-то само собою ложится в  биографию создания  opus'a
пушкинского!
     1 Поэзия (нем.).
     2 Правда (нем.).
     3 Шествие (франц.).
     4 Белое и черное (франц.).

     Так или иначе игра цветовых  и музыкальных  лейтмотивов  вырастала сама
собой. Не хватало для  сценария  главного лейтмотива -- лично тематического,
что для фильма такого "персонального" типа просто необходимо.
     Сейчас  в  "человеческом"  разрезе  моего  Ивана  Грозного  я  стараюсь
провести    лейтмотив    единовластия,    как    трагическую    неизбежность
одновременности единовластия и одиночества. Один,  как единственный, и один,
как  всеми  оставляемый  и  одинокий.  Сами  понимаете,  что  именно это мне
стараются и в сценарии и в фильме "заменять" в самую первую очередь!
     Что  героем   фильма  должен  быть  из   всех  возможных  Пушкиных   --
Пушкин-любовник avant tout 1, было ясно с самого начала.
     Но -- Mon Dieu 2 -- в этом океане приключений найти тропинку
для композиционного фарватера!..
     И тут дружеская рука указывает мне на Вашу "Безыменную любовь".
     Вот,   конечно,   тема!   Ключ   ко   всему    (и   вовсе   не   только
сценарно-композиционный! ).
     И перед глазами сразу же все, что надо.
     Немедленное  психологическое  уверование   в   Вашу  гипотезу  связано,
конечно,  с  остатками  воспоминаний   о   фрейдистском   (assez   possible)
3  толковании "донжуанизма"  как  поисков  той, единственной  (не
"зря" у Пушкина и "Дон Жуан").
     Впрочем,  может  быть,  еще  сильнее  от  наглядного примера,  наглядно
встреченного в жизни Чаплина.
     Сентиментальная  биография  Чаплина, с  которым мы  сошлись  достаточно
близко, именно такова.
     Это любовь все к одной  и  той же  Мэрион  Дэвис (не смешивать  с  Бэтт
Дэвис), которая "другому отдана" -- Рэндольфу Херсту (газетному), и даже без
соблюдения формально-церковных условностей и административных обрядов.
     Херст такой же карающий "Vater Imago" 4, подобный Карамзину,
только  в  гораздо  более  страшных   и  шумливых  формах,   почти  насмерть
раздавивший  Чаплина   в  период  одной   из  любовных  вспышек  чаплинского
"рецидива" по отношению к Мэрион Дэвис...
     1 Прежде всего (франц.).
     2 Мой бог (франц.).
     3 Вполне возможно (франц.),
     4 "Отец Имаго" (нем.).

     Так или иначе, забавно: Рэндольф  Херст и Карамзин, Карамзина и Мэрион,
Пушкин -- Чаплин.
     Кстати, очень много общего  между  Чаплином  в обиходе и тем,  каким  в
известных чертах рисуется Пушкин.
     Что же касается калейдоскопа дам вокруг обоих,  то неизвестно, кто кого
перещеголяет.
     Впрочем, Ваша гипотеза (по крайней мере для того абриса фильма, который
начал у меня вырисовываться) имела еще большее значение.
     И  здесь я к Вам уже обращаюсь  с вопросом. Не здесь  ли лежит и секрет
совершенно  непонятного  (по  крайней  мере   fьr  uns  Laien  1)
увлечения  Пушкина Натали Гончаровой? По  крайней  мере для  нас,  "читающей
публики",  знакомой с Пушкиным не более  чем  по  изданным  и  общедоступным
материалам, "бешенство" этого совершенно алогичного  и ничем  не объяснимого
порыва и увлечения -- совершенная загадка.
     Ваше предположение  дает,  по-моему,  ключ  и к  этому.  Конечно,  если
принять   хотя  бы  за   частичную   истину  "вышеупомянутое"  теоретическое
предположение  венского  профессора  о   поисках  Ersatz'a  для  недоступной
возлюбленной...
     Натали  --  как "формальный"  Ersatz  Карамзиной. Чем-то  оказавшейся в
таком положении.
     И теперь к  Вам, исследователь  и  романист (то есть  более  вольный  в
догадках), вопрос: если это возможно, то чем, через что,  по каким признакам
Натали могла быть и оказаться подобным Ersatz'eм?
     Сами заронили мысль -- извольте держать ответ!
     Что увлечение Натали  все же  нечто идущее вне всякого учета  реального
положения  вещей и объективных данных,  не  предвещающих  благополучие,  мне
кажется очевидно.  (Даже  обручальное  кольцо,  падая  в  ноги,  старается в
последнюю минуту образумить безумца).
