й.  Она  жила  там,  где-то  там,
далеко. Да, она была другой. Но я все-таки стала ею, и  уже  не
во  сне,  где  все  нереально,  сказочно и эфемерно, а наяву. Я
помнила пока еще очень немногое из ее жизни. Она же,  пока  еще
была  жива  в том мире, ничего не знала обо мне. Хотя, кажется,
она видела наш мир и мой дом в своих снах, и не раз.  И  не  по
своей воле, но она ворвалась в меня.
     Она   была   резкой,  своенравной  девчонкой  с  замашками
мальчишки-хулигана. И как это могло случиться, что я  вдруг  не
только узнала о ней все наяву, а словно узнала какие-то новости
о  себе  самой?  Словно  Мариэла  Виттмар  жила  двумя  жизнями
одновременно, каждая из которых текла совершенно независимо  от
другой.  Словно  она  все  это  время  была  в забытьи, и вдруг
очнулась и вспомнила о  себе  что-то  такое,  что  раньше  было
скрыто.   Это  смахивало  на  начальную  стадию  шизофрении,  я
чувствовала, что во мне теперь параллельными  рядами  идут  две
судьбы, два пласта воспоминаний, два характера.
     Но  самое  странное  во всем этом было то, что прежде, чем
вспомнить и увидеть ту девчонку, которая силой вошла в меня,  я
вспомнила  тех  двоих,  которые  все  время были рядом с ней. Я
поняла, что виновата перед ними, что я их  люблю,  и  мою  вину
перед  ними  и  боль  от  того, что я не с ними, заглушить было
ничем не возможно. И с тех пор, как я это поняла,  я  перестала
паниковать и бояться произошедшей со мной перемены. Я перестала
думать  о  Кате  --  так  звали  ту  девчонку  -- как о другой,
непрошенно вмешавшейся в мою жизнь. Я стала думать о ней, как о
себе.
     Мариэла сдавалась. Отступала. Безмятежное существование  в
окружении   красивых   вещей,   добрых   и  приветливых  людей,
привычный, милый сердцу образ жизни -- все это вызывало горькую
досаду. И отчаяние, от  которого  хотелось  выть,  кидаться  на
стены, или по крайней мере, разбивать то, что можно разбить.
     Я  выходила  в  свой  прекрасный,  ухоженный  сад, который
всегда мог взбодрить, успокоить, но пребывание в саду теперь  с
новой  силой вызывало четкие, связные видения: то воспоминания,
то отрывочные картины настоящего, происходящего там... не знаю,
где оно, это самое "там".
     Одер считал, что я серьезно  больна.  Я,  и  правда,  была
похожа  на  больную  первые  несколько  недель. Но тогда я была
испугана и подавлена, сначала мне казалось, что  кто-то  играет
со  мной  в  злую,  жестокую игру. И только когда новые видения
соединились со старыми снами, все встало на свои места...
     Шум  мотора,  возникший  под  окнами,  оторвал   меня   от
размышлений. Я встала и подошла к окну. Фелим и Одер собирались
уезжать.  Фелим  уже  сидел  в  машине.  Я  вдруг  поняла,  что
непростительно дурно обошлась с Одером только что, и мне  стало
стыдно.  Он  любил  меня,  в  этом не было никакого сомнения. И
Мариэла любила его. А Катя Орешина с ужасом понимала, что тащит
Мариэлу за собой прочь от прежних привязанностей, заполняя  все
мое существо своими.
     --  Мари, я готов, -- раздался голос Одера. Я обернулась к
двери. Одер был полностью  экипирован.  Значит,  ему  уже  пора
ехать.
     --  Удачи тебе, -- отозвалась я. -- Я буду думать о тебе и
желать тебе удачи.
     -- И все? -- недоуменно уточнил Одер.
     -- Ну а чем мне еще заниматься?
     Одер развернулся и пошел прочь. И я вдруг поняла,  что  он
имел  в  виду своим вопросом. Не разбирая дороги я бросилась за
ним.
     -- Одер!
     Он остановился у самой лестницы, ведущей вниз. Я бросилась
ему на шею и крепко прижалась к нему.
     -- Прости меня, Одер! Прости, я сама не понимаю, как и что
со мной происходит.
     Его руки сомкнулись на моих плечах. Одер не мог  сердиться
на  меня  дольше минуты. Он нежно поцеловал меня. Только такого
прощания он ждал, а не холодного, хоть и дружеского "Удачи!".
     Фелим внизу просигналил.
