о.  Проехало...  -  оказывается  он
сидел уже на водительском месте, и ему было холодно.  -  Где  мои  пилюли?
Надо - две... А можно и три.
     Онемелые пальцы сами собой нащупали непослушную трубочку с пилюлями и
привычно отвинтили крышечку.  Знакомая  освежающая  горечь  оживила  язык,
небо, придвинула мир, поставила его на место, отсортировала звуки: далекие
стали слабыми, близкие - громкими. Стало слышно, как тяжело и быстро дышит
Майкл. Будто загнанный.  А  пальцы  Ивана,  оказывается,  ловко  и  быстро
расстегивали ему воротник, массировали шею под затылком, держали за  пульс
- и все это вроде бы одновременно.
     - Все. Все, - сказал он, преодолевая удушье. - Обошлось. Я же сказал:
еще не сегодня. Извольте  верить.  Я,  как  известно,  никогда  не  лгу...
Честный Стас...
     - Ну, Хозяин! - сказал Майкл. - Ну, с вами не соскучишься...
     Он  все  еще  шумно  дышал.  Как  после  схватки.  Он,  видимо,   был
основательно потрясен, а может быть, даже и  напуган.  Никогда  раньше  не
видел, как Хозяина схватывает... И никогда до сих пор  не  называл  своего
Господина  Президента  -  Хозяином:  считал  это  почему-то  жлобством   и
плебейством. (Он происходил из хорошей интеллигентной семьи, способен  был
наслаждаться Томасом Манном и Генрихом Гессе, восхищался  Бунюэлем,  писал
потихоньку  диссертацию  на  какую-то  заумную  филологическую  тему  и  в
бодигарды пошел исключительно из идейных соображений.  Артем  относился  к
нему с некоторым профессиональным пренебрежением,  но  в  то  же  время  и
уважал - за образованность и хорошую природную реакцию).
     - Все, - повторил он  снова.  -  Все!  По  машинам.  Нечего  нам  тут
больше... Поехали.
     Но поехали они,  однако,  не  сразу.  Во-первых,  его  еще  не  вовсе
отпустило. Вести машину - об этом и речи быть не могло, а передвинуться  с
водительского  места  на  пассажирское  -  руки-ноги  словно  онемели,  не
слушались и не двигались. Не желали. Чтобы скрыть  это  обстоятельство  он
затеял обсуждать порядок движения: кто впереди, кто сзади, какая там может
быть засада, какую машину будут в первую очередь  уязвлять,  переднюю  или
заднюю - но  и  дискуссия  на  удалась:  возникла  вдруг  ситуация  совсем
неожиданная и даже странная.
     Как выяснилось, мужичонка-наводчик, которого держать перестали  и  за
суматохой совсем забыли, и не подумал никуда удирать. До этого момента  он
стоял как вкопанный тут же, на заднем плане, и  только  головой  подавался
вправо-влево, чтобы получше видеть, что там происходит внутри машины. Он и
сейчас лупал глазами на него, будто чудо какое-то чудесное вдруг перед ним
распустилось пышным цветом, но дело, видимо, было не в любопытстве  его  и
не в естественном для провинциального человека желании поглазеть на халяву
(сенсорная депривация, информационное голодание, то, се). Он, видимо,  все
это время  осознавал,  сопоставлял,  мучительно  анализировал  и,  подведя
наконец свои итоги, вдруг разразился целым шквалом звуков и  телодвижений.
Он сорвался с места, попытался протиснуться к центру события поближе и, не
переставая  дергаться,  протискиваться,  хватать   окружающих   за   руки,
заговорил  быстро,  горячо,  брызгаясь  мелкой   слюной,   многословно   и
совершенно почти неразборчиво. Только  отдельные  словосочетания  (главным
образом, - на языке межнационального общения)  угадывались  вдруг  в  этой
бурлящей и булькающей каше: "Хозяин... ни в каком разе...  страшное,  бля,
дело... не разберешь, нА-муй... Герб  Ульяныч...  за  что,  бля?...  сынки
ведь, двое..."
