лась тому, что сейчас произойдет с ее
другом.  Она  даже не успела вспомнить напоследок о брате. Хотя
если  быть  точным,  этот  парень,  застывший  в  горе  посреди
мостовой, был ей дорог ничуть не меньше, чем брат.
     Парень  перестал  осматривать раны своей подруги, запахнул
на ней одежду и осторожно опустил тело на  мостовую.  Рука  его
снова  потянулась  к  оружию.  Взгляд  стал  сосредоточенным  и
собранным. Вынув из-за  пояса  новую  обойму,  он  хладнокровно
перезарядил пистолет. Бросив взгляд на мертвую, он вдруг снял с
правой  ладони  серебряный  кастет и надел его на руку девушке,
перевернув его в виде браслета. Он  встал  и  сделал  несколько
нетвердых  шагов в ту сторону, где, скрытый ночной тенью, стоял
его враг, убийца.
     Убийца оторвался от ствола липы,  прошел  немного  вперед,
неторопливо  убрал  свой  пистолет в поясную кобуру. Еще бы ему
бояться измотанного, искусанного человека,  убитого  горем.  Он
сейчас даст знак своим псам, и они разорвут его на бесформенные
куски мяса, из которых будут торчать обломанные кости...
     Парень  шагнул еще, но боль в израненных ногах не дала ему
сделать больше ни шага.  Он  упал,  как  мог  быстро  встал  на
колени,   сел   и,   подобрав   под  себя  окровавленные  ноги,
приготовился отразить нападение; Убийца послал  сигнал,  и  псы
всей  ненасытной кучей кинулись на беззащитного парня. Ведь его
пистолет не  мог  причинить  им  существенного  вреда,  а  свой
браслет он отдал девушке, потому что больше ничем другим уже не
мог с ней поделиться.
     Удовлетворение  и  торжество  появилось на лице бородатого
убийцы. Он думал, что теперь-то его цель достигнута. Теперь  он
расправится  с  парнем,  столько  раз  мешавшим  ему, а с телом
девушки он сделает то, что привык делать с теми,  кого  убивал:
он  научит  ее  превращаться  в собаку, и она будет носиться по
ночным улицам, выслеживая добычу...  А  может  быть,  он  и  не
станет  использовать  ее  тело, бросит его на съедение одичалым
псам-людоедам, которые вернутся  на  аллею  после  ухода  своих
неживых сородичей. Зачем ему тело, даже если при жизни оно было
привлекательным?  Ведь  он  освободил  ее  душу,  а кроме души,
которую он зовет сознанием, его мало что интересует. Он  хочет,
чтобы  сильное сознание, жившее в теле этой юной девушки, стало
его безусловным соучастником во всех  планах.  Он  самодовольно
просчитался.  Лучше  бы  ему по-прежнему использовать для своих
затей брата-оборотня, которому он забил голову своими  теориями
и полностью, или почти полностью, подчинил.
     Уже  несколько  секунд  псы,  ворча  и  воя друг на друга,
толпились над парнем. Он успел сделать несколько выстрелов,  но
один  из псов, прокусив парню руку, держащую пистолет, заставил
его бросить оружие и откинул его лапой куда-то  далеко.  Убийца
мог праздновать победу.
     Нет,  хватит! Я сосредоточилась на копошащейся своре внизу
и  приказала  им  разбежаться,  поджав   хвосты.   Эффект   был
поразительный:  визг, писк, вой. Они разлетелись, словно каждый
из них проглотил кусок серебра.
     Парень зашевелился, но все, что было ему теперь под  силу,
это  приподняться  на локте и смотреть на своих мучителей. Было
видно, что несмотря на свое  плачевное  состояние,  парень  еще
способен  воспринимать  события:  было  также  заметно,  что он
удивлен неожиданным отступлением оборотней.
     Убийца был удивлен не  меньше.  Его  приказы  не  возымели
действия.  Я  поставила  заслон.  Убийца топал ногами и кричал,
словно приказ словом сильнее должен был подействовать на свору.
Не добившись ничего, он лихорадочно расстегнул кобуру, дрожащие
от негодования  руки  дрожали  и  не  слушались  его.  На  ходу
передергивая  затвор, он побежал на место событий, чтобы просто
пристрелить несчастного парня, как до этого он поступил  с  его
подругой.
     Парень,  приподнявшись  на  локте, с ненавистью смотрел на
приближающегося врага. Если  ему  и  было  страшно,  то  он  не
чувствовал этого, охваченный ненавистью.
     Убийца поднял руку с пистолетом.
