСТОЯЩЕЕ. Я провозился с нею довольно долго: поискал  и  нашел  уцелевших
свидетелей,  поговорил  с  некоторыми  следователями,  консультировался  с
оборонщиками.
     От следователей ничего нового узнать мне не удалось, все они были уже
в годах, все - на пенсии, все - обиженные,  не  оценили  их  заслуг  перед
партией, перед народом, проперли в отставку, а они ведь  были  тогда  -  в
самом соку... Я и не надеялся услышать от них новых фактов.  Новые  версии
меня интересовали, новые гипотезы, новые идеи: КАК  это  могло  произойти?
Ничего интересного я от них не услышал. "Э-э-э, капитан, а ты  видел,  что
выделывает в человеке пуля со смещенным центром тяжести?.." Но я знал, что
это была не пуля.  И  не  лазерный  луч.  И  не  термоимпульс.  Оборонщики
объяснили мне (как, в свое время, и  моему  Умнице),  что  устроить  такой
"разрыв мозга"  -  можно,  причем  даже  технически  можно,  а  не  только
теоретически,  но  -  зачем?  Существует  так  много   простых,   удобных,
компактных,  экономных,  тихих  способов...  Зачем  нужно  это  варварское
разбрасывание мозгов с помощью установки, которую пришлось бы  монтировать
на танк или артиллерийский тягач?
     Теперь-то я понимаю,  что  пытался  тогда  найти  ответы  на  вопрос,
который ответа не имеет. Я понимал краем сознания  своего,  что  на  самом
деле вопрос КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ, может вообще  оказаться  второстепенным,  но
мне казалось, что в любом случае ответ этот нужен -  даже  если  он  и  не
продвинет меня  вперед.  Я  вообще  искренне  полагал  тогда,  что  всякий
правильно поставленный вопрос содержит в себе половину ответа. В том,  что
вопрос поставлен ПРАВИЛЬНО, я не сомневался ни  секунды.  Что  может  быть
правильнее вопроса: "Каким именно орудием совершено  преступление?"  Аз  и
буки  любого  уголовного  расследования...  Откуда  мне  было  знать,  что
расследование я затеял вовсе не уголовное, да, пожалуй,  и  расследованием
это нельзя было  называть  -  во  всяком  случае,  в  обычном  юридическом
понимании этого слова.


     В 1971-м,  опять  же  осенью,  в  ноябре,  произошла  смерть  Николая
Аристарховича Каманина. Эта смерть наделала шуму в городе (да и не  только
в городе - Москва в конце концов  тоже  вмешалась)  и  породила  множество
слухов, в том числе и дурацких, но обязательно -  страшных.  Правдою  было
только то, что  тело  и  в  самом  деле  обнаружила  приходящая  прислуга,
старинная  знакомая  Каманина,  соседка  его  еще  по  коммуналке,  с  тех
флибустьерских времен, когда молоденький Коля-петушок только начинал  себя
пробовать на ниве отечественной  словесности,  мечтая  заделаться  великим
пролетарским писателем, потрясателем  человеческих  душ,  ревущим  рупором
партии и комсомола.
     Женщина (собственно - старуха,  ей  было  под  восемьдесят),  крепкая
кряжистая деревянная старуха эта явилась, как обычно по средам,  в  девять
утра, открыла парадную своим ключом и обнаружила,  что  Коля  Аристархович
опять нажравши, еще с ночи, - свет в кабинете горит, а сам лежит на  столе
всем телом на своих бумагах и спит, и две  бутылки  тут  как  тут  -  одна
пустая под креслом, а вторая - на донышке - на маленьком столике, рядом  с
машинкой.
     (К этому времени Николай Каманин  был  уже  законченным  алкоголиком.