     Сначала  он  понял  так,  что  мужичонка,  будучи  и  в  самом   деле
Вакулинским наводчиком, уловил из  разговоров,  что  имеет  дело  с  самим
Хозяином,  страшно  устыдился  своего  окаянства  и  теперь  вот  тужится,
пробиваясь сквозь  телохранителей  и  собственное  проклятое  косноязычие,
убедить: не ехать, отказаться,  остаться  тут...  далеко  ли  до  греха?..
смертоубийство же, страшное дело... шестнадцать человек...  И  так  далее.
Опознанный Хозяин мельком даже отметил в себе пробудившееся  на  мгновение
сладкое чувство политического тщеславия ("вот и в провинции  нас  знают...
ценят... а ведь казалось бы, кто я ему?..."), но стыдное это чувство он  в
себе тут же привычно подавил - и во-время: новый  и  совсем  другой  смысл
страстных речей вдруг дошел до него, и хотя полной уверенности в том,  что
Иван-блин-Сусанин имеет в виду именно это, у него так и  не  возникло,  но
уже трудно и даже невозможно теперь стало отделаться от предположения, что
мужичонка беспокоится вовсе не о драгоценной жизни свалившегося вдруг  ему
на голову Хозяина (лучшего друга всех маловишерцев) - о судьбе засады Герб
Ульяныча    Вакулина    он     переживает,     о     шестнадцати     своих
сотрудниках-соратниках-подельниках, из коих двое, кажется, его сыновья.
     - ...пожалеть надо... - кипело в горячей каше, выныривало, как  кусок
сала, и снова тонуло в бульканье и вязких пузырях.... - тоже ведь  люди...
А за что?... налогами задавили...  а  ему  без  машины  куда?..  е-н-ть...
бля... нА-муй...
     (Страх. Только страх  управляет  этим  миром.  И  ничего,  кроме.  Не
обманывайте ни себя, ни меня. И не разглагольствуйте при мне,  пожалуйста,
о подвигах, о доблести, о славе. О чести, доблести и  геройстве.  Об  уме,
чести и совести. О красоте, которая спасет мир. И о семи праведниках. И об
иронии-жалости. И о милосердии-доброте...)
     -  Что,  обосрался?  -  спрашивал   Ванечка,   сладострастно-злорадно
ухвативши и забирая в мосластую свою жменю воротник мужичонки. - Вот  беги
теперь  к  своему  Гроб  Ульянычу  и  передай:  всем   вам   скоро   будет
окончательный ...ец, ...дец и перебздец!
     (...И о безумстве  храбрых  не  говорите  вы  мне,  пожалуйста.  И  о
презревших грошевой уют. И о вере-надежде-любви и матери их - Софии.  И  о
вечных ценностях культуры, о  корнях-листьях,  о  крови-почве.  И  даже  о
православии-самодержавии-народности вы мне не толкуйте...  И  ради  самого
Господа Бога не убеждайте меня, что честность - лучшая политика, что не за
страх, мол,  а  за  совесть  и  что  народ  истосковался  по  семи,  блин,
праведникам... СЕМЬ ЧАШ ГНЕВА! И СЕМЬ ПОСЛЕДНИХ ЯЗВ! Семь аргументов, семь
символов последней веры... СТРАХ. Только страх. И ничего, кроме страха...)



                                    8

     Ну  почему  это  так  меня  задевает  каждый  раз,  когда  я  с  этим
сталкиваюсь? Ну не пора ли уже и притерпеться: ведь все понято,  осознано,
сформулировано и (с горечью) принято к  сведению  много  лет  тому  назад.