     Где же те предпосылки почти рефлекторного переноса увлечения с одной на
другую, по-видимому в  какой-то иллюзорной  уверенности и  убежденности, что
наконец-то действительно и непреложно найден совершенный Ersatz?
     The discrepancy 2 этой уверенности с  лишь смутным сознанием
ошибочности  этого  --  настоящий   лично  трагический  материал   человека,
барахтающегося  во власти ощущений deren er nicht  Herr  werden kann! (Um es
ganz  wissenschaftlich   auszudrьcken   muss   man's   deutsch  niederlegen)
3.
     1 Для нас, профанов (нем.).
     2 Неустойчивость (англ.).
     3 Господином которых  он  не  может  стать. (Для того  чтобы
научно это выразить, надо изложить по-немецки.)

     ...Отношения  Карамзина --  Александр Павлович  -- об этом Вы  в статье
кажется не писали: не могу сверить, ее нет  под рукой, -- и дальше отношения
Натали -- Николай тоже очень любопытно сплетают эти два женских образа почти
гофманской трагичности с этой -- чем-то (чем?)  напоминающей живую -- куклой
(Олимпией?), лукаво подсунутой зловещим злодеем доверчивому поэту.
     Так или иначе Ваша точка зрения меня безумно увлекла.
     Исследовательская  истинность  и  историческая  достоверность  ее  меня
совершенно не беспокоили.
     Восхищало внутреннее правдоподобие.
     И если Вы подобно Джойсу закончили бы  Вашу статью, как он  заканчивает
одну  из  самых длинных  глав "Улисса" (сцена в  публичной библиотеке),  где
непреложно  доказывает,  что  все  творчество  Шекспира  и  особенность  его
взглядов вытекают из факта первой его связи со значительно более взрослой  и
пожилой  женщиной (oyez!  oyez!) 1. -- Dedalus говорит просто  об
изнасиловании юнца пожилой дамой; а потом на вопрос,  заданный Dedalus'y: "A
вы  сами  этому   верите?",  восхитительно  отвечает  устами  своего  героя:
"Конечно,  нет!"  (все рассуждения прекрасно  выдержаны в  серьезных  а  s'y
mйprendre 2 тонах, пародия на контроверзы шекспирологии), -- то и
то  для сценария о Пушкине, каким он мне рисуется  до сих  пор, ничего более
восхитительного найти нельзя!
     1 Слушайте! Слушайте! (франц.)
     2 Чтобы не ошибиться (франц.).

     Следующим шагом было написать Вам о работе над сценарием.
     Но тут случилось  самое печальное: оказалось, что  технически мы пока и
думать  не  можем  о  цветовом  фильме   той  технической  гибкости  и  того
совершенства, без каких и влезать  в подобную затею было  бы  бессмысленно и
недостойно.
     Потом возник Иван Грозный.
     Потом -- война.
     Перспективы цветового кино пока что не приблизились.
     Надеюсь, что наши руководители догадаются на путях прочего  сближения с
могучим соседом  --  Америкой  (если  полагать  Берингов  пролив переходным)
установить с САСШ что-либо вроде "цветовой конвенции" с целью  использования
их техники для наших тем.
     Так  или иначе (если Вас не  отпугивает тон и  соображения  моего к Вам
послания) очень прошу "считать Вашего Пушкина" в изложенном разрезе сценарно
"за мной".
     Грозный царь  еще не  скоро высвободит  меня из своих  объятий, но надо
думать и о  будущем. (Из военных тем меня только  увлекает  эпическая тема о
Войне,  как  таковой, решенная  своеобразным  "Апокалипсисом",  -- пока  что
довольно туманно.)
     Кстати, существуют ли хотя бы намеки предположений о том, что собирался
писать Пушкин в своем  "Курбском", имя которого, сколько я понимаю, значится
в его драматургических  намерениях? И если нет данных, то, быть может, можно
предположительно  догадаться,  чем  бы это  могло  быть?  Продолжение  линии
Самозванца? Порицание? Осуждение? Сожаление? Восхваление?
     Еще раз от души, уж просто как читатель, благодарю Вас.
     И если Вас не очень  мучает болезнь, то  жду от  Вас несколько  строк к
нам, в далекую Алма-Ату, откуда стремлюсь бежать всеми фибрами (фибрами души
стремлюсь,  а  бежать  думаю  чем-нибудь  более  приспособленным  к  быстрым
переброскам) .
     Привет.