     Ты  хотел простой и быстрой победы, да, Извеков?! Ничего у
тебя не получится! Ты не сможешь нажать на курок, потому что  я
этого  не  хочу.  Не  хочу.  Я хотела бы, чтобы ты когда-нибудь
понял, что ты сейчас сделал с этими людьми. Нет, ты не поймешь.
Твой извращенный разум не в  силах  понять  этого.  Тогда  хоть
помучайся немного.
     Извеков  выронил  свой пистолет и схватился за голову. Ему
было слишком больно, чтобы он был в силах думать о  чем-нибудь,
кроме  себя.  Никогда в жизни не испытывал он ничего подобного.
Никогда  не  доводилось  ему   напарываться   на   кого-нибудь,
способного  оказать ему ощутимое сопротивление. Безнаказанность
слишком расхолодила его. Я видела, как  искривился  в  страшной
гримасе  его рот, он выкрикивал проклятья. Он не привык просить
пощады, он даже не знал, какими словами следует это делать. Мне
еще предстояло научить его этому. Хорошенько научить.
     Что, не очень-то нравится? Извини, но по-другому  ты  пока
не поймешь!
     Извеков выпрямился и посмотрел вверх, словно пытался найти
меня взглядом. Разве ты сам, Валерий, не знаешь, что невозможно
увидеть  бессмертное  вечное  неделимое сознание? Ты не увидишь
меня. Но почувствуешь. И еще как почувствуешь...
     Прокричав что-то своим псам  и  подобрав  оружие,  Валерий
быстро  пошел,  почти  побежал  прочь.  Псы  вернулись  к  телу
девушки, и двое самых крупных, крепко  вцепившись  челюстями  в
мертвую  плоть,  подняли  тело и потащили вслед за Извековым по
темной аллее, потеряв к окровавленному парню всякий интерес.
     Неожиданно четкость картины пропала, и  я  уже  не  смогла
разглядеть,  что случилось потом на аллее. Непонятный сон исчез
таким же странным образом, как и появился.

     Глава 7.

     Пробуждение было  внезапным,  но  совершенно  безмятежным.
Отсутствие  каких  бы  то ни было намеков на сновидение сначала
удивило меня. Не осталось  даже  никаких  подспудных  ощущений.
Мелькнула даже мысль о незнакомом снотворном.
     Я открыла глаза. Бархатные драпировки. Слабый таинственный
свет, или скорее даже подсветка. Полуприкрытое тяжелыми шторами
окно во  всю стену. Рай. Бархатные апартаменты, в которых я уже
провела несколько  ночей.  Мне  показалось,  что  я  собиралась
покинуть  это  место.  Собиралась  или нет? Как будто бы я даже
почти что это сделала. Или это было во сне?
     Никогда еще моя память не была в таком беспорядке. Хорошо,
что я еще не забыла, как меня зовут. Наверное, такое  состояние
ума  бывает  после тяжелой болезни, но я не чувствовала никакой
слабости или боли.
     Вокруг не было ни души.  Я  лежала  на  широкой  софе  под
простыней. Вся моя одежда куда-то исчезла, вместо нее на пуфике
рядом  с  софой  лежал  зеленый  комбинезон  и мягкие мокасины.
Кто-то полностью раздел меня, уложив спать, и  заменил  одежду.
Кто-то, кого я об этом не просила.
     Я  села на постели. Простыня упала с меня, обнажив грудь и
живот. Бросив на себя взгляд, я с недоумением увидела несколько
грубо зашитых ран. Просто через край  стянутые  клочки  кожи  и
уродливые рубцы. Я откинула простыню в сторону. Такая же штопка
присутствовала то там, то здесь, по всему телу. Никакой боли не
было.  Раны  были  зашиты чем-то вроде рыболовной лески, но все
они лишь немного "тянули"  при  движениях,  как  тянет  неловко
сшитая, тесная одежда.
     Я  встала,  потянув за собой простыню, завернулась в нее и
пошла в ванную комнату. С полпути я  вернулась  и  захватила  с
собой   любезно   приготовленную   одежду.   Мне  не  терпелось
облачиться в любимые джинсы и  ковбойку,  но  если  моя  одежда
снова исчезла, было бессмысленно ходить голой.
     Умывание не принесло мне привычного удовольствия, несмотря
на то,  что  грубо  зашитые раны нисколько меня не беспокоили и
никак не реагировали ни на воду, ни на вытирание.