     -- Не хватало опоздать к  старту,  --  засмеялся  Одер  и,
отстранив  меня,  побежал  вниз,  прыгая  через  три ступеньки.
Светлые пряди на его затылке смешно  подскакивали  в  такт  его
прыжкам.  Пружинящей  походкой  он  дошел  до  входной двери и,
обернувшись на пороге, с улыбкой помахал мне рукой. Я  ответила
ему  тем  же.  Через  несколько  секунд  они  уехали,  и  снова
воцарилась тишина.
     Я поднялась к  себе.  Пустота  дома,  раньше  не  очень-то
нравившаяся  мне,  теперь была желанной. Родители уехали в свой
ежегодный круиз, и до вечернего  возвращения  брата  и  мужа  я
могла  вволю  испить  одиночества.  Я  понимала, что сейчас все
посыплется на мою голову с новой силой. Но уже то, что никто не
помешает мне самой справляться со  своими  проблемами,  немного
утешало меня.
     Хотя   в   моем   положении   не  было  совершенно  ничего
утешительного. Больше всего меня  расстраивали  и  смущали  две
вещи:  как  быть  с  Мариэлой,  с ее жизнью, и как сделать так,
чтобы снова вернуться в тот  мир,  которому  не  было  названия
здесь.  А  в  том,  что  туда  можно  вернуться, я почему-то не
сомневалась. Я подозревала, что я просто не  все  вспомнила.  Я
помнила  всю  жизнь  Кати Орешиной, но никак не могла вспомнить
имя ее врага. Я уже несколько раз  видела  страшную  неприятную
картину:  на  темной аллее собачья стая устраивает резню. И еще
одну сцену: столпившиеся на поляне среди  колючих  кустов  люди
пытаются  прикончить рыжего пса-оборотня. И я прекрасно помнила
теперь, что это все было именно со мной, с Катей.
     Я даже помнила теперь то, что мой враг  так  тщательно  от
меня  скрывал.  Я  поняла,  кто  спас  тогда  на аллее Олега. Я
поняла, что это я, я сама дала приказ своему  врагу  прекратить
бойню.  Я  помнила, как видела всю сцену сверху, вспомнила свои
отвлеченные мысли по поводу увиденного, и теперь я поняла,  что
не  только  Катя, не одна она присутствовала там, но и Мариэла,
для которой это был очередной ночной кошмар. И, кажется, кто-то
еще. Даже не кажется, а точно.  Как  так  получилось,  что  три
личности  оказались  вместе и в едином порыве преградили дорогу
тому, кто пытался разрушить то, что было дорого Кате? Наверное,
это была случайность. Но враг слишком  испугался  тогда,  чтобы
принять  это  за  случайность.  Опасаясь  мести,  он  закрыл от
Катерины ее собственные воспоминания, чтобы она не  поверила  в
себя  и  в  свои  силы, превосходящие силы того, против кого ей
стоило их направить...
     Я оделась и вышла  из  дома  в  сад.  На  небе  постепенно
собирались  тяжелые,  низкие  облака, ветер, довольно холодный,
стягивал их со всех сторон. Я подумала об  Одере,  о  том,  что
тренировку  автогонщикам, видимо, придется заканчивать в дождь.
Я очень этого боялась. Но вот парадокс: эмоциональная  встряска
--  это  как раз то, что было мне все время нужно. Это было то,
ради чего  я  вообще  интересовалась  автогонками.  Смертельный
риск,  поминутно возникающий на трассе, делал для меня необычно
привлекательным весь процесс.  Я  никогда  ни  с  кем,  даже  с
Одером,  не  делилась  мотивами,  побуждавшими  меня пристально
следить за соревнованиями еще тогда, когда я была  незнакома  с
Одером...
     Страсти  и  пристрастия  -- это, в общем-то, область, мало
поддающаяся логическому анализу. Внутренние струны либо  молчат
в  ответ,  либо лениво гудят, либо взрываются... Почему то, что
одних задевает до глубины души, у других вызывает равнодушие, а
у третьих презрение? Да просто потому, что так оно есть.
     Всю жизнь, с раннего  детства  я  постоянно  ощущала  себя
нежным  цветком,  любовно  и  старательно  оберегаемым  от всех
неприятностей. У  меня  было  все,  что  можно  было  пожелать.