     Искренне Вас
     любящий
     С. Эйзенштейн
     1943

Э. Шуб
ИЗ КНИГИ "КРУПНЫМ ПЛАНОМ"
     Я  решила  попытаться  сделать  документальный  фильм о Пушкине. Виктор
Шкловский  советует мне повидаться  с Юрием  Тыняновым.  Еще бы!  Лучше и не
придумаешь.
     Еду в Ленинград.  Но  оказывается, что  Юрий Николаевич в  Сестрорецке.
Отправляюсь  туда.  Впервые  лично общаюсь  с  ним  -- с  прекрасным  тонким
писателем. Книги  его я хорошо знаю и люблю. В 1939  году  я в "Литературном
критике"  прочла его статью  "Безыменная любовь". Статья  произвела  на меня
огромное впечатление. Это  исследование, в котором Тынянов очень убедительно
доказывает, что "утаенная" любовь  Пушкина была  жена историка  Карамзина --
Екатерина  Андреевна, что еще в 1816  году она  была красавицей и следы этой
красоты остались и до  старости. Я рассказала Шкловскому  о том впечатлении,
которое произвела на меня эта статья.
     -- Пошлите Тынянову телеграмму, он будет рад.
     Я это сделала. <...>
     Сестрорецк... И  вот  мы  ходим  с  Юрием Николаевичем по  взморью.  Он
говорит о Пушкине. Общаться с ним более чем интересно. Его устраивает, что я
хорошо знаю биографию, поэзию Пушкина, хорошо знаю поэтов пушкинской плеяды.
Нам легче договориться. Его интересовали возможности документального  кино в
создании такого биографического фильма. К  концу дня я получаю  его согласие
писать сценарий.
     Он приезжает  в  Москву и в  кабинете директора студии  Е.  Соколовской
говорит,  как   он  собирается  осуществить  эту  тему.  На  этом  заседании
присутствует и Виктор Шкловский.
     По существу, это сценарий о  родине. Тынянов хочет показать, как  видел
ее Пушкин в своей вынужденной скитальческой судьбе, как относился к ней, как
отобразил ее в  поэзии. Скитаясь,  Пушкин впервые  открыл для  себя масштабы
России.
     Начать   сценарий   Тынянов  собирается   с   Царского   Села.   Лицей,
елизаветинские -- версальские сады  и  екатерининский -- английский. Статуи,
упомянутые в стихах Пушкина, памятник его  предку -- наваринскому Ганнибалу.
Материал  о  друзьях  и  преподавателях  лицея.  Крым.  Бессарабия.  Одесса.
Михайловское.  Тригорское.  Все  стихи  поэта  точно  описывают  эти  места.
Получается датированная поэзия.  Петербург.  Декабрьское восстание.  Грузия.
Болдино. Квартира Пушкина. То, что его убьют, поэт знал.
     Интересно  было  задумано, как использовать  эпиграммы Пушкина на  царя
Александра,  Аракчеева, Воронцова,  Стурдзу -- "холопа  венчанного солдата",
даже  на  Карамзина  ("доказывает нам без всякого  пристрастья необходимость
самовластья и прелести кнута"). Тынянов хотел -- хотя  это и трудно, но, как
он   говорил,  увлекательно  --   попытаться  найти  путь,   чтобы  показать
великолепную культуру, на  которой был воспитан  Пушкин. Кроме стихов  поэта
Тынянов  пытался использовать народные песни  -- казаков,  нищих, слепых, --
которые  Пушкин  записывал  на  сохранившемся  еще  до  наших  дней  базаре.
Грузинские, цыганские, татарские песни.
     Пушкин  был  великим поэтом, но  он  был и  великим  гражданином  своей
родины. В изложении Ю.  Н. Тынянова  замысел был так интересен, что план был
утвержден и договор подписан. В этот день к вечеру мы снова встретились у В.
Шкловского  -- Ю. Тынянов, И Андроников и я. В маленькой столовой, за чашкой
чая,  по-особому  приготовленного  Шкловским,  Тынянов,  сидя на  диване, не
повышая голоса, читал нам Пушкина. Читал чуть-чуть нараспев. Он говорил, что
именно  так  читали стихи  во  времена  Пушкина.  Затем читал  Кюхельбекера,
Баратынского и других. Замечательный Андроников смотрел на Тынянова глазами,
полными  любви,  и иногда тоже  читал строчки стихов поэтов плеяды  Пушкина.
Какой это был чудесный вечер!
     Работа двигалась. Я  еще раз выезжала к Тынянову.  Мы с ним встретились
на  его  городской  квартире.  Сценарий  начинал  приобретать зримую  форму.