     Разглядев себя в высокое зеркало с головы до ног, я пришла
в ужас.  Захотелось  обломать  руки  тому,  кто  так   бездарно
проделал  надо  мной  эту  операцию.  Со  стороны швы выглядели
просто безобразно.  Больше  всего  пострадали  грудь  и  живот.
Казалось,  что  кто-то старательно дырявил меня, а потом так же
старательно, но неумело штопал. На руках,  ногах,  лице  и  шее
повреждений было меньше, и они не были такими уж уродливыми. Но
смотреть  на  тело было совершенно невыносимо. Поэтому я скорее
оделась в то, что было под рукой, и вышла обратно в комнату.
     Там  уже  кто-то  сидел  в   синем   кожаном   кресле   и,
по-видимому,  ждал  меня.  Это  была молодая красивая женщина с
пышной  волнистой  копной  светло-русых  волос,   обернутая   в
разноцветную  шелковую  тогу.  Она  сдержанно  улыбнулась  мне,
пытаясь изобразить любезность, но это у нее  плохо  получилось.
Казалось, что она пришла ко мне не по своей воле, и моя персона
не доставляет ей удовольствия.
     --  В  чем  дело?  --  сразу же спросила я довольно грубо.
Поскольку я не сделала этой женщине ничего дурного, а также  не
приглашала  ее  к  себе,  ее  плохо скрытая неприязнь разозлила
меня.
     -- Лера просил присмотреть за тобой, --  холодно  пояснила
она.
     Я  поняла,  что  со мной, действительно, не все в порядке,
если я сразу не узнала эту женщину.  У  нее  были  причины  для
неприязни, ведь моей гостьей сегодня была Марина Зубарская.
     --  А  зачем  за мной присматривать? Я не больна, и мне не
нужна няня.
     Марина скептически ухмыльнулась, но  ничего  не  ответила,
показывая,  что  беседовать со мной ниже ее достоинства. А я не
стала настаивать на объяснениях. Такие люди только и ждут,  что
их  станут  упрашивать высказаться. И тем не менее, люди такого
рода, а особенно женщины, не смогут долго хранить презрительное
молчание. Их врожденное неумение держать  себя  в  руках,  как,
впрочем,  и  нежелание  это  делать,  обязательно победят. И не
дожидаясь от меня никаких просьб, она выскажет все, что обо мне
думает, что  практически  и  является  той  самой  информацией,
которую  мне  хотелось  бы получить. Можно, конечно, подразнить
Марину и насладиться взрывом эмоций.  Но  мне  было  откровенно
лень это делать. Я просто опустилась в кресло напротив, сползла
на  кончик,  далеко  вытянув  ноги,  и стала рассматривать свою
виз-а-ви.
     На этот раз на ней не было той боевой  раскраски,  которая
почти  всегда  присутствовала  на  фотографиях,  да и в натуре,
когда я видела ее в прошлый раз  на  улице.  Только  немыслимое
количество  не  то украшений, не то амулетов, было наверчено на
ее шее. Половина безделушек была явно серебряной. Я  посмотрела
на свои руки, но кольца Романа Зубарского на мне по-прежнему не
было. Вряд ли Извеков когда-нибудь вернет мне его.
     Марина  постепенно  стала ежиться под моим взглядом.. Быть
объектом изучения ей  не  нравилось,  но  свое  возмущение  она
сдерживала,  хотя  это  давалось  ей  с  трудом. Мне неудержимо
хотелось  или  показать  ей  язык,  или  оскалиться.  По   моим
расчетам, это непременно должно было вывести ее из себя.
     Я  огляделась вокруг. Комната была по-прежнему полупустой.
Ничего лишнего, а все  необходимое,  насколько  мне  помнилось,
было  спрятано  в  многочисленных  бархатных складках. На тумбе
рядом с софой лежал  какой-то  светлый  металлический  предмет,
совершенно  мне неизвестный. Я встала и подошла к тумбочке. Это
был разъемный серебряный браслет сантиметров  в  пять  шириной,
слишком  свободный  в  обхвате для женской руки. К тому же пять
круглых отверстий в нем были сделаны с таким расчетом, чтобы  в
них  можно было просунуть пальцы и превратить браслет в кастет.
На внутренней стороне свежая гравировка: "О.П.С."
     -- Что это такое? -- спросила я.
     -- Это твое, -- процедила Марина, хитро прищурившись.
     Я  протянула  руку  и   взяла   браслет,   чтобы   получше
рассмотреть его...