Родители,   терпеливо  и  ласково  воспитывающие  своих  детей,
мягкие,  добрые  люди,  к  тому  же  довольно  рано  добившиеся
значительного  положения  в  обществе.  Отец был одним из самых
известных и модных архитекторов, что давало  возможность  всему
семейству  ни  в  чем  не  нуждаться.  Всю  жизнь меня окружали
красивые игрушки, добрые книги, умные и веселые учителя. На все
это родители не жалели денег. Правда, у меня  никогда  не  было
друзей.  Почти  безвылазно  я  сидела  в пределах нашего дома и
сада. Да, у меня были настоящие домашние зверинцы  в  саду,  но
никогда  не  было ни одной подруги. Наверное, так можно было бы
сойти с ума, но у меня был старший брат. Наверное, ни  у  одной
девчонки  в  мире  не  было  такого  брата. Фелим был старше на
четыре  года.  Сколько  я  себя  помню,  он  был  добродушен  и
снисходителен  ко  мне.  Он  был  тихим, задумчивым и спокойным
мальчиком, никогда не шалил и не дрался, да и не с кем ему было
подраться. Он спокойно  и  философски  сносил  мелкие  пакости,
которые  я  время  от  времени  ему  подстраивала,  и все время
рассказывал сочиненные им самим невероятные героические истории
про удивительные приключения отважных, независимых людей.
     За всю мою жизнь никто  ни  разу  не  сказал  мне  грубого
слова, никто ни разу не оскорбил и, не дай Бог, не ударил меня.
мне  не  с кем было даже перекинуться парой колкостей. Можно ли
вообще вообразить себе такую тепличную  жизнь?  Наверное,  нет.
Хотя  и  нарочно  такого  не  придумаешь. Впрочем, Мариэла была
счастлива в тягучей, неспешной, раз  и  навсегда  установленной
атмосфере.
     Но по-настоящему счастливой я стала год назад.
     Фелим,   повзрослев,   избрал  своей  профессией  создание
гоночных автомобилей. Кто знает, может быть, именно это и  было
его  мечтой,  и он добился, чтобы она стала реальностью. Но так
или иначе, это стало его страстью. Одер говорил мне,  насколько
ценили   и  уважали  Фелима  в  клубной  команде  машин  класса
"торнадо", при которой тот был инженером.
     Я сначала была  совершенно  равнодушна  к  бешено  ревущим
жучкам, стремительно отмеряющим на трассе круг за кругом. Потом
я  все  же заинтересовалась, что же могло привлечь во всем этом
Фелима? Мне трудно было это понять.  Но  все  изменилось  после
того,  как  Фелим  впервые взял меня на соревнования. Впервые я
видела гонку не на экране видеоприемника, а живьем. И впервые я
не слышала  нарочито  бодрого,  нудного  комментатора,  который
обычно сопровождает репортажи для дилетантов, которые сами не в
состоянии  уследить  за  расстановкой  сил  на  трассе,  и  для
любителей дешевых сплетен о знаменитостях. Мне же  Фелим  отдал
один  из  свободных  переговорников.  Все наушники и микрофоны,
принадлежащие команде, были связаны  в  одну  сеть.  И  едва  я
надела  наушники,  как  незнакомый  стремительный  мир ошеломил
меня, очаровал и намертво приклеил к себе.
     С тех пор я редко пропускала соревнования, полюбила бывать
с Фелимом на тренировках на стадионах и в клубе. Он находил мне
место на территории бокса команды, откуда  было  все  видно:  и
трасса,  и  суета  техников,  и  предстартовые ритуалы пилотов.
Когда же начинали оглушительно завывать моторы, и  разноцветные
жучки-"торнадо"  пускались  в  многочасовую  гонку,  я надевала
переговорник и погружалась в водопад страстей. Чего  только  не
приходилось  услышать за время гонок! Те, кто смотрит и слушает
обычные репортажи, даже  не  представляют,  какой  суррогат  из
сплетен  и  досужих рассуждений им подсовывают каждый раз. Я же
смотрела и слушала, боясь пропустить хоть слово.
     Я слышала яростные споры инженеров и техников, которым  за
считанные  секунды  приходилось находить единственно приемлемое
техническое  решение.  Я  слышала  их  обсуждения  хода  гонки,
сопровождаемые   такими   тонкостями,  что  вначале  незнакомые
термины звучали, как фантастическая музыка. Я слышала  короткие
команды  диспетчера  пилотам,  частенько перемежающиеся крепким
словцом  или  соленой  шуткой.  А  самые  молчаливые  люди   --
пилоты...  Я  слышала  их голоса редко, только тогда, когда они
просили  совета  или  помощи,  или   огрызались,   когда   были
недовольны балаганным трепом шутников.