Выбранные  Юрием  Николаевичем  тексты  стихов  и  намеченный им монтаж этих
текстов были  прекрасны. Он  давал  возможность режиссеру создать зрительные
переходы  фильма  с  впечатляющей силой.  Меня  же крайне  заинтересовала  в
замысле Тынянова утверждающая "документальность" этих текстов.
     И вдруг неожиданно  я получаю письмо от  Юрия  Николаевича. "...Я очень
серьезно болен. И  это надолго лишит меня  возможности работать в ту меру, в
какую хотелось бы. Поэтому, и только поэтому, я должен отказаться от мысли о
совместной работе с Вами над Вашим фильмом. Верьте, что это для меня большое
огорчение -- и даже лишение..."
     Юрий Николаевич  был  действительно тяжело болен. Все же мы не оставили
мысли об  этой теме. Решили осуществить сценарий по плану Тынянова. Сценарий
был поручен Виктору Шкловскому. Консультировал профессор Оксман. Мы ездили с
Шкловским в  Ленинград и  много часов провели,  изучая  места,  связанные  с
именем   Пушкина,   а  в  Пушкинском   Доме   Академии   наук  мы   собирали
изобразительные материалы. Видеть подлинные тексты Пушкина, его рисунки было
волнующе интересно.
     Виктор Шкловский написал хороший  сценарий. Он  был принят студией. Мне
очень хотелось  снимать по этому сценарию,  но сроки откладывались, и  фильм
этот так и не был сделан мной.
     Мне кажется, что, пока не будет  приниматься в расчет творческая заявка
и  писателя и  режиссера, найденная ими в творческом  содружестве, мало  что
может  измениться.  Зависеть только  от плана студии  нельзя.  Как  часто он
оказывается только схемой.
     Я недолго встречалась с Юрием Николаевичем Тыняновым,  но встречи с ним
много  дали  мне  прекрасного.  Я  снова,  как  и  в  дни  своей  молодости,
приобщилась  к поэзии  Пушкина  --  это  было  так  много.  О  Пушкине  Юрий
Николаевич писал и говорил вдохновенно.
     1959

H. В. Байкова
ИЗ ДНЕВНИКА И ПИСЕМ 1
     22 апреля 1941
     -- Когда пишешь о других  писателях,  нельзя  представлять себе, что им
было все  ясно, что они  себя  знали и знали,  как будут  жить и  что  будут
писать, что вот это он зачеркнет,  это добавит и т. д.  Многим из них ничего
не было  ясно.  Если бы Пушкин знал  о себе  столько, сколько мы знаем о нем
сейчас, он вел бы себя иначе!
     Когда я стал размышлять о Грибоедове, мне  наконец  стало ясно, что  он
вовсе сам не знал себя. И только поняв это, я мог написать роман.
     Многие пишут педагогическими приемами. Они думают, что они все знают, и
стараются эти знания полностью передать другим. Они безбожно долбят...
     24 апреля 1941
     Работа с 11 час. утра до 12.30 ночи.
     Кончаем статью о "Неведомой" 2.  Отрезаем куски, впечатываем
другие, снова меняем, режем и  клеим. Выверяем текст повести,  обсуждаем все
детали правописания и пунктуации.
     1 Наталья Васильевна Байкова (1903--1942) была секретарем Ю.
Н.  Тынянова  в  предвоенные годы.  Вела дневник,  куда  записывала наиболее
значительные его высказывания. Дневник (20 листов) и письма Юрия Николаевича
к Н. В. Байковом хранились после ее смерти  у ее сестры Е. В. Россихиной, но
при переезде потеряны. Публикуемый отрывок дневника и два письма Н. Байковой
сестре -- единственное, что уцелело. -- Сост.
     2 "Неведомая" -- повесть, опубликованная в  1830-х годах под
инициалами "М.  Л.".  На  основании  предположения  в дневнике  Кюхельбекера
Тынянов считал эту повесть принадлежащей Лермонтову.

     В  10  час.  иду в ГПБ. Убеждаюсь  в  князе Н. --  последняя радость. В
половине первого  ночи все сделано. У нас праздник, именинное настроение.  Я
тревожусь,  не  слишком  ли  он  утомился, --  "наоборот,  я  чувствую  себя
превосходно, это я вчера без вас совсем заболел".
     В статье  приходится  цитировать  Висковатова:  "Мальчику  (Лермонтову)
очень хотелось своим тетрадям придать вид почтенных печатных произведений".