     --   А-а-ааа!!...   --   мгновенно  пронзившая  меня  боль
оказалась столь неожиданной и нестерпимой, что мой  собственный
крик  показался  мне  чужим,  посторонним  звуком.  Я  сразу же
выронила так неосмотрительно взятый в руки браслет. Кажется, на
несколько секунд я совершенно отключилась, потому что когда все
вернулось на свои места, я обнаружила, что  лежу  на  ворсистом
паласе, а рука, державшая браслет, дергается мелкой дрожью, как
под  напряжением.  Марина сидела рядом со мной и снисходительно
улыбалась.
     -- Что это,  черт  возьми  было,  --  поинтересовалась  я,
поднимаясь и садясь на полу.
     --  Это?  -- Марина подняла и покрутила у меня перед носом
злосчастный браслет.
     -- Почему? Я не понимаю...
     --  Почему?  Потому  что  он  серебряный,  --  рассмеялась
Марина.  --  Зато теперь ты несколько раз подумаешь, прежде чем
начнешь  душить  меня,  --  она  провела   рукой   по   густому
переплетению серебряных ожерелий на своей шее.
     --  Я надену перчатки! -- отрезала я, и ее смех оборвался.
Нахмурившись и бросив  браслет  на  софу,  которую  кто-то  уже
прибрал,  пока  я  умывалась,  Марина  встала  и отошла от меня
подальше.
     Я поднялась и, сев на софу, еще раз вгляделась в  обжегший
меня  браслет.  Буквы, выгравированные на его поверхности, были
мне знакомы: Олег Петрович Середа.
     Как эта штука сюда попала,  и  почему  браслет  обжег  мне
руку?
     Я взглянула на Марину. Она сидела теперь насупившись, и ее
немного  длинноватый нос был вздернут вверх в величайшем ко мне
презрении.
     -- А ведь я, действительно, задушу тебя  с  удовольствием,
если  ты  сию  же секунду не уберешься отсюда, -- произнесла я,
неотрывно следя за ее реакцией. Так и есть,  в  первую  очередь
она  бросила  взгляд в сторону и вверх. Ага, вот где находилась
камера-шпион! Что ж,  опустим  пока  эту  информацию,  займемся
другим:  бегло брошенный наверх взгляд Марины означал просьбу о
помощи. Меня боятся. Это воодушевляет, но  хорошо  бы  выяснить
причину страха. Да, конечно, мои шрамы несколько подпортили мою
безупречную внешность девушки-подростка, но я не превратилась в
монстра.  Значит,  мою  гостью  испугали  некие обстоятельства,
сопряженные с этими шрамами, ведь это единственное, что во  мне
изменилось со вчерашнего дня. Или не единственное?
     --  Ну  и  что  же во мне такого страшного? -- уточнила я,
наблюдая за Мариной, которая после своего безмолвного призыва о
помощи теперь не сводила с меня напряженного взгляда.
     -- Н-ничего... Валерий вообще-то ждал от тебя  агрессивной
фазы. Но мы считали, что это наступит позже...
     --  Почему же, сейчас самое время, -- возразила я, встала,
подошла к складкам портьер, в которых, по моим расчетам, должна
была укрываться камера, и передернула  ткань,  перекрыв  камере
сектор обзора.
     Марина   вскочила  с  кресла,  обежала  его  и  замерла  в
напряженной позе. Мне стало весело. Несмотря на  то,  что  руку
еще  немного  подергивало,  я чувствовала себя прекрасно, и мне
захотелось поиграть немного в кошки-мышки.
     Я медленно, шаг за шагом,  стала  надвигаться  на  Марину.
Наконец,  она  завизжала  и  бросилась  к выходу из комнаты. На
пороге она с размаху бросилась на шею вошедшему Извекову.  Меня
позабавило их общее замешательство. Извеков отцепил от себя еле
живую  от  ужаса  Марину  и  подтолкнул  ее  к  выходу.  Она не
заставила себя упрашивать, исчезла за занавесями, и уже  оттуда
раздались ее рыдания.
     Извеков так и остановился у входа. Он молчал, и вид у него
был несколько озадаченный.
     --   Что  всполошился?  Думал,  я  не  догадаюсь,  что  ты
подглядываешь  в  замочную  скважину?  Или  думал,  что  я  эту
скважину   не   найду?   --   я   продолжала   забавляться  его
растерянностью.
     -- Я не ожидал, что это произойдет так быстро, --  ответил
он, все еще не решаясь подойти ко мне.
     --  Кто  же  виноват,  что  Марина  Зубарская  всего  лишь
трусливая курица? И зачем ты только ее прислал сюда, бедняжку?
     Извеков был все еще очень серьезным, чтобы откликаться  на
шутки.  Озабоченно  глядя  на меня, он прошел к креслу Марины и
уселся.