Много печалей тому назад. Много  разочарований,  пароксизмов  уныния  и  в
огорчении заломленных рук тому  назад.  Ну  не  нужна  никакому  массовому
человеку ни твоя честность, ни порядочность твоя и ни кристальная  чистота
твоих намерений! Не верит он тебе. И не хочет верить. А  бы  если  даже  и
хотел, то не может. Не умеет. А если верит,  то  лишь  по  привычке  и  до
первого промаха... "Придите и володейте нами." Господи, да сколько же  еще
веков  будет  коряво  висеть   над   миллионными   нашими   толпами   этот
уныло-покорный анемичный лозунг? Приди и володей. Ими... Ты ими володей, а
они будут тебя (с удовольствием) бояться (с гордостью даже,  с  горделивым
чувством неописуемой и необъяснимой своей особости). Но - обязательно и  в
первую голову - бояться. Потому что, как только мы  перестаем  бояться,  у
нас просыпается какой-то специфический аппетит и  мы  тут  же  принимаемся
тебя поедать. Как это водится у некоторых стадных или стайных  животных...
Экая вековая пошлость, однако же: съедай, дабы не быть съеденным......
     Не хочу думать об этом. Пусть ОНИ об этом думают. Да  только  они  об
этом не думают никогда. Они вообще не часто думают. Прикидывают, кумекают,
мозгуют, фурычат,  схватывают,  секут,  врубаются  -  да.  Но  не  думают.
Зачем?.. Я великолепно  помню  это  замечательное  состояние  духа,  когда
думать полагалось как бы НЕЭКОНОМНЫМ. Экономным  полагалось  -  верить.  А
потом, спустя некоторое время, столь же  экономным  сделалось  НЕ  верить.
Никому. Ни во что. Ни за какие коврижки...
     Он молчал, Ванечка тоже. Ему - говорить не хотелось да  и  не  о  чем
было. А Ванечке было не до того. Ванечка  держал  скорость  около  сорока.
Ничтожная скорость эта казалась огромной и опасной, быстрее ехать  было  -
по этой дороге - просто нельзя. Дорога была узкая, извилистая и  разбитая.
Ее не чинили лет, наверное, двадцать,  а  может  быть  и  вообще  никогда.
Угрюмые,  черные  заросли,  мокрые  и  голые,  озарившись  оранжево-белым,
угрожающе выскакивали из тьмы  навстречу  и,  напугав,  уходили  во  тьму,
вспыхнувши на прощанье красными  и  синими  огнями  проблесковых  маячков.
Трясло и подбрасывало все время, - не покачивало, не баюкало,  а  бросало,
трясло и швыряло - никакие суперрессоры "адиабаты" не  помогали,  а  когда
Ванечка, после очередного  зубодробительного  ухаба,  пытался  перейти  на
подушку  -  _т_а_к_  вдруг  заносило,  что  казалось  уже  -  все,  конец,
доигрались-допрыгались...
     Впереди  иногда  появлялись  из-за  поворота  и  снова  за  поворотом
исчезали мрачно-красные огни Майкла. На этой дороге его преимущества  были
очевидны - сказывался класс ПРОФИ.  Ванечка  был  хороший  водитель,  даже
наверное  отличный,  но  Майкл  был  -  ВОДИЛО.  Догнать  его  здесь  было
невозможно, хотя Ванечка, видимо, и тужился (тайком): поддавал  на  прямых
участках, ювелирно вписывался в повороты, ужом проползал меж рытвинами, но
- куда там. "Что? - спросил он его, не удержавшись. - Кисла курятина?" "Да
ну, - ответил Ванечка небрежно, но мгновенно. - Да имел я его одну  тысячу
раз..." А рубиновые  широкие  полосы  Майкловых  фонарей  впереди  мигнули
очередной раз пренебрежительно и вновь исчезли за поворотом.
     Места здесь были дикие, но не вовсе необитаемые. Вдруг то  влево,  то
вправо уходили прямые, военной чистоты и прямизны,  просеки  -  с  хорошим
покрытием, двухрядные, но - никуда. Тьма была там в  перспективе,  или  же
моргали желтые невразумительные  огоньки:  то  ли  мрачные  замки  здешних
фермеров-латифундистов, то ли хоздворы какие-то неведомые -  полулегальные
плантации конопли и мака, оранжерейные  поля,  загадочные  баскер-фермы...