Великим потрясателем душ он не стал, хотя и числился среди первых, не знаю
было ли удовлетворено его честолюбие, но как и многие люди его  поколения,
прошедшие  армию,  верноподданнические  взлеты,  идеологические   падения,
партийные   проработки,   вербовку   в   органавты,   отчаянные   приступы
диссидентства, обращающиеся вдруг в  приступы  отчаянного  жополизания,  -
люди, пережившие Великий Страх, и Малый Страх, и страх  Страха,  и  прочие
прелести эпохи строительства окончательного и  бесповоротного  коммунизма,
он к старости сделался мягким,  тихим,  трусливым,  в  меру  подловатым  и
сильно пьющим субъектом - из тех, про кого говорят: "Ну,  этот  -  человек
невредный, можно даже сказать - порядочный". В конце концов, все познается
в сравнении. Но он  и  в  самом  деле  был  невредным.  Ему  было  уж  под
семьдесят, он страдал ишемической болезнью сердца, отчаянно  боялся  рака,
бросал ежемесячно курить и любил красненькое. Собственно, больше он ничего
уже и не любил - ни женщин, ни читать, ни тем более - писать, ни телевизор
смотреть, ни кино, ни приемы-ауты, на которые его постоянно приглашали,  -
ничего он не любил, кроме красненького. Ему было безразлично, что  именно:
шерри  это  бренди,  или  какая-нибудь  "запеканка",  или  саперави,   или
забугорный портвейн, а когда ничего этого  под  рукой  не  было,  он  брал
обыкновенную водяру  и  закрашивал  ее  вишневым  сиропом  или  клюквенным
вареньем).
     Ворча и раздражаясь по поводу свиней, которые где живут, там и гадят,
старуха принялась прибирать в кабинете, который, как ей показалось, был на
этот раз не только весь замусорен, но еще вдобавок и заблеван. И тут  она,
потянувшись выключить настольную лампу, вдруг увидела, во что  превратился
ее Коля Аристархович...
     Фактически дело это было спущено на тормозах. В обком  доложили,  что
очень похоже  на  пьяное  самоубийство,  в  некрологе  сказано  было  "при
трагических обстоятельствах ушел из жизни", на самом же деле никто, как  и
прежде, ничего не понял, но поскольку не было  ни  ограбления,  ни  орудия
преступления,  ни  мотивов  -  вообще  ничего  не  было,   кроме   напрочь
свихнувшейся старухи, тупо повторявшей одно и то же: "...головенки-о нету,
а? Нету у ево головенки!.." - поскольку ничегошеньки не было, то и сделать
ничего было нельзя.
     Я понял, что появилось пополнение моей папки, сразу  же,  как  только
дошли до меня слухи,  распространившиеся,  естественно,  и  по  Управлению
тоже. Но пришлось потерпеть-подождать пару месяцев, пока дело не пошло  на
списание, и тут уж я его заполучил на совершенно законных основаниях  -  в
распоряжение  нашей  особой  группы  по  соответствующему   письму   моего
непосредственного, Дорогого моего Товарища Шефа.
     Шестое дело легло в папку, как патрон в обойму -  туго,  ловко  и  на
свое место.  Опять  Ленинград,  опять  не  зима,  опять  мужчина...  Опять
органавт. Хотя настоящим сексотом назвать его было,  пожалуй,  нельзя.  Он
был ПРИХОДЯЩИЙ.
     (В сорок девятом, во время и во имя  борьбы  с  язвой  космополитизма
вызвали его куда следует и по-доброму предложили сказать что  положено  по
поводу одного видного литературоведа. Не грозили, кулаком не стучали,  тем
более уж - не пытали ни в коей мере,  просто  попросили,  как  нормального
советского человека,  как  гражданина,  как  исконного  коренного  русака,
наконец. А он - только что женился на красивой, на молоденькой, только что
квартиру  хорошую  получил,  в  центре,  только  что  на  сталинскую   его
выдвинули... Сказал. Всего-то и сказал: вместо НЕТ -  ДА.  Делов!  Но  всю
жизнь потом, бедняга, мучался. Сказанное  им  ДА  и  в  ход-то  не  пошло:
литературовед, как у поэта сказано, "возьми и перекинься башкою в  лебеду"
еще до окончания следствия, но подписанная бумага -  осталась.  И  он  это
знал и помнил. И они знали, что он знает. И когда  нужна  бывала  от  него
КОНСУЛЬТАЦИЯ, - обращались. И отказа от него не было. Потому  что  сильнее
страха зверя нет. Один раз он, правда, взбрыкнул - взял да и возвысил свой
голос в защиту тунеядца Бродского. Но сразу же,  на  другой  день  уже,  -
притих. Погас, замолчал, прижал уши. И немедленно  уехал  в  Болгарию,  на
конгресс прогрессивных деятелей искусства. "Почти не одеваясь". И  Господь
с ним, не мне его судить.)