     "Печатных произведений..." Несколько раз он жалуется раздраженно:  "Что
мне делать с этим  Висковатовым!"  Ворчит:  "Мальчику,  мальчику...  Тебе-то
какое дело? Называй его Лермонтовым! Хорош бы я  был, если бы про 80-летнего
Дарвина написал: "Дед выпустил свое замечательное произведение"!..
     -- Надо мои статьи послать спешной почтой. Не правда ли?
     25 апреля
     Отъезд в Пушкин. Укладка.
     -- Я попрошу вас -- побольше карандашей. Затем возьму "немцев" (Пфефеля
и Клейста) 1. Это растительная пища.
     1 Г.  К.  Пфефель  (1730--1809), Э. X.  Клейст  (1715--1759)
немецкие поэты.

     -- ...За слово  "кратенько" я могу убить... А как вам нравится "тенор"?
Это какой-то кенарь. Некоторые говорят "тэнор". Так и надо.
     Июнь 1941
     Е. В. Россихиной
     <...>  В  мае  хоть  оставались  надежды на  тепло,  июньские  же
градобития просто безнадежны!
     Жить, конечно,  можно, но фон  неуютный.  Впрочем, время летит, обороты
дней  стремительны. Я  снова очень занята, т. к. Степанов, выждав  громадный
промежуток времени,  все-таки умолил меня  взять его  работу. Я не могла ему
отказать, так как... (и пр. и пр. -- что именно тебе хорошо известно). Бываю
в  Детском;  как  всегда  -- с  удовольствием, иногда  даже  больше. Однажды
вечером слушала изложение плана III части романа о Пушкине. Это, собственно,
был  не  план,  а  вдохновение -- непередаваемый рассказ основных  линий,  с
поразительными  подробностями.  Если бы записать -- можно прямо  в печать, и
больше никакого романа писать не нужно. Я  же ничего не записала, потому что
настоящее искусство можно передать только равноценными средствами.
     В следующий мой приезд он горестно и озабоченно спросил, не помню ли я,
что  такое  он прошлый раз намечал  писать о Пушкине, у  него  нигде  это не
записано, и он плохо себе представляет, что он мне излагал.
     Возблагодарив  господа бога, что у  меня еще есть кой-какая  память, я,
насколько  могла подробно,  все  ему напомнила.  Он  искренно  удивился моей
памяти, повеселел и с моих слов закрепил на этот раз все на бумаге.
     На другой день он прочел мне только что написанную главу о гусарах.
     Я первый раз в жизни, пожалуй (если не считать Ушакова,  и это вовсе не
дикое сравнение), так близко,  просто и реально вижу талантливого, к тому же
очень  умного,   до  предела  тонкого  человека.  Это  всегда  дает  большое
переживание, близкое  почти к наслаждению. Я  знаю  к тому  же, что он очень
(подавляюще) учен. <...>
     Принимала  решение  ограничить  свои  собственные  высказывания  в  его
присутствии до последней  крайности,  но, увидев каждый  раз  его  простоту,
скромность, иногда  нерешительность, -- снова болтаю  чепуху, которой  потом
ужасаюсь. Так,  например, привожу ему перепечатанную на  машинке его  статью
"Сюжет и стих "Горя от ума" -- "Как вы ее находите?" -- сейчас же спрашивает
он.  И если я молчу, он всегда в таких случаях думает, что мне что-нибудь не
нравится.
     -- Нет, --  говорит он, -- скажите совершенно откровенно, что вы о  ней
думаете?
     <...>  Я  не  жалуюсь,  но...  иногда  эта  "простая",  "легкая",
"благодатная" служба мне не под силу.
     В  Москву,  вероятно, приеду в августе еще  и по другому  делу: сверить
сочинения Грибоедова по рукописям, там хранящимся.
     Больше  о себе и Тынянове писать  не буду, т.  к. это становится просто
неприличным. Но, в сущности, в  этой работе  сейчас все мое спасение. А ведь
куда-то спасаться просто необходимо.
     17 июня 1941
     <...> Захвати всенепременно свои заметки о Вазире.  Пока он живет
в Детском,  всю  почту  отвожу  ему я,  и  он, обычно, при мне  ее читает  и
комментирует (!). После 25-го  вскоре он уезжает в Лугу, и тогда уж посылать
не стоит.
     Так  как он тебе не ответит (он никому не отвечает), важно и интересно,
чтобы чтение произошло при мне.
     То,  что  он будет доволен,  польщен, обрадован -- за  это я ручаюсь. К
похвалам он неравнодушен.
     Сейчас 2 часа  ночи. Только что  вернулась из Детского, где сегодня мне
давался настоящий спектакль: он читал картину из своей пь