     Я  удивлялась, как каждый из клубной команды, имеющий свою
отдельную задачу, мог разобраться в этой  мешанине  голосов.  И
только  позже,  много  позже  я  смогла понять, что в какофонии
голосов, перебивающих и заглушающих друг друга,  есть,  тем  не
менее,    своя    величественная   упорядоченность,   иерархия,
слаженность и точность, подчиненные одной общей цели: победе.
     Мне казалось, что это была настоящая жизнь. А если уж быть
до конца точной, то это была лишь  одна  из  сторон  жизни,  но
дающая  такие  сильные  эмоции,  без  которых некоторым натурам
очень  трудно  жить,  а  раз  окунувшись  в   них,   невозможно
отказаться,   как   от   наркотика.   Это   была  жизнь,  резко
отличающаяся своим темпераментом от той, что я знала с детства,
лихая, не терпящая тягучести и неизвестности.  Это  было  ново,
красиво,  зажигательно.  После  моего  затворничества  на  меня
обрушилась масса новых  знакомств.  Множество  людей  настолько
поражали  мое  воображение,  что  я  была довольна уже тем, что
просто нахожусь среди них, вижу, как они действуют, слышу,  что
они говорят.
     И  все  они,  какие бы функции они ни выполняли в команде,
упивались тем, что они делают. Потому что  не  было  главных  и
второстепенных.  Все  были заняты общим делом. Как один большой
дружный улей. Только в этом улье каждая  пчелка  была  поистине
незаурядной личностью.
     Мне  доставляло  удовольствие наблюдать за людьми во время
работы на соревнованиях. Смотреть им в глаза.  Замечать  четкие
отработанные  жесты.  Особая  статья  --  пилоты. Откуда только
брались эти отчаянные люди, удел которых все  время  оставаться
на   виду,   завершать   своими   отчаянными  прорывами  общую,
выстраданную всей командой работу? Именно пилоты оказывались  в
самом  центре переплетенных между собой страстей. Битва техники
друг с другом. Борьба пилота  с  капризами  этой  техники  и  с
погодой на трассе. Столкновение характеров и нервов соперников.
И не нужны многословные комментарии, воспевающие героизм и волю
к  победе.  Лучше  бы  вместо пустых слов посмотрели хоть раз в
глаза человека, сидящего в кабине жучка  перед  стартом,  когда
уже  инженеры  и  техники  перестали  мучать  машину  и  пилота
последними наставлениями, когда датчики еще безошибочно  следят
за состоянием систем и телеметрия не подводит. Сколько упорства
и  надежды  на  себя,  на машину, на друзей, сколько нетерпения
поскорее сорваться со стартового места. И посмотрели бы  они  в
эти  глаза  потом,  когда  гонка  для  пилота  кончена. Кончена
победой, подходящей позицией на финише,  безнадежным  местом  в
хвосте  итоговой  таблицы,  досадной мелкой поломкой на трассе,
серьезной аварией -- выбор.
     Именно там, на соревнованиях, в мою жизнь  вошел  Одер.  Я
сразу    заметила   этого   красивого   стремительного   парня,
немногословного, чуть-чуть замкнутого. Он был  еще  новичком  в
клубе  и ездил всего второй сезон. Фелим восхищенно отзывался о
нем, и действительно, Одер Виттмар стал  постепенно  выигрывать
этап  за этапом. Перед стартом он взял за правило приветственно
махать мне рукой и показывать  поднятый  вверх  большой  палец.
После  финиша  поздравления  он  принимал  смущенно и радостно,
искренне благодарил друзей. Напоследок он  всегда  снова  махал
мне рукой.
     Однажды  мне  пришлось остаться дома, я наблюдала гонку по
видеоприемнику. Одера вынесло  с  трассы  на  полной  скорости,
жучок  влетел  в  резиновые  блоки  заграждений.  Такая неудача
случилась с ним впервые, Одер  водил  свой  жучок  азартно,  но
аккуратно.  Никогда он не позволял себе ненужного риска, боялся
подставить других пилотов. И вдруг сошел совершенно  на  пустом
месте.  В  тот вечер после соревнований Фелим вернулся домой не
один,  а  в  компании  Одера,  подавленного  и  мрачного.  "Это
произошло  со  мной,  потому  что  сегодня я остался без своего
самого дорогого талисмана",  --  пояснил  он  в  ответ  на  мои
расспросы.