Один раз на  обочине  попался  вдруг  полусъехавший  в  кювет  подбитый  и
выгоревший бронетранспортер с люками, распахнутыми в ужасе и отчаянии.  Не
посланный ли это был генералом Малнычем БТР? Да нет, вряд ли  -  это  было
нечто старое, заметно обросшее дикими кустами,  след  какой-то  старинной,
основательно подзабытой уже разборки. Странные места.  Странные  у  нас  в
России  попадаются  места,  причем  совсем  недалеко,  рукой  подать,   от
цивилизации......
     Интересно,  как  Ванечка,  например,   представляет   себе   движение
Кривошипа  Судьбы?  Хозяин  стоит,  окаменев  лицом,  сосредоточившись   и
нацелясь  взглядом,  а  в  фокусе  -  негодяй,   подлежащий   размозжению.
Беззвучный ход блестящего от смазки  Рычага,  и  -  череп  разлетается  на
куски, мозги - веером, подламываются ставшие тряпичными  ноги  безголового
трупа, и негодяй - повержен. По-моему, что-то вроде этого представлял себе
Веник Иваныч - папаша его, царство ему небесное. А Ванечка прочитал  папин
дневник и - поверил......
     Любопытно, что Рок мой словно натренировался с годами и стал работать
по принципу максимальной экономичности. (Опять  -  экономичность.  Принцип
Гамильтона-Оккама. Всякое отсутствие широты натуры). Даже  когда  я  вышел
"на вольную охоту"... Нет, это вспоминать я не хочу. Какого черта я должен
копаться в навозе собственных идиотизмов?.. Во всяком  случае  теперь  это
все выглядит совсем не так,  как  в  прежние,  молодые  годы.  Теперь  это
выглядит  более  чем  экономично:  маленький  некрозик,   микроскопическая
язвочка в Варолиевом мосту - и все дела... Да только я тут не причем,  вот
чего вы  все  понять  не  желаете,  лапушки  вы  мои  доверчивые,  мистики
материалистические, религиозные вы мои прагматики...
     (В последний раз это было так: глаза у него выпали - словно  ВЫЛИЛИСЬ
- из глазниц и повисли на ниточках... или прилипли... к щеке,  к  шее  под
подбородком... Вот тут-то меня и вывернуло наизнанку... Но это  было  один
всего лишь раз, в первый и в последний - летней, жаркой, душной,  больной,
горячечной, белой еще ночью, когда  безумие  мое  бродило  во  мне,  круто
замешанное на бессильной ненависти к судьбе, к миру, к себе, ко  всему  на
свете...)...
     Ничего, скоро вы все это увидите в натуре, адепты  вы  мои  лохматые.
Минут через десять-пятнадцать, никак не  более.  Не  будет  там,  конечно,
никакого завала, и даже простого бревна поперек дороги не будет, и уж  тем
более   не   будет    там    противотанковой    мины:    Вакулину,    Гроб
Ульянычу-Адихмантьичу, машина нужна, в  натуральном  виде,  а  не  горелые
трупы  вперемешку  с  горелым  железом.  Будет,  скорее   всего,   как   и
предсказывает наш отважный Иван-блин-Сусанин, старенький, невесть с  каких
бдительно-секретных времен задержавшийся  здесь,  шлагбаум  и,  -  угрюмые
плохо выбритые мужики выйдут вдруг из ледяной  темноты  и  станут  поперек
дороги. Вот тут-то и заработает безжалостный  Кривошип  моего  загадочного
Фатума....