     Статистики прибавилось,  и  я  уже  прокручивал  в  мозгу  совершенно
идиотскую очередную "закономерность" - из шести жертв трое имеют  фамилии,
начинающиеся на КА и оканчивающиеся на ИН, причем КАманИН это псевдоним, а
настоящая его фамилия была КАрамазИН, а Гугнюк взял себе  фамилию  отчима,
отец же у него был - КАлабахИН, -  я  прокручивал  эти  данные,  вспоминая
читанное ранее по  поводу  магической  лингвистики,  теории  заклинаний  и
прочей косноязычной самиздатовской ерунды, как вдруг натолкнулся  в  описи
материалов, приложенных к делу Каманина, на фамилию  "Красногоров".  Среди
прочих бумаг, заляпанных кровавой  размазней,  обнаружились  две  позиции,
исключительно важные: машинописная копия  романа  Станислава  Красногорова
"Счастливый мальчик" и незаконченная рецензия мертвеца  Каманина  на  этот
роман, где сочинению пелась хвала и предлагалось автора немедленно принять
в Союз Писателей и уж во всяком случае - в декабре  послать  в  Бомбей  на
встречу молодых писателей Евразии.
     Я забегал, как ошпаренный таракан.
     Несколько дней было  убито  на  запросы,  телефонные  звонки,  личные
встречи и листание архивных папок. Основательно добавило мне путаницы, что
в  Питере  оказался  еще  один  С.   Красногоров,   журналист,   регулярно
пописывающий на морально-воспитательные темы, однако,  романа  "Счастливый
мальчик" он не писал,  на  физфак  в  пятидесятом  не  поступал  и  вообще
оказался толстым одышливым дядькой, не подходящим к делу ни  по  возрасту,
ни по образу жизни. И звали его - Сергей.
     Но в конце  концов  я  его  нашел.  И  пришел  к  нему  на  работу  -
посмотреть. И задействовал все свои каналы и связи, чтобы  собрать  о  нем
информацию. А ведь я тогда не читал  еще  его  романа  -  так,  перебросил
несколько страниц и отложил без интереса (не люблю  самиздата).  Это  была
ошибка. Надо было прочитать  сразу  же.  Я  сэкономил  бы  много  времени.
Впрочем, мне все равно надо  было  как  следует  РАЗРАБОТАТЬ  его,  а  это
требует месяцев и месяцев...
     Не могу сказать (в отличие от какого-то литературного героя), что  не
верю в случайные совпадения. Наоборот, как раз: верю, и  был  неоднократно
наблюдателем совпадений поразительных  и  совершенно  при  этом  случайных
(одно только совпадение Красногоров-Красногорский чего  стоит).  Но  когда
обнаружилось, что перед  смертью  своей  хороший  писатель  Каманин  читал
рукопись именно КРАСНОГОРОВА и  при  этом  того  самого,  чья  кандидатура
обсуждалась свирепым физиком Шерстневым  за  секунду  до  его,  Шерстнева,
ПОДОБНОЙ ЖЕ гибели, - тут, знаешь ли,  пахнуло  на  меня  уже  не  простым
совпадением, тут запахло ТОЖДЕСТВОМ!
     Что, собственно, следовало из этого тождества?  Да  ничего,  пожалуй.