     И  все.  Все  было  решено слишком быстро. Мы только потом
начали узнавать друг о друге разные бытовые мелочи. После того,
как поняли, что стали совершенно неразлучны. Я была  для  Одера
талисманом.  Он  стал  самым  популярным  и  любимым  пилотом у
болельщиков. Его  полосатый  желто-коричневый  жучок  с  любого
стартового  места практически всегда вылетал вперед и вел гонку
за собой. И почти ничто не могло ему помешать.
     Ничто не могло бы  помешать  ему  добиться  и  моей  руки.
Правда, никто и не думал чинить ему препятствия. Если бы у меня
когда-нибудь  были подруги, все поумирали бы от зависти, узнав,
за кого я вышла замуж. Чемпион, лихой гонщик, блестящий молодой
красавец. Мечта.
     Бедный  Одер.  Он  рассчитывал,  что  его  талисман  будет
незыблемым.  Вечным.  Преданным  и  неизменным. Откуда ему было
предполагать, что Мариэла растворится, исчезнет, а ее  законное
место  займет  незнакомая неизвестно откуда взявшаяся девчонка?
Полная противоположность  мягкой,  неконфликтной,  плывущей  по
течению  Мариэле.  Собранный, серьезный, целеустремленный, Одер
был выбит из колеи происходящими во мне переменами. Он  остался
без  своего  талисмана  на  некоторое время, и как результат --
несколько  неудачных  стартов  подряд.  Конечно,  суеверия  тут
совершенно  не  при  чем. Но Одер любил меня, и то, что со мной
происходило, вызывало в нем протест и беспокойство.
     Меня же сейчас больше беспокоил вопрос,  как  узнать,  что
будет  дальше. Как я смогу вернуться туда, где остались те, кто
искренне и горько оплакивали мою нелепую смерть?  Там,  далеко,
неизвестно  где,  я  жила  стремительно и бурно, имея множество
друзей и врагов,  занимаясь  непривычным  для  молодой  девушки
делом  в  компании  надежных и близких мне людей. Это была тоже
моя жизнь. Хотя Мариэла за свои двадцать лет не сделала  ничего
путного,  все  то, что за это время удалось Екатерине, это тоже
была моя жизнь. Я так четко ее помнила...
     Я  пришла  к  своему  любимому  месту  у  пруда.   Обычное
спокойствие  и  тишина этого места уже больше не производили на
меня прежнего  гипнотического  действия.  Я  уже  не  упивалась
красотой  этого  крошечного  пейзажа. Просто в этом месте лучше
вспоминалось,  и  приходили  прежние,   затерявшиеся   в   пути
ассоциации  и  мысли  Кати.  Я знала, что если захочу, то смогу
вызвать сама нужное мне видение. Но я этого не хотела, пока  не
узнаю, что я могу предпринять из более существенного...
     -- Мариэла!
     Голос  не  напугал  меня,  потому  что показался знакомым.
Принадлежал  он  безупречно  одетому  черноволосому  мужчине  с
небольшой  бородкой,  который  стоял  на  дорожке сада. Мариэла
испуганно вскрикнула бы и бросилась бы к дому. Но Катя даже  не
моргнула глазом.
     -- В чем дело? Кто вы?
     --  Здравствуй.  Ты  не  узнаешь  меня?  -- человек прошел
несколько метров, разделяющих нас, и остановился почти вплотную
ко мне.
     Конечно, я его знала. Мариэла видела его лишь во  сне.  Но
Катя  знала  его  слишком хорошо. Кажется, недостающие звенья в
цепочке воспоминаний сами  собой  встали  на  свое  место.  Вся
система,  перепутавшаяся  в  процессе  переходов и превращений,
неожиданно приняла в моей голове свой первоначальный вид.
     -- Валерий! Как ты меня нашел?! -- я схватила его за руки.
-- Зачем ты здесь?
     -- Помнишь! Я боялся, что у меня что-нибудь не  получится.
Я  мог ошибиться в расчетах. Но Мариэла -- это то, что надо, --
усмехнулся он, оглядывая меня с головы до ног.
     -- Да, но я предпочла бы оставаться Катериной.
     -- Ты все помнишь? -- посерьезнел Извеков.
     -- Я вспоминала даже то, что ты от меня скрыл, подлая твоя
душа!
     -- Фу, как не вяжутся  такие  слова  с  этими  прелестными
губками!  -- покачал головой Валерий и снова посерьезнел. -- Ты
о чем?
     -- Теперь я знаю, кто спас Олега от твоего гнева.
     Валерий наклонил голову:
     -- Да, так оно и должно  было  произойти.  Вдвоем  Катя  и
Мариэла  запросто  смогли  это  вспомнить. Хорошо еще, что в ту
ночь ваша третья подруг