     Вряд ли. С чего это вдруг? Где опасность? Где преграда моим планам  и
каким?.. Да отдам я им машину! Одну - вообще без разговоров. А  настаивать
будут, так и обе. До базы -  пяток  километров,  пешком  дошкандыбаем  как
миленькие. Неужели убивать друг друга станем из-за этого?..  Вот  то-то  и
оно: "неужели". Это Я в такой вот ситуации не стал бы  никого  убивать,  а
что решит мой Фатум, один только Фатум и знает. Если. If anybody. А  может
быть, и Он не знает. (Знает  ли  монетка,  орлом  или  решкой  она  сейчас
упадет?) Рука Судьбы полезная штука, но иногда раздражает и унижает, как и
всякая  Рука  -  чужая,  волосатая,  бесцеремонно  отеческая,   опекающая,
проталкивающая и поддерживающая....
     Странно, что я ничего не боюсь. Вот уже много лет.  Это  неправильно.
Правильно, если Родитель Страха сам испытывает страх, и чем больше  страха
он внушает, тем страшнее становится ему самому. Так  всегда  было,  и  это
нормально. Я - исключение. Тут что-то неладно. Патология какая-то. Я давно
это чувствую, но сам понять ни причин, ни сути не могу,  а  посоветоваться
не с кем. Нет на свете того врача, которому можно было бы пожаловаться  на
такие симптомы...
     Черт подери, где же этот шлагбаум, наконец? Пора бы уже... "Или в лоб
шлагбаум влепит  мне...  какой-то  инвалид..."  Какой?  "Усталый"...  Нет.
"Унылый"? Нет. "...Мне беспечный инвалид..." Нет. Вот черт. "Иван,  ИЛИ  В
ЛОБ ШЛАГБАУМ ВЛЕПИТ МНЕ какой-то ИНВАЛИД. Какой инвалид?"  Ванечка,  вовсю
орудуя органами управления, только фыркнул: "Мне бы ваши заботы, гражданин
начальник", и тут Кронид позвал:
     - Первый, Первый, я Кронид, как слышите меня?
     - Хорошо вас слышу, Кронид. Говорите.
     - Докладываю данные по Вакулину. "Герб Ульянович. Шестьдесят третьего
года рождения. Образование среднее, специальное, слесарь..."
     - Давайте только самое существенное.
     - Слушаюсь.  Афганец.  ВДВ.  Сержант.  Участник  военных  действий  в
Карабахе, Приднестровье, Боснии, и так далее. Последнее участие -  Кандым.
Зачинатель "белого движения". Сопредседатель Союза  Фермеров,  организатор
боевых  фермерских  дружин.  Крупный   землевладелец,   организатор   сети
баскер-ферм. Числится в розыске. Дважды был  под  следствием,  каждый  раз
отпускался под залог, а следствие прекращалось за  недостаточностью  улик.
Обвинения...
     - Стоп, - сказал он. Он увидел шлагбаум.  -  Спасибо.  Все.  Вхожу  в
контакт.
     - Удачи вам.
     - Спасибо. Отбой, - он, не глядя, но осторожно  положил  черное  яйцо
микрофона в гнездо....
     Так. Майкл стоит. Мертво вспыхивает синий  маячок.  Фары.  Прожектор.
Несколько прожекторов, может  быть,  все...  В  белом  свете  -  полосатый
шлагбаум. Закрыт. Людей не видно. Вообще никого и ничего не  видно,  кроме
шлагбаума и мрачной массы зарослей. Никакого движения.  И  тишина.  Только
двигатель шелестит. "Или мне шлагбаум влепит  в  лоб  угрюмый  инвалид..."
Нет, имеет место, все-таки, какое-то движение - слева от  Майкла.  Красные
отсветы какие-то... Или это блики на стекле?.. "...В лоб  сейчас  шлагбаум
влепит мне бездарный инвалид..."
     И  вдруг  -  словно  мерзлые  кусты  сдвинулись  и  поплыли  -  пошли
перемещаться по-над дорогой - вертикальные светлые и темные полоски, будто
это голова закружилась и в  глазах  повело.  "Гос-с-с..."  -  едва  слышно
просвистел Ванечка над ухом....