Просто  появился  новый  связующий  фактор.  Человек,  доселе   вроде   бы
совершенно посторонний, оказался отнюдь не посторонним. Был в тени до  сих
пор, много лет был в тени, и вдруг - попал в луч прожектора... До сих  пор
как бы не существовал, и вдруг - возник из ничего... Симпатичный  на  вид,
рослый, несколько склонный  к  полноте,  хороший  работник,  вольтерьянец,
конечно, и скрытый диссидент, но  не  дурак,  не  радикал,  а  -  либерал,
скорее, добрый товарищ, хороший сын, добрый семьянин... Он понравился мне,
признаюсь, по-человечески понравился, но чем больше узнавал я о  нем,  тем
меньше понимал, как оказался этот человек в сфере моего внимания.  Что  он
там делает, в этой сфере? Ведь он же явно  -  ни  сном,  ни  духом.  Живет
жизнью простой и здоровой, что уже само по себе  не  часто  встречается  в
наше заполошное  время,  любит  друзей,  нежно  любит  жену,  работу  свою
безусловно любит. И ничего ему, помимо всего этого, похоже и не  надо.  Он
самодостаточен. Он спокоен. Он - из другого, спокойного, почти замкнутого,
мира,  со  своими  заморочками,  разумеется,  со   своими   тараканами   и
прибабахами,  но  -  из  другого...  Как  занесло  его  в  мой,   поганый,
кроваво-слякотный, где живут, копошась, суетные сексоты и вдруг - умирают,
убитые внезапно неведомой и невидимой непреклонной и слепой силой?..


     Особенного труда не  составило  узнать,  что  Александр  Калитин  был
другом и притом - близким моего  Красногорова.  Они  учились  вместе,  они
вместе пили, вместе гонялись за девочками,  читали  друг  другу  юношеские
сочинения и вместе пели совместно придуманные песни. И последние донесения
свои по инстанциям посвятил Калитин именно ему, Красногорову,  а  также  и
другому члену их компашки, Киконину Виктору Григорьевичу, ученому.
     Иван Захарович  Габуния,  военный  хирург,  жил,  как  выяснилось,  в
соседнем доме, и хаживал  в  гости  -  имел  матримониальные  намерения  в
отношении Красногоровой Клавдии Владимировны, нацеливался вот-вот  уйти  в
отставку, жениться  на  этой  славной  и  сильной  (уже  немолодой  тогда)
женщине, увезти и ее, и сына ее, угрюмого нелюбезного подростка  Славу,  к
себе на родину, в Поти, где у него был дом, сад, катер...
     Каляксин Сергей Юрьевич, проректор Четвертого медицинского, похоже, с
моим Красногоровым  знаком  не  был,  во  всяком  случае,  никаких  прямых
связующих нитей установить мне не удалось. Но он наверняка - скажем лучше,
ПОЧТИ наверняка - знаком был со студентом  названного  института  Виктором
Кикониным, лучшим и ближайшим другом Красногорова.
     Узел  завязывался  все  крепче.  Пустые   клеточки   заполнялись.   И
осуществлялись все маленькие предсказания, которые я позволял себе делать.
Я нашел его. Это был ОН.


     Может быть, именно здесь уместно, наконец,  объяснить  тебе,  почему,
собственно, все  это  так  меня  волновало  и  занимало.  С  точки  зрения
постороннего  холодного  ума  мои  волнения,  моя   беготня,   мой   азарт
представляются, -  должны  представляться  -  чем-то  несерьезным,  вполне
нелепым,  бессмысленным  даже.  Взрослый,  солидный,   семейный   человек,
сотрудник  серьезной   авторитетной   организации   занят   черт-те   чем:
уголовщина, не уголовщина, фантастика какая-то, мистика, глупость... И все
это - на уровне некоей клубной самодеятельности, без прямого указания, без
санкции начальства,  словно  я  не  офицер  на  службе,  а  какой-то  юный
энтузиаст-мэнээс в поисках материала для очередной статьи.
     Я знаю, ты - романтик, в самом чистом смысле  этого  слова,  искатель
необычайного, ты, я знаю, и не нуждаешься в иных мотивах, если имеет место
острое желание раскрыть тайну. (По крайней мере, таков ты сейчас, когда  я
пишу этот текст, в конце восьмидесятых). Но ты также знаешь, должен знать,
что отец твой - сухой и равнодушный  прагматик,  рационалист,  прикладник,
работяга, для которого романтизм есть лишь удобное свойство  человеческого
характера, позволяющее  использовать  этого  человека  по  мере  служебной
необходимости.
     Таков я сейчас, и таким я был всегда, сколько себя помню.  Прагматик.
Рационалист.  Ходячая   ЭВМ.   Никак   уж   не   псих,   свихнувшийся   на
паранормаликах,  и  не  бескорыстный  ученый  ум,  алчущий   бескорыстного
познания,  но  и  не  службист,  впрочем,  поставивший  себе  целью  найти
преступника и продвинуться по карьерной лестнице аж на три ступеньки разом
вместо очередной одной.
     Не хочу углубляться в историю, в глупые детские свои  переживания,  в
стыдные отроческие, в бездарные юношеские - ничего  хорошего  нет  там,  и
вспоминать все это я не люблю (гарнизоны, гарнизоны, гарнизоны,  выжженные
глиняные пустыни, холодные голые горы, равнодушные ковыльные степи, душные
вечера, зудящие москитами, ледяные сквозняки в клопиных домишках,  злобные
одичалые дружки,  грубая  еда,  солдаты  куда  не  глянешь,  заморенные  и
скучные, и заморенный скучный отец -  вечный,  беспросветный,  безнадежный
капитан). Я понимаю, что я родом - оттуда, весь, целиком, со всеми  своими
оттенками и переливами, но не намерен, по крайней  мере  здесь  и  сейчас,
заниматься самоанализом и реставрацией пережитого.
     Отыскать в округе самого  сильного  и  опереться  на  его  силу.  Эта
примитивная формула управляла мною с незапамятных  времен,  а  я  управлял
своею жизнью, исходя из этой формулы. Я подал и вступил в партию,  ибо  не
было в округе большей силы, чем она, а когда мне предложили, я поступил  в
школу КГБ, ибо понимал уже к этому моменту, что _о_р_г_а_н_ы_ - что  бы  о
них ни говорили - это сила самой Силы, оберегающая и разящая. И  я  охотно
взялся работать с паранормаликами, ибо почуял  именно  здесь  возможности,
которые не найти было более нигде.
     Я убедился, что нахожусь на правильном  пути,  когда  своими  глазами
увидел человека, способного,  так  сказать,  _в_з_г_л_я_д_о_м_  расщеплять
деревья  и  разрушать  каменные  стены.  Разумеется,  он  делал   это   не
взглядом... Строго говоря, он вообще этого _н_е _д_е_л_а_л_...  Это  долго
объяснять, дружище, да и бессмысленно это объяснять: человека этого  давно
уж нет в живых, да и глуп он был и бездарен при всех  своих  поразительных
потенциях...
     Найти носителя Мощи! Вот задача, которая  захватила  меня  и  двигала
мною на протяжении нескольких лет. Я создал спецпансионат, и в стенах  его
чувствовал  себя  золотоискателем,  оказавшимся   вдруг   посреди   нового
Эльдорадо. Я искал. Я ждал. Я рылся в архивах. Я верил.
     Я не псих, не романтик, не мистик и не фанатик. Я - человек практики.
Я хотел найти в этом мире СИЛУ, и я искал  ее,  и  я  в  конце  концов  ее
нашел....


     Я заставил себя все-таки сесть и прочесть  его  роман  -  просто  для
полноты картины. И все окончательно стало на свои места.  Гипотеза  моя  -
выстроилась. Никому на свете не мог бы я эту гипотезу изложить,  никто  не
поверил бы мне, никто не принял бы меня всерьез, но я ведь и не  собирался
этого никому рассказывать. Это было - мое. Я шел к этому несколько лет.  Я
ждал этого. Я надеялся на это. И я это заполучил. Это был, наконец, ОН.



                                    3

     Полагаю, ты уже понял ситуацию. К середине 72-го года  в  моей  папке
было шесть достоверных случаев "разрыва мозга". Во всех этих шести случаях
ближе  или  дальше  от  события  наблюдался  человек  по  имени  Станислав
Зиновьевич Красногоров, 1933 года  рождения,  русский,  научный  сотрудник
ВНИИТЭКа,  кандидат  физмат  наук,  женат,  детей  нет,  в  быту  скромен,
симпатичен, очень обыкновенен, выделяется среди остальных прочих разве что
этой своей  бытовой  скромностью,  ненастырностью,  антикарьеризмом,  даже
какой-то ограниченностью, если угодно... Но в конце-то концов таких  людей
хоть, может быть, относит