     -- Ты хочешь у меня что-то спросить?  --  поинтересовалась
я.
     -- Да. Что ты помнишь о вчерашней ночи?
     Ни  черта не помню, и ты отлично это знаешь, -- я ответила
так не потому, что  была  на  сто  процентов  уверена  в  своей
правоте. Просто, кто же еще мог забавляться с моими мозгами?
     --  Ты  не помнишь, потому что я еще придерживаю кое-какие
из  последних  пластов  памяти,  --  пояснил  Извеков,  немного
расслабляясь.  --  И  мне очень не хочется восстанавливать тебе
память.
     -- Почему?
     --  Потому  что  вместе  с  памятью   о   последней   ночи
восстановится  цельная  личностная  картина,  и твое счастливое
состояние пройдет. Ведь тебе сейчас хорошо?
     Да, мне было очень неплохо. Совершенно никаких поводов для
отрицательных эмоций. Поэтому я согласно кивнула.
     --  Когда-то  я  сделал  ошибку   и   восстановил   память
Александру. Он три года промучился, вместо того, чтобы спокойно
провести это время, -- горько сказал Валерий, и такое искреннее
сожаление засветилось в его глазах, что я очень удивилась.
     --  Кстати,  а где Александр? Я сегодня его еще не видела,
-- я вспомнила, что мой новый приятель, все  время  вертевшийся
где-то  рядом,  сегодня  еще не являлся засвидетельствовать мне
свое почтение.
     Извеков повел плечами и ничего не ответил, по его  лицу  я
поняла,  что довольно неприятный ответ на этот вопрос сидит как
раз в тех пластах сознания, которые Валерий "придерживает".
     -- И тем не менее, мне хотелось бы знать, как  попал  сюда
браслет Олега Середы, если самого Олега здесь не было. Или был?
     Извеков  не отвечал, его глаза снова стали обеспокоенными.
Он явно боролся с желанием промолчать. Но что-то  не  позволяло
ему  вовсе  отказаться  обсуждать  со мной тему изъятых из моей
головы воспоминаний.
     --  Валерий!  --  окликнула  я  его  издевательски-игривым
тоном.
     Он вздрогнул и уставился на меня.
     -- Ты же боишься меня, Извеков. Отчего?
     Он замялся.
     --  Ну,  молчи,  молчи...  А  ну  как  я  сама по себе все
вспомню,  без  твоего  участия?  Сдается  мне,  что  это  будет
пострашнее.
     Не  успела я это произнести, как Извеков вскочил и забегал
по комнате.
     -- Я не оправдала твоих ожиданий? -- я  получала  огромное
удовольствие от его паники.
     -- Ты превзошла все мои ожидания, -- возразил он.
     --  Не знаю, откуда, но у меня есть уверенность, что стоит
мне сосредоточиться, как я все вспомню, -- заметила я. -- И еще
мне кажется, что все, что я вспомню, мне не  понравится.  И  уж
тогда...
     Я  не  особо  надеялась,  что  Извеков клюнет на банальный
блефовый шантаж. Но он клюнул. И нехорошие тревожные подозрения
постепенно  проявились  на  беспечном  фоне   моего   утреннего
настроения.
     --  Хорошо...  Ты  права,  лучше мне сделать это самому...
Сядь в это кресло и закрой глаза, -- он указал  рукой  на  свое
бывшее место.
     Я  так  и сделала. Извеков продолжал ходить по комнате. Но
постепенно я перестала слышать его возбужденное дыхание, вместо
этого   проявились   цокающие   звуки,    издаваемые    когтями
пса-оборотня  на  плитках  мостовой.  Я едва успевала за черным
пинчером с человеческими глазами...
     ... Толчки сердца стали тише и реже, и вскоре прекратились
совсем. Стало тепло, тихо, и я, наконец, оказалась в  состоянии
дремучего беспробудного сна.
     Я  открыла  глаза.  Извеков  стоял  надо мной, внимательно
глядя мне в глаза.
     -- Это все? -- спросила я, очнувшись. Как бы между  прочим
промелькнула мысль, что мой голос звучит странно: надтреснуто и
глухо,  как  у  пропойцы.  Но  не  задержавшись,  мысль нырнула
куда-то.
     -- Все, -- отрезал Валерий.
     -- Ложь, -- почти беззвучно прошептала  я,  чувствуя,  как
панический ужас лишает меня возможности соображать. Еще никогда
у  меня  не  было  такого  страха. Его липкий ледяной сгусток я
ощущала физ