     Чудовищное,  неестественных  размеров,  животное.  Почти   невидимое.
Вернее - почти неразличимое. Желто-серое в черную поперечную полоску - оно
останавливалось и тотчас же сливалось с пейзажем. Воображение отказывалось
воспринимать его как реальность.  Бред  -  да.  Галлюцинация  -  да.  Игра
смутных теней на мерзлом голом ивняке. Страшная Лошадь... Конь  Блед.  Что
угодно, только не реальность. Не бывает такого, и быть не может...
     Но это была  реальность.  Оно  было.  Здесь.  Рядом  с  машиной.  Оно
СМОТРЕЛО.  Башка.  Тускло-красные  тлеющие   глазки   исподлобья.   Кривой
неприятный рот... Не пасть, а рот. Не голова, не череп,  а  -  башка...  И
запах вдруг откуда-то  появился.  Запашок.  Гнили.  Или  смерти...  Или  -
страха. Если бы у страха был запах, он был бы именно таким... Запашок,  от
которого леденит скулы... Значит, у страха ЕСТЬ запах...
     - Кто это, Босс? - прошептал Ванечка - губастенький, маленький и враз
осунувшийся, как перепуганный школьник.
     - Молчи, - сказал он ему, еле шевеля губами. - Это -  баскер.  Молчи,
он слышит......


     Говорили, что их  надо  кормить  человечиной.  Трупами.  Которые  уже
тронулись.
     Говорили, что клыками они рвут железо,  а  когтями  вышибают  лобовые
стекла автомобилей. Одним небрежным движением лапы.
     Говорили, что они понимают человеческую речь. Что они  слышат  биение
сердца на расстояние больше километра. Что они  видят  сквозь  туман,  как
локаторы. Что они  могут  дышать  под  водой.  Но  зато  обоняния  у  них,
говорили, нет. Совсем. И у них нет голоса. Они  молчат.  Только  иногда  -
редко - СМЕЮТСЯ.
     Говорили, что они слушаются только детей, не старше  тринадцати  лет.
Взрослых они не  считают  хозяевами,  взрослых  людей  они  считают  едой.
Невкусной, правда. Взрослых они считают - КУЛИНАРНЫМ СЫРЬЕМ.
     Говорили, что  они  в  каком-то  смысле  разумны.  Но  дело,  видимо,
обстояло даже  хуже  того:  "Разумны?  -  сказал  однажды  Виконт,  угрюмо
усмехаясь. - Они не разумны. Они - БЕЗУМНЫ".
     Баскеры были выведены специально  для  охраны.  Они  были  идеальными
охранниками. Их  с  большой  охотой  покупали  некоторые  страны  строгого
режима. Прекрасная статья экспорта! Баскеры не размножались. Баскера можно
было только ВЫВЕСТИ, создать, сформировать, СЛЕПИТЬ -  штучная  работа,  и
как это делается, знали только владельцы  баскер-ферм,  причем  далеко  не
все. В России вот уже пяток лет торговля баскерами  была  запрещена.  Сами
баскер-фермы  существовали  где-то   на   крайнем   краешке   юридического
пространства. Но фермеры не знали лучшей защиты от  бродяг  и  бомжей,  от
шустрых напористых спецбригад, опустошающих поля, и от мафии,  стремящейся
взять под контроль каждого вольного земледельца. Дело в том,  что  баскера
практически невозможно было убить. Он ВИДЕЛ пули. И снаряды. И тем более -
медленные самонаводящиеся ракеты...
     Разумеется, их надо было запретить. Еще вчера. Пока не  поздно.  Пока
мы еще целы в наших домах. Пока мы их еще не заинтересовали по-настоящему.
Пока они еще не научились пользоваться  нами.  Пока  не  все  они  еще  не
сообразили, что свежее,  которое  им  так  не  нравится,  совсем  нетрудно
превратить в протухшее, которое они